- В этом году у нас предложений больше, чем у любого тореро. Поверьте, мы устанем убивать быков и класть за них деньги в карман. Не мешает и развлечься. Парень достаточно работает, недаром же он первый матадор в мире!
Спокойствие, с каким Гальярдо проигрывал, приводило в восторг всех окружающих и еще больше увеличивало в глазах дона Хосе славу его кумира. Нельзя равнять матадора с обыкновенными людьми, которые берегут каждый грош. Хуан зарабатывает пропасть денег.
Кроме того, дон Хосе, как собственному успеху, радовался тому, что Гальярдо принят в клуб, куда допускались лишь избранные.
- К Хуану неприменима общая мерка,- с угрожающим видом обрывал дон Хосе тех, кто осмеливался осуждать новые замашки Гальярдо.- Он не якшается со всяким сбродом и не шатается по харчевням, подобно другим матадорам. Что ж тут дурного? Он тореро-аристократ; захотел и добился своего. Вот ему и завидуют.
Вступивший в новую полосу своей жизни Гальярдо был не только вхож в общество сеньоров, но иной раз заглядывал и в клуб Сорока пяти, считавшийся как бы сенатом тавромахии. Матадорам нелегко было туда проникнуть, и это давало именитым любителям корриды возможность свободно изрекать свои суждения.
Весной и летом члены клуба Сорока пяти, удобно расположившись в плетеных креслах на улице перед входом или в вестибюле здания, поджидали известий о корриде. Газетам они не доверяли, а кроме того, им надлежало первыми, еще до выхода газеты, узнавать о результатах боя. На исходе дня со всех концов Полуострова, отовсюду, где только происходили корриды, поступали телеграммы, и, выслушав в благоговейном молчании лаконические телеграфные известия, члены клуба начинали их обсуждать и дополнять своими соображениями. Занятие это наполняло их гордостью и возвышало над простыми смертными,- ведь оставаясь преспокойно на пороге своего клуба и вдыхая свежий воздух, они получали самые точные, беспристрастные сведения о событиях дня на арене в Бильбао, Корунье, Барселоне или Валенсии и узнавали, кто из матадоров получил в награду ухо быка, а кто был освистан, меж тем как прочие жители города в печальном неведении слонялись по улицам, ожидая выхода вечерних газет. Но если телеграмма сообщала о тяжелом ранении известного тореро родом из Севильи, почтенные сенаторы забывали все на свете и, увидев проходящего мимо знакомого, делились с ним секретом. Известие вмиг облетало все кафе на улице Сьерпес, и никто не подвергал его сомнению,- ведь телеграмма была получена в клубе Сорока пяти.
Задиристый импресарио Гальярдо в своем неуемном восторге частенько нарушал важную благопристойность собрания; однако все снисходительно терпели выходки старого друга и добродушно подшучивали над ним. В присутствии дона Хосе благоразумные сеньоры не решались оспаривать достоинства его любимца. Если же разговор об этом "смелом, но недостаточно искусном парне" заходил до появления дона Хосе, все с опаской поглядывали на дверь.
- Пепе идет! - раздавался предостерегающий голос, и разговор обрывался.
Пепе входил, потрясая над головой телеграммой.
- Ну что, получили известия из Сантандера?.. Вот, читайте; Гальярдо, два удара шпагой - два быка. За второго - ухо. Видали? Я же говорю: первый матадор в мире!
Телеграмма на имя Сорока пяти порой гласила нечто совсем иное, но дон Хосе, едва удостоив ее презрительного взгляда, разражался негодующими криками:
- Ложь! Все это из зависти. У меня точные сведения. Они просто бесятся, потому что мой паренек заткнул всех за пояс!
И члены общества с добродушным смехом постукивали себя пальцем по лбу - бедняга, мол, спятил - и подтрунивали над "первым матадором в мире" и его неугомонным доверенным.
Мало-помалу дону Хосе в виде особой милости было разрешено ввести Гальярдо в клуб Сорока пяти. Сперва тореро заглядывал туда на минутку, как бы для того, чтобы повидаться со своим доверенным, а кончал тем, что усаживался подле сеньоров, хотя далеко не все они питали к нему дружеское расположение, успев избрать "своего матадора" из числа соперников Гальярдо.
Убранство клуба имело свое "лицо", как говорил дон Хосе: стены были до половины выложены арабскими изразцами, а наверху вместо картин красовались одни лишь яркие афиши, возвещавшие о прежних корридах, головы быков, прославившихся огромным количеством зарезанных лошадей или поднявших на рога знаменитых тореро, роскошные плащи и шпаги - дар ушедших на покой и "расставшихся с колетой матадоров.
Лакеи во фраках обслуживали господ, одетых по-деревенски и разрешавших себе в жаркие летние дни расстегнуть ворот рубашки. На страстной неделе и в торжественные праздники, когда аристократы-любители съезжались со всей Испании приветствовать общество Сорока пяти, слуги облачались в желто-красные ливреи, короткие панталоны и белые парики. Напоминая в таком наряде лакеев при королевском дворе, они обносили мансанильей богатых сеньоров, из которых кое-кто не стесняясь являлся без галстука.
Когда иной раз под вечер в клуб приходил "староста", маркиз Морайма, все сеньоры усаживались в кружок, предоставив именитому скотоводу председательское место в кресле, стоявшем, подобно трону, на возвышении, и завязывалась беседа. Начинали всегда с погоды. Присутствующие были в большинстве своем скотоводами и богатыми землевладельцами, их существование целиком зависело от земли и изменчивого неба. Маркиз делился своими наблюдениями умудренного опытом человека, изъездившего на коне вдоль и поперек андалузскую равнину, пустынную и бескрайную, как море, где среди зеленых волн пастбища, точно сонные морские чудища, медленно тащатся быки. Направляясь в общество Сорока пяти, маркиз поглядывал на какой-нибудь клочок бумаги, который несся впереди него по воле ветра и служил ему основой для предсказания погоды. Засуха, страшный бич андалузской равнины, была темой нескончаемых разговоров; если после долгих недель томительного ожидания с неба, затянутого тучами, падало несколько крупных теплых капель дождя, богатые землевладельцы радостно улыбались и потирали руки, а маркиз, глядя на редкие влажные кружочки, темневшие на тротуаре, назидательно произносил:
- Слава тебе господи, ведь каждый кружок - это монета в пять дуро.
Истощив тему о погоде, сеньоры заводили речь о скоте и чаще всего о быках, о которых они говорили с такой нежностью, точно были связаны с ними узами родства. Скотоводы почтительно выслушивали суждения маркиза,- недаром же он был самым богатым среди них. Рядовые любители, никогда не покидавшие города, восхищались его опытностью в деле разведения свирепой породы быков. Какими глубокими познаниями обладал этот человек! Он говорил о воспитании молодняка для арены как о необыкновенно серьезном и ответственном деле. Из десятка телят, прошедших испытание, восемь или девять оказывались слишком смирными и годились только на убой; и лишь один, от силы два бычка, обнаружившие достаточно задора и не пугавшиеся гаррочи, отбирались для корриды и помещались отдельно, причем уход за ними требовал особой сноровки. И еще какой сноровки!..
- Отбирая быков для арены,- поучал маркиз,- не следует думать о наживе. Конечно, за боевого быка дают в четыре-пять раз больше, чем за какого-нибудь вола, годного лишь на мясо, но чего стоит его вырастить! И тут не следует скупиться. С него нельзя ни на минуту спускать глаз, надо заботливо кормить его, поить и в зависимости от времени года переводить с одного выпаса на другой.
Каждый из этих быков обходится дороже, чем содержание целой семьи. А когда он вырастет, надо за ним приглядывать, как бы чего не стряслось; не успокаиваться до последней минуты, пока не доставишь животное на арену цирка; иначе можно посрамить честь поставленного на его шее клейма.
Маркизу случалось вступать в пререкания с антрепренером или дирекцией цирка, а то даже брать своих питомцев обратно - в том случае, если, например, оркестр помещался над стойлами: оглушенные музыкой, благородные животные теряли, по словам маркиза, спокойствие и отвагу.
- Ведь они ни в чем нам не уступают,- с нежностью добавлял маркиз.- Разве что говорить не умеют. А встречаются среди них и такие, что стоят больше любого человека.
Тут маркиз вспоминал о Добито, старом вожаке стада, и уверял, что никогда не расстанется с ним, хотя бы ему предложили за быка всю Севилью с Хиральдой в придачу. Стоит маркизу прискакать к границе обширного луга, где пасется его любимец, и крикнуть: "Лобито!", как умное животное, отделившись от стада, несется ему навстречу и через минуту уже ласково трется слюнявой мордой о сапог хозяина; а ведь этот свирепый бык держит в страхе все стадо.
Спешившись, скотовод достает из сумки плитку шоколада и угощает Лобито, а тот благодарно кивает головой, увенчанной огромными рогами. Положив руку на шею вожака, маркиз безбоязненно входит в самую гущу стада. Раздраженное появлением человека, стадо беспокойно и глухо волнуется, но маркизу нечего опасаться: Лобито, как верный пес, идет рядом, прикрывая его своим телом и поглядывая свирепыми глазами на своих собратьев, словно требуя уважения к хозяину. Если же какой-нибудь смельчак, вздумав обнюхать пришельца, подойдет поближе, он встретится с грозными рогами вожака. Случалось, неуклюжие животные сбивались в кучу, загораживая проход; тогда Лобито шел напрямик, рогами прокладывая дорогу.
Лицо маркиза с бритым подбородком и белыми бакенбардами положительно сияло от восторга и нежности при воспоминании о подвигах быков, вскормленных на его пастбищах.
- Бык - самое благородное животное в мире! Будь люди похожи на быков, куда легче жилось бы на свете. Взять хотя бы беднягу Полковника. Помните вы это сокровище?
И маркиз указывал на большую старинную фотографию в прекрасной рамке, изображавшую скотовода, когда он был еще молод, в охотничьем костюме и девчурок в белых платьицах, сидящих вместе с отцом посреди луга на огромной темной глыбе, увенчанной рогами. Это и был знаменитый Полковник. Свирепое со своими соплеменниками, животное было рабски предано хозяину.
Грозный с чужаками, как сторожевой пес, бык позволял детворе теребить себя за уши, тянуть за хвост и, добродушно ворча, сносил все их шалости. Маркиз подводил к нему своих дочерей, и бык спокойно обнюхивал их белые юбочки; малютки сперва в страхе жались к отцу, а потом с неожиданной детской смелостью гладили морду страшного зверя. "Ложись, Полковник!" Согнув ноги, Полковник опускался на землю, все семейство карабкалось к нему на спину, и могучие бока раздувались, словно мехи, в лад его шумному и мощному дыханию.
После долгих колебаний маркиз все же продал Полковника в Памплонский цирк и отправился на корриду. Глаза маркиза темнели и от волнения подергивались влагой, когда он вспоминал все, что произошло в тот день. Еще никому не случалось видеть такого быка! Смело выскочив на арену, он как вкопанный остановился посредине, оглушенный тысячеголосым шумом толпы и ослепленный ярким дневным светом после мрака и тишины тесного загона.
Но едва пикадор тронул его острием пики, как весь цирк содрогнулся от бешеной ярости животного.
- Люди, лошади - все было ему нипочем. Вмиг вспорол он брюхо всем клячам и расшвырял десяток пикадоров. Служители разбежались, арена опустела. Зрители потребовали еще лошадей, а Полковник ждал, чтобы поднять на рога каждого, кто посмеет к нему приблизиться. В жизни я не видел такого свирепого и прекрасного зверя. Он так легко и стремительно бросался на всех, кто появлялся на арене, что толпа сходила с ума от восторга. Когда пришло время прикончить его после всех бандерилий и четырнадцати ран, нанесенных копьем, он был по-прежнему могуч и красив, точь-в-точь как в лучшие свои времена на пастбище. И тут...
Тут скотовод на миг прерывал свой рассказ и умолкал, силясь побороть волнение.
Сам не зная как, маркиз, сидевший в ложе, внезапно очутился у барьера среди служителей, суетившихся в ожидании предстоящей развязки этого необычного боя, близ матадора, который готовил мулету не спеша, словно желая оттянуть неминуемую встречу с разъяренным животным. "Полковник!" - закричал маркиз, перегнувшись через барьер и хлопая ладонью по доскам.
Бык не шелохнулся, только настороженно поднял голову на голос, пробудивший в нем далекие воспоминания о родном пастбище, откуда его увезли в чужие края. "Полковник!" Повернув голову, бык увидел человека у барьера и кинулся на врага. Но на полпути он вдруг умерил бег и, медленно приблизившись, уперся рогами в протянутые навстречу ему руки. Кровь струйками текла по его шее, утыканной бандерильями, изорванная в клочья шкура обнажала багрово-синие мышцы. "Полковник! Сыночек мой!.."
И, словно почувствовав всю нежность, вложенную в эти слова, бык поднял голову и взмыленной мордой прильнул к бакенбардам хозяина. "Зачем ты меня сюда привез?" - казалось, говорили его налитые кровью глаза. А маркиз, не помня себя, целовал покрытую пеной морду животного.
"Не надо его убивать!" - крикнул чей-то растроганный голос из первого ряда. Казалось, слова эти нашли отклик в сердцах всех зрителей: стаей голубей взметнулись в воздух тысячи носовых платков, и цирк содрогнулся от многоголосого рева: "Не надо убивать!" В этот миг потрясенная до глубины души толпа добровольно отказывалась от любимого зрелища, осуждая бесполезный героизм тореро в его блестящем наряде и восхищаясь стойкостью затравленного животного, показавшего людям пример высокого мужества.
- Я забрал Полковника,- продолжал взволнованный маркиз,- и вернул антрепренеру две тысячи песет. Да я бы за него все мое состояние отдал! Через месяц привольной жизни на пастбище у Полковника не осталось и следа от ран. Я решил, пускай смельчак умрет своей смертью, от старости. Но в нашем мире нет места благородным натурам. Однажды коварный бык, невзлюбивший Полковника, нанес ему предательский смертельный удар.
От трогательных историй маркиз и его друзья скотоводы переходили к рассказам о доблестных подвигах своих питомцев. Надо было слышать, с каким презрением отзывались они о противниках корриды, о тех, кто во имя защиты животных хулит чудесное искусство тавромахии. Чепуха, выдумки иностранцев! Заблуждения невежд, которые валят в одну кучу весь рогатый скот и не отличают убойного вола от быка, предназначенного для корриды. Испанский бык - это зверь, прекраснейший зверь в мире! И скотоводы принимались вспоминать поединки между быками и огромными хищниками, над которыми быки неизменно одерживали победу.
Маркиз с веселым смехом рассказывал о другом своем питомце. В цирке предстоял бой быка со львом и тигром; оба хищника принадлежали прославленному укротителю, а маркиз отобрал из своего стада Варавву, коварного быка, который содержался отдельно из-за того, что любил драться и успел забодать уже немало животных в стаде.
- Я видел этот бой,- продолжал маркиз.- Посреди арены стояла огромная клетка, а в ней Варавва. Сперва на него выпустили льва; пользуясь неопытностью противника, проклятый зверь прыгает быку на спину и рвет ее когтями и зубами. Варавва лягается как бешеный, пытаясь сбросить зверя и взять его на рога,ведь бык только и силен, что рогами. Наконец, сделав гигантский прыжок, Варавва стряхивает льва через голову, подхватывает его на рога и... кабальеро! подбрасывает в воздух, как мячик! Потом, поймав, перекидывает его, точно куклу, с одного рога на другой и наконец с презрением швыряет далеко в сторону. И что же вы думаете? Прославленный царь зверей лежит, свернувшись клубком, и мяукает, словно побитая кошка. Тогда на Варавву выпускают тигра; ну, с ним-то он еще быстрее разделался. Едва показалась его морда, как Варавва подхватил хищника на рога, высоко подкинул и тоже швырнул в сторону, где тигр так и замер, сжавшись в комочек. А злой насмешник Варавва, прогулявшись взад и вперед, подошел и помочился прямехонько на двух зверей; когда же укротители вытащили своих питомцев, не хватило целой корзины опилок, чтобы засыпать все, что они наложили со страху.
В клубе Сорока пяти подобные воспоминания всегда вызывали взрывы смеха. Испанский бык! Да ему все звери нипочем!
В этих задорных возгласах звучала национальная гордость, словно дерзкое мужество испанских быков означало превосходство Испании и ее народа над всем миром.
К тому времени, как Гальярдо стал посещать клуб Сорока пяти, новая тема сменила бесконечные разговоры о быках и полевых работах.
В клубе, как п во всей Севилье, заговорили о разбойнике Плюмитасе, который прославился своей дерзкой смелостью и казался неуловимым, несмотря на все старания полиции. Газеты сообщали о его подвигах, точно речь шла о национальном герое; в ответ на постоянные запросы в кортесах правительство сулило скорую поимку злодея, но изловить его так и не удавалось; посылались усиленные наряды гражданской гвардии, были поставлены на ноги воинские части, чтобы окружить нарушителя спокойствия, а Плюмитас, действовавший всегда один, не зная иных помощников, кроме своего карабина и быстроногой лошадки, подобно привидению ускользал от преследователей. Если их было не слишком много, он принимал бой и, случалось, укладывал одного из врагов наповал, скрываясь затем не без помощи преданных ему обездоленных деревенских бедняков, измученных рабским трудом на крупных помещиков. Они видели в разбойнике мстителя, который вершит жестокую, но справедливую расправу, наподобие средневековых бродячих рыцарей, захвативших себе право судить на месте. Он грабил богатых, а время от времени, как актер, к которому прикованы взгляды тысячной толпы, делал великодушный жест и помогал какой-нибудь нищей старухе или обремененному семьей батраку.
В деревне носились преувеличенные слухи о щедрости разбойника, имя его передавалось из уст в уста, но стоило показаться блюстителям порядка, как все разом становились глухи и слепы.
Плюмитас переезжал из одной провинции в другую с легкостью человека, отлично знакомого с местностью, и помещики как в Севилье, так и в Кордове безропотно платили ему дань. Иной раз о Плюмитасе по целым неделям не было ни слуху ни духу, и вдруг он появлялся на какой-либо ферме или, пренебрегая опасностью, въезжал в небольшой городок.
В клубе Сорока пяти получали о нем вести, словно он был матадором.
- Третьего дня Плюмитас был у меня на ферме,- рассказывал богатый землевладелец.- Пообедал, получил от управляющего тридцать дуро и ускакал.
Все покорно сносили эти поборы и делились новостью только вкругу друзей. Донос повлек бы за собой свидетельские показания и кучу прочих неприятностей. К чему? Гражданская гвардия преследовала грабителя безуспешно, а имение доносчика неизбежно окажется беззащитным перед местью разгневанного Плюмитаса.
Маркиз рассказывал о подвигах Плюмитаса с добродушной улыбкой, точно речь шла о каком-то стихийном бедствии.
- Это один из тех неудачников, с которыми стряслась в жизни беда, вот им и не остается ничего другого, как уйти в горы. Мой отец (царствие ему небесное!) знавал прославленного Хосе Марию и даже два раза обедал с ним. Я тоже не раз встречался с грабителями помельче, совершившими немало злодеяний. Они точь-в-точь как быки: простые и благородные души. Не тронь их, и они тебя не тронут; а чем строже их карают, тем больше их становится.