Здесь Гальярдо встретили новые неожиданности. Он так гордился своей привезенной из Мадрида мебелью, обитой блестящим шелком,- все эти вычурные, тяжелые, роскошные вещи, казалось, сами кричали о своей цене, а тут он был совершенно сбит с толку, увидев легкие хрупкие кресла - белые или зеленые, столы и шкафы строгих линий, однотонные стены без всяких украшений, кроме небольших картин, висящих на толстых шнурах,- всю эту тонкую, изысканную роскошь, сделанную руками краснодеревщиков. Ему было стыдно и своего изумления и того, чем он восхищался в собственном доме как высшим проявлением роскоши. "Вот что значит необразованность!" И он сел, опасаясь, как бы кресло не развалилось под его тяжестью.
Появление доньи Соль заставило его позабыть обо всем. Она была без мантильи и шляпы, с непокрытыми золотистыми волосами, так подходившими к ее романтическому имени. Такой Гальярдо не видел ее еще никогда. Ослепительно белые руки выступали из рукавов японского кимоно, запахнутого накрест на груди и оставлявшего открытой прелестную шею, чуть отливавшую янтарем, с двумя едва заметными складками, напоминавшими о шее Венеры. При каждом движении на ее пальцах, унизанных причудливыми перстнями, вспыхивали волшебным огнем разноцветные камни. На тонких запястьях позванивали золотые браслеты, одни филигранной восточной работы, с таинственными надписями, другие - массивные, с подвесками в виде амулетов и экзотических фигурок, привезенные как память о далеких краях.
Она сидела, по-мужски заложив ногу за ногу и играя висевшей на кончиках пальцев красной, расшитой золотом туфелькой на высоком золоченом каблуке, крошечной как игрушка.
У Гальярдо шумело в ушах, перед глазами стоял туман, он только и видел ясный взгляд, устремленный на него со смешанным выражением нежности и иронии. Чтобы скрыть свое смущение, он улыбался, сверкая зубами; на лице его застыла неподвижная маска молодого человека, изо всех сил старающегося быть любезным.
- Нет, сеньора... Большое спасибо. Не стоит беспокоиться...
Так отвечал он, когда донья Соль поблагодарила его за отвагу, спасшую ей жизнь.
Понемногу Гальярдо начал успокаиваться. Разговор зашел о быках, и это сразу вернуло матадору уверенность. Донья Соль несколько раз видела его на арене и в точности припомнила важнейшие моменты боя. Гальярдо почувствовал гордость при мысли, что эта женщина видела его в такие минуты и так четко сохранила все в памяти.
Она открыла лакированный ящичек с какими-то странными цветами на крышке и предложила обоим мужчинам сигареты с золотым мундштуком, издающие пряный, волнующий аромат.
- Они с опиумом. Очень приятные.
И она закурила, следя за дымом своими зеленоватыми глазами, на свету отливавшими жидким золотом.
Тореро, привыкший к крепким гаванским сигарам, с любопытством посасывал сигаретку. Настоящая солома, развлечение для дам. Но смешанный с дымом странный аромат, казалось, рассеивал понемногу его робость.
Донья Соль, пристально глядя на матадора, расспрашивала о его жизни. Она хотела знать все о кулисах славы, о тайных сторонах известности, о тяжелой бродячей жизни тореро, до того как он добился признания публики. И Гальярдо, внезапно проникшись доверием, говорил и говорил, рассказывая о своем детстве, с гордым удовлетворением подчеркивая свое низкое происхождение, однако опуская все, что ему казалось постыдным в его бесшабашной юности.
- Очень интересно... Очень оригинально...- повторяла прекрасная сеньора.
Иногда ее глаза, оторвавшись от Гальярдо, как бы устремлялись к чему-то невидимому, и она погружалась в глубокое раздумье.
- Первый матадор в мире! - восклицал дон Хосе с неподдельным восторгом.- Поверьте мне, Соль, другого такого молодца вы не найдете. А как он переносит удары рогов!
И, гордясь силой Гальярдо, словно сам породил его, он перечислял полученные матадором раны, описывая их так, будто видел все шрамы сквозь одежду. Глаза доньи Соль следовали за этим анатомическим описанием с искренним восхищением. Настоящий герой; скромный, сдержанный и простодушный, как все сильные люди.
Доверенный поднялся, чтобы проститься. Уже больше семи часов, его ждут дома. Но донья Соль встала и, улыбаясь, преградила ему путь. Они должны остаться и поужинать с ней, она их приглашает как друзей. В этот вечер она никого не ждет. Маркиз со всей семьей уехал в деревню.
- Я совсем одна... Ни слова больше: я приказываю. Вы должны разделить мое одиночество.
И словно ее приказы были законом, она вышла из комнаты.
Дон Хосе возражал. Нет, нет, он не может остаться, он вернулся только сегодня и едва повидался с семьей. Кроме того, он пригласил на вечер двоих друзей. Что же касается матадора, то будет вполне естественно и правильно, если он останется. Ведь, в сущности, приглашение относилось к нему.
- Останьтесь хоть ненадолго,- умолял растерявшийся Гальярдо.- Проклятие! Не бросайте меня одного. Я ведь не буду знать, что мне делать, что говорить.
Через четверть часа вернулась донья Соль, но уже не в экзотически небрежном туалете, в котором она приняла их, а в одном из тех выписанных из Парижа туалетов от Пакена, которые были предметом зависти и отчаяния всех ее родственниц и подруг.
Дон Хосе настаивал на своем. Он уходит, это необходимо: но матадор останется. Дон Хосе зайдет к нему домой и предупредит, чтобы его не ждали.
У Гальярдо вырвался тревожный жест, но взгляд доверенного успокоил его.
- Не бойся,- шепнул Хосе, направляясь к дверям,- я же не ребенок. Скажу, что ты ужинаешь с любителями, приехавшими из Мадрида.
Какие муки испытал Гальярдо в первые минуты!.. Его смущала величественная роскошь столовой, в которой, казалось, затерялись он и его дама, сидевшие друг против друга за огромным столом, при свете электрических свечей, горевших в тяжелых серебряных канделябрах под розовыми абажурами. Он испытывал трепет перед внушительными, церемонными лакеями, хранившими полную невозмутимость, словно они уже привыкли к самым экстравагантным выходкам со стороны своей хозяйки и больше не удивлялись ничему. Он стыдился своих манер и костюма, ощущая резкий контраст между своим видом и всей этой обстановкой.
Но чувство страха и смущения постепенно улетучивалось.
Донья Соль смеялась над его застенчивостью, над тем, что он боялся прикоснуться к какому-нибудь блюду или бокалу. Гальярдо смотрел на нее с восхищением. Какие зубы у этой блондинки!
Вспоминая жеманство и ужимки знакомых ему сеньорит, которые считали дурным тоном много есть, Гальярдо изумлялся аппетиту доньи Соль и изяществу, с каким она его удовлетворяла. Куски пищи исчезали между ее розовыми губами, не оставляя на них следа; челюсти двигались, не нарушая спокойной прелести лица; когда она пила из бокала, ни одна капля не блестела в уголках рта. Так ели, конечно, только боги.
Гальярдо, одушевленный примером, много ел, а еще больше пил, ища в разнообразных и тонких винах спасения от сковавшей его робости. Он все время чувствовал себя смущенным и на обращения доньи Соль только и мог улыбаться и повторять: "Большое спасибо".
Постепенно разговор оживился. Матадор, чувствуя, как развязывается у него язык, рассказывал о забавных случаях из жизни тореро, о проповедях Насионаля, о храбрости своего пикадора Потахе, грубого парня, который чуть не целиком глотал крутые яйца; однажды ему в драке откусили пол-уха; а как-то его замертво унесли с арены в цирковой лазарет, и он, рухнув на койку всей тяжестью своего тела и боевых доспехов, пробил тюфяк огромными шпорами, и потом пришлось снимать его с постели, как Христа после распятия.
- Очень интересно! Очень оригинально!
Донья Соль улыбалась, слушая рассказы о жизни этих простых людей, постоянно играющих со смертью, которыми до сих пор она восхищалась лишь издали.
Шампанское окончательно встряхнуло Гальярдо, и, встав из-за стола, он даже предложил даме руку, сам удивляясь своей смелости. Но это ведь принято в высшем свете?.. Не такой уж он невежда, как можно подумать с первого взгляда.
В гостиной, куда им подали кофе, Гальярдо увидел гитару, очевидно ту самую, на которой она училась играть у Лечусо. Донья Соль попросила матадора сыграть что-нибудь.
- Нет, не могу!.. Я ведь только и умею, что убивать быков!
Он пожалел, что нет с ним пунтильеро из его квадрильи: этот мальчишка сводил женщин с ума своей игрой на гитаре.
Оба замолчали. Гальярдо, сидя на диване, посасывал великолепную "гавану", поданную ему лакеем. Донья Соль курила одну из своих ароматных дурманящих сигарет. Тореро, слегка отупевший после сытного ужина, не мог раскрыть рта; единственным признаком жизни была застывшая на его лице глуповатая улыбка.
Сеньора, наскучив, должно быть, этим молчанием, в котором тонули все ее слова, подошла к роялю и, сильно ударив по клавишам, заиграла веселую малагенью.
- Оле! Вот это замечательно! - произнес, встрепенувшись, тореро.
За малагеньями последовали севильяны, потом другие андалузские песни, грустные, по-восточному томные,- донья Соль собирала их как любительница местного колорита.
Гальярдо прерывал музыку одобрительными восклицаниями, так же как он делал это, сидя в кафешантане рядом с эстрадой.
- Не руки, а золото! Теперь другую!..
- Вы любите музыку? - спросила донья Соль.
- О, очень!..- Гальярдо никогда не задавался раньше этим вопросом, но, несомненно, он любил музыку.
От веселых народных песен донья Соль перешла к другой музыке, медленной и торжественной; матадор, почувствовав себя знатоком, подумал: "Совсем как в церкви".
Он больше не издавал восторженных восклицаний. Его охватила сладкая истома, глаза смыкались. Пожалуй, если этот концерт затянется, он уснет.
Чтобы стряхнуть дремоту, Гальярдо принялся разглядывать прекрасную сеньору, сидевшую к нему спиной. Мадонна, какое тело! Его африканские глаза впивались в округлый белоснежный затылок, увенчанный ореолом непокорных золотых кудрей. Безумная мысль заплясала в его затуманенном мозгу, и дразнящее искушение окончательно разогнало сон.
"Что сделает эта девчонка, если я сейчас встану, тихонько подойду и поцелую ее в этот роскошный загривок?.."
Но дальше размышлений его желание пе пошло. Эта женщина внушала ему непобедимую почтительность. Кроме того, он вспомнил рассказы своего доверенного; вспомнил, с каким негодованием она отвергала ухаживания назойливых мальчишек; каким забавам обучилась за границей, чтобы расправляться с сильным мужчиной, как с тряпичной куклой... Он продолжал созерцать белоснежный затылок, подобный луне в золотом нимбе, а сонная одурь снова начала заволакивать его взор. Нет, так он заснет!
Гальярдо испугался, как бы в эту непонятную ему и поэтому, наверное, прекрасную музыку не ворвался его храп. Он щипал себя за ноги, потягивался, прикрывал рукой зевки.
Прошло много времени. Гальярдо не был уверен в том, что ни разу не заснул. Вдруг голос доньи Соль прервал его тягостную дремоту. Отложив в сторону сигарету с вьющимся спиралью синим дымком, в страстном одушевлении подчеркивая каждое слово, она пела вполголоса, аккомпанируя себе на рояле.
Тореро прислушался, стараясь хоть что-нибудь понять... Ни слова. Это была какая-то иностранная песня. "Будь она проклята!
Почему бы ей не спеть танго или соледад?.. И еще хотят, чтобы честный христианин не спал".
Донья Соль мечтательно смотрела ввысь, положив руки на клавиатуру, голова ее была откинута, из сильной груди вырывались нежные музыкальные вздохи.
Это была мольба Эльзы, жалоба златокудрой девы, призывающей сильного мужа, прекрасного воителя, непобедимого для мужчин, нежного и робкого с женщинами.
Она грезила наяву, произнося слова с трепетом страсти, чувствуя слезы волнения на глазах. Муж простодушный и сильный!
Воитель!.. Не он ли сидит сейчас за ее спиной... Почем знать?
Он непохож на легендарного юношу, он груб и неловок, но она помнила, как отважно он бросился к ней на помощь, с какой веселой беспечностью сражался против ревущего зверя, подобно вагнеровским героям, разившим ужасных драконов. Да, он был ее воитель.
И, охваченная страстным ожиданием, заранее чувствуя себя побежденной, она прислушивалась к притаившейся за ее спиной сладостной опасности. Она видела, как медленно поднимается с дивана ее герой, ее паладин, устремив на нее свои арабские глаза; она слышала его осторожные шаги, чувствовала его руки на своих плечах, потом страстный поцелуй на своей шее - огненное клеймо, которое навеки сделает ее рабой... Но ария кончилась, и ничего не произошло, никто не коснулся ее плечей, только дрожь неутоленного желания пробежала по ее спине.
Разочарованная такой почтительностью, она оборвала музыку и резко повернулась на вращающемся табурете. Воитель сидел перед ней, раскинувшись на диване, со спичкой в руке, тщетно пытаясь закурить сигару и изо всех сил тараща глаза, чтобы не заснуть.
Увидев, что она на него смотрит, Гальярдо встал... О, вожделенный миг наступил. Герой шагал к ней, чтобы покорить ее своим мужественным вдохновением, чтобы победить ее и сделать своей.
- Спокойной ночи, донья Соль... Я пойду, уже поздно. Вы устали.
Изумленная и рассерженная, она тоже встала и, сама не понимая, что делает, протянула ему руку... Неловок и простодушен, как истый герой!
В ее голове беспорядочно проносились мысли о необходимой осторожности, о принятых условностях - каждая женщина помнит о них даже в минуты полного самозабвения. Нет, это невозможно...
В первый же раз, как он пришел к ней в дом!.. Без малейшей попытки к сопротивлению!.. Ей сделать первый шаг!.. Но, пожимая руку матадора, она увидела его глаза - о, только эти глаза умели смотреть с такой страстной силой, выражать с такой немой настойчивостью все робкие надежды, все безмолвные желания.
- Не уходи... Останься. Останься!
Больше она не сказала ни слова.
IV Удовлетворенное мужское тщеславие и другие удачи привели к тому, что Гальярдо стад и впрямь гордиться собой.
Беседуя с маркизом Мораймой, он испытывал к нему чувство почти сыновней нежности. Этот сеньор, ходивший на деревенский лад в охотничьих штанах, суровый кентавр, не расстававшийся с гаррочей, был знатным вельможей, который мог проводить время в покоях короля, носить шитый золотом камзол с подвешенным сбоку золотым ключом и множеством крестов и регалий на груди.
Его прадеды пришли в Севилью вместе с монархом, одержавшим победу над маврами, и получили в награду за свои подвиги необъятные земли, отвоеванные у врага; на просторных равнинах, сохранившихся от прежних дедовских владений, паслись нынче быки маркиза Мораймы. Деды его, друзья и советники испанских королей, промотали изрядную долю родового богатства на пышную жизнь при дворе. И вот именитый сеньор, добродушный и щедрый, сохранивший даже в простоте деревенской жизни следы величия своих прославленных предков, оказался для Гальярдо вроде как близким родственником.
Сыну сапожника чудилось, будто он и в самом деле стал членом благородной семьи. Разве маркиз Морайма не приходится ему дядей? И хотя родство это не было законным и объявить о нем во всеуслышание Хуан не смел, но самолюбию его весьма льстила мысль о власти, которую он приобрел над женщиной знатного рода благодаря любовной связи, попиравшей все существующие в стране устои и предрассудки. А молодые люди, относившиеся к нему с чуть презрительной фамильярностью, принятой в высшем свете среди любителей тавромахии, тоже оказались в более или менее близком родстве с тореро, который обращался теперь с ними, как равный с равными.
Привыкнув к тому, что донья Соль говорила о знатных сеньорах с известной простотой, на которую дает право родство, Гальярдо считал унизительным для своего самолюбия обращаться с ними иначе.
Жизнь и привычки матадора изменились. Он все реже заглядывал в кафе на улице Сьерпес, где обычно собирались его почитатели. Это были славные люди, простодушные и восторженные, но они ведь ничего собой не представляли - так, мелкие торговцы, хозяйчики, вышедшие из рабочей среды, скромные служащие и, наконец, просто люди без определенной профессии, жившие на неведомые, загадочные доходы и не имевшие иного занятия, кроме бесконечной болтовни о корридах.
Проходя мимо окон кафе, Гальярдо приветствовал своих верных поклонников, а те в ответ махали руками, зазывая тореро.
"Сейчас вернусь",- говорил он, а сам шел в клуб, находившийся на той же улице, аристократический клуб с лакеями в коротких штанах, величественными готическими залами и серебряными приборами на столах.
С чувством удовлетворенной гордости проходил сын сеньоры Ангустиас между двумя шеренгами вытянувшихся в струнку лакеев, облаченных в черные фраки; важный, как вельможа, швейцар с серебряной цепью на шее спешил принять у Гальярдо шляпу и трость. До чего же приятно вращаться в изысканном обществе!
Утопая в старинных креслах, молодые люди толковали о лошадях, о женщинах, а то вели перечень своих дуэлей, ибо положение обязывало этих юных представителей Испании проявлять отвагу и чрезвычайную щепетильность в вопросах чести. В одном зале фехтовали, в другом - с полудня и до восхода солнца дулись в карты.
Присутствие Гальярдо в клубе терпели лишь в виде исключения,он считался "приличным" тореро, прекрасно одевался, сорил деньгами и был принят в хорошем обществе.
- Он очень образован,- убежденно заявляли члены клуба, признавая тем самым свое полное невежество.
Доверенный Гальярдо, дон Хосе, человек с приятными манерами и превосходной родней, служил для тореро поручителем в новом кругу друзей. И наконец, обладая хитростью паренька, воспитанного улицей, Гальярдо сумел приобрести расположение золотой молодежи, среди которой он насчитывал десятки родственников.
Он крупно играл - наилучший способ завязать тесные отношения и стать на короткую ногу с завсегдатаями клуба. Он играл и проигрывал с невезением удачливого в любви баловня жизни.
Случалось, он проводил ночи напролет в "комнате грешников", как прозвали игорный зал, но выигрывал редко. Члены клуба охотны хвастались его неудачами в картах:
- Вчера Гальярдо опять здорово пощипали. Тысяч одиннадцать потерял, не меньше.
С радостью ощущая свое превосходство над тореро, они видели в нем надежный оплот клубной игры, а великолепное спокойствие Гальярдо при проигрыше внушало им невольное уважение.
Новая страсть быстро овладела матадором. Охваченный азартом, он забывал иной раз даже о своей важной сеньоре, а ведь она была для него самой привлекательной женщиной в мире. Играть в карты со сливками севильского общества! Быть на равной ноге со знатью, с которой его роднили денежные займы и общие увлечения!..
Как-то вечером с потолка на зеленый стол рухнула освещавшая зал электрическая люстра. Наступила тьма, и среди всеобщего смятения раздался вдруг повелительный голос тореро:
- Спокойствие, сеньоры! Сущие пустяки. Игра продолжается.
Принести свечи!
Игра продолжалась, и партнеры были потрясены хладнокровием и находчивостью Гальярдо еще сильнее, чем его отвагой на арене.
Друзья дона Хосе поинтересовались как-то потерями его подопечного. Право, матадору грозит разорение, он спускает в игорном зале все, что добывает на арене. В ответ дон Хосе лишь презрительно улыбнулся, не преминув похвалиться славой своего матадора.