- Спасибо, сеньор Хуан. Сам я не курю, но возьму для товарища, который тоже бродит по лесу. Ему, бедняге, курево дороже еды. С этим парнем стряслась беда, и теперь он мне помогает, если случится работа для двоих.
Он сунул сигару под блузу. При воспоминании о товарище, который в это время, наверное, бродил где-нибудь очень далеко, по его лицу пробежала вспышка какого-то свирепого веселья.
Вино расшевелило Плюмитаса. Облик его изменился; в глазах появился беспокойный металлический блеск, кривая усмешка, казалось, согнала с его толстощекого лица обычное добродушное выражение; чувствовалось, что ему хочется поговорить, похвастать своей удалью, отблагодарить за гостеприимство, поразив воображение радушных хозяев.
- Вы ничего не слыхали о том, что я проделал в прошлом месяце на дороге, ведущей в Фрехеналь? Как, в самом деле ничего не знаете? Ну так вот, вышел я с приятелем на дорогу,надо было остановить дилижанс и свести счеты с одним богачом, который хорошо меня знал. Он был из тех, кто сует свой нос повсюду и заставляет плясать под свою дудку и алькальдов, и вся520 ких важных особ, и даже полицию. Таких в газетах называют касиками. Как-то послал я ему письмо с просьбой дать мне сто дуро для крайне нужного дела, а он вместо этого написал севильскому губернатору, поднял шум в Мадриде и потребовал, чтобы меня изловили. Из-за него у меня была перестрелка с жандармами, и меня ранили в ногу. Но и этого ему было мало: он приказал посадить в тюрьму мою жену, как будто бедняжка могла знать, где скитается ее муж... Этот иуда не смел никуда носа показать из своего поместья, так он боялся Плюмитаса, да тут я сам исчез, отправился в одно из тех путешествий, о которых я вам говорил. Тогда он успокоился и поехал в Севилью по своим делам, да еще затем, чтобы снова натравить на меня власти. Ну, поджидаем мы почтовую карету, которая возвращалась из Севильи. Видим, едет. А коли нужно остановить кого-нибудь на дороге, лучше моего приятеля не сыщешь. Он говорит кучеру: стой!
Я просовываю голову и карабин в дверцу. Женщины кричат, дети ревут, мужчины хоть и молчат, но побледнели, словно воск. А я говорю пассажирам: "От вас мне ничего не надо. Успокойтесь, сеньоры, привет, кабальеро, счастливого пути. Пусть только спустится ко мне этот толстяк". И пришлось нашему дружку, который чуть не забился под бабьи юбки, выйти. Побелел он, точно из него всю кровь выпустили, и выделывает кренделя, как пьяный.
Карета уехала, и мы остались на дороге одни. "Теперь слушай: я Плюмитас и хочу дать тебе кое-что на долгую память". И дал.
Но я не сразу убил его. Я ему дал в одно место, уж я знаю куда, чтобы он протянул еще сутки да смог сказать жандармам, когда его найдут, что его убил Плюмитас. Тогда уж ошибки не будет и никто другой не посмеет приписать это дело себе.
Донья Соль слушала, бледная как смерть, в ужасе закусив губу, но странный блеск в глазах выдавал ее тайные мысли.
Гальярдо нахмурился, недовольный этими кровожадными воспоминаниями.
- Каждый знает свое дело, сеньор Хуан,- сказал Плюмитас, как бы почувствовав его недовольство.- Мы с вами оба живем убийством. Вы убиваете быков, а я людей. Только вы богаты, у вас слава, красивые женщины, а я подчас подыхаю с голода и в конце концов упаду, пробитый, как решето, на дорогу, и вороны будут клевать мое тело. Я не хвалюсь тем, что знаю свое дело, сеньор Хуан! Просто вы знаете, куда надо ударить быка, чтобы он замертво свалился на песок. А я знаю, куда следует ударить христианина, чтобы он сразу отдал богу душу или еще пожил деньдругой, а то и несколько недель, вспоминая Плюмитаса, который ни с кем связываться не хочет, но сумеет постоять за себя, если с ним кто свяжется.
Донье Соль снова захотелось узнать, сколько у него на душе преступлений.
- А мертвецов сколько? Сколько человек вы убили?
- Я покажусь вам злодеем, сеньора маркиза, но раз вы настаиваете!.. Думаю, всех и не вспомнить, как ни старайся. Пожалуй, человек тридцать, тридцать пять, сам точно не знаю. Разве станешь считать их,- будь она проклята, эта жизнь!.. Но помните, сеньора маркиза, я несчастный, обездоленный человек.
Вина на тех, кто причинил мне зло. А убитые - что черешня.
Сорвешь одну, а за ней, глядишь, еще десяток... Надо убивать, чтобы выжить самому, а чуть только разжалобишься, тут тебя и сожрут.
Наступило долгое молчание. Донья Соль не могла оторвать глаз от рук бандита, широких, короткопалых, с обломанными ногтями. Но Плюмитас и не смотрел на "сеньору маркизу". Все его внимание было обращено на Гальярдо, ему хотелось поблагодарить матадора за то, что тот принял его у себя за столом, рассеять дурное впечатление от своего рассказа.
- Я уважаю вас, сеньор Хуан,-добавил он.-Увидев вас на арене в первый раз, я сразу сказал себе: вот храбрый малый.
У вас много поклонников, но ни один не любит вас так, как я!
Знаете, чтобы увидеть вас, мне не раз приходилось менять свою внешность у входа в город, я всегда рисковал, что меня схватят.
Ну как, настоящий я любитель?
Польщенный, Гальярдо улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
- А кроме того,- продолжал разбойник,- никто не может сказать, чтобы я хоть раз пришел в Ринконаду за куском хлеба.
Часто я бродил поблизости голодный, без гроша в кармане, и все же до сих пор ни разу не переступал за ограду фермы. Я всегда думал: "Сеньор Хуан для меня святыня. Он зарабатывает деньги так же, как я,- рискуя жизнью. Нужно соблюдать товарищество". И вы не станете отрицать, сеньор Хуан, что, хотя вы важная особа, а я несчастный бедняк, оба мы равны, оба живем тем, что играем со смертью. Сейчас мы здесь спокойно сидим за столом, а в один прекрасный день бог устанет от нас и покинет нас своей милостью, и тогда меня убьют и бросят на дороге, как бешеного пса, а вас, со всем вашим богатством, вынесут с арены ногами вперед. И хотя газеты пошумят с месяц о вашей кончине, вся беда в том, что поблагодарить их вы сможете только с того света.
- Верно... верно,- произнес Гальярдо, внезапно побледнев.
На лице матадора отразился суеверный страх, нападавший на него в часы приближения опасности. Его судьба и впрямь ни522 чем не отличается от участи этого грозного бродяги, который рано или поздно неизбежно падет в неравной борьбе.
- Только не думайте, что я боюсь смерти,- продолжал Плюмитас.- Я ни в чем не раскаиваюсь и иду своим путем. Мне есть чему радоваться и чем гордиться, так же как вам, когда вы читаете в газетах, что были великолепны в такой-то корриде и заслужили ухо быка. Ведь вся Испания говорит о Плюмитасе, и, если верить слухам, меня даже хотят изобразить в театре, а в Мадриде, в том дворце, где собираются депутаты, спорят обо мне чуть не каждую неделю. И потом я горжусь тем, что целая армия гоняется за мной по пятам, что я один вожу за нос тысячу вооруженных бездельников, которым государство зря платит деньги.
Как-то воскресным днем заехал я в одно селенье во время обедни и остановил кобылу возле слепых, которые пели, подыгрывая себе на гитаре. Народ, раскрыв рты, рассматривал какую-то картинку, которую носили с собой певцы. На ней был нарисован красивый парень с бакенбардами, в фетровой шляпе, разодетый в пух и прах, верхом на лихом коне, с мушкетом через седло и со смазливой бабенкой, сидящей позади него за седлом. Не скоро я понял, что этот красавец, оказывается, не кто иной, как Плюмитас... Это лестно. Хоть я и хожу голодный и оборванный, как Адам, хорошо, что люди представляют меня по-другому. Я купил у них бумажку со словами песни: там описывается жизнь Плюмитаса. Вранья, конечно, немало, но зато все в стихах. Отличные стихи! Когда я отдыхаю в лесу, я читаю их, чтобы выучить наизусть. Должно быть, сочинил их какой-нибудь очень ученый сеньор.
Грозный Плюмитас говорил о своей славе с ребяческой гордостью. Куда девалась его молчаливость, его стремление изобразить себя несчастным, голодным странником. Он все больше воодушевлялся при мысли, что имя его знаменито, что подвиги его гремят по всей стране.
- Кто бы знал обо мне,- продолжал он,- живи я по-прежнему в своем селении?.. Я частенько думал об этом. Для нас, бедняков, нет другого выхода: или подыхать, работая на других, или пойти по единственному пути, который ведет к богатству и славе: убивать. Убивать быков я не годился. Мое селенье лежит в горах, и боевых быков там нет. Да к тому же я тяжел и неповоротлив...
Поэтому я убиваю людей. Это лучшее, что может сделать бедняк, если хочет пробить себе дорогу и заставить уважать себя.
Насиональ, который до сих пор слушал речи бандита в невозмутимом молчании, счел нужным вмешаться:
- Образование, вот что нужно бедняку - нужно научиться читать и писать.
Слова Насионаля вызвали за столом дружный хохот; всем известна была его мания.
- Опять завел свое, приятель,- сказал Потахе,- помолчи уж, пусть Плюмитас рассказывает дальше. Он дело говорит.
Бандит отнесся с полным презрением к заявлению бандерильеро, которого ни во что не ставил из-за его осторожности на арене.
- Я умею читать и писать. А к чему это все? Когда я жил в деревне, я этим только отличался от других, а самому мне моя участь казалась еще горше. Бедняку нужна справедливость. Пусть отдадут ему то, что следует, а если не дают, пусть сам возьмет.
Будь волком и внушай страх - другие волки станут тебя уважать, а скотинка еще и поблагодарит за то, что ты сожрешь ее.
Если же увидят, что ты струсил и обессилел, даже овцы будут мочиться тебе на голову.
Потахе, который был уже пьян, восторженно одобрял каждое слово Плюмитаса. Он не очень вникал в смысл всех речей, но ему казалось, что сквозь пьяный туман он различает свет высшей мудрости.
- Правильно, товарищ. Бей всех подряд. Продолжай, ты дело говоришь.
- Я знаю, что такое человеческий род,- продолжал бандит.- Мир делится на две части: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Я не хочу, чтобы меня стригли; я рожден стричь других, потому что я настоящий мужчина и никого не боюсь. С вами, сеньор Хуан, произошло то же самое. Вы тоже выбились из низов, но ваш путь лучше, чем мой.
Некоторое время он пристально смотрел на матадора, а потом произнес со страстной убежденностью:
- Мы слишком поздно появились на свет, сеньор Хуан.
Чего бы только не добились в прошлые времена такие отважные, честные парни! И вы не убивали бы быков, и я не скитался бы в лесу, как дикий зверь. Мы с вами были бы вице-королями пли какими-нибудь важными начальниками там, за морями. Вы слыхали что-нибудь о Писарро, сеньор Хуан?
Сеньор Хуан ответил неопределенным жестом, желая скрыть свое невежество, ибо это таинственное имя он слышал впервые.
- Сеньора маркиза лучше меня знает, кто он такой, и она простит меня, если я скажу какую-нибудь глупость. Я знал эту историю, когда был церковным служкой: я тогда зачитывался старинными романсами, которых много было у священника. Так вот, Писарро был бедняком, как мы с вами. Он переплыл океан с двенадцатью или тринадцатью такими же головорезами, как сам, и высадился не на земле, а в сущем раю... в королевстве, которое называлось Потоси. Там у них было невесть сколько сражений с жителями Америки, которые носили перья на голове и стреляли из луков, но в конце концов испанцы стали хозяевами и заграбастали все сокровища тамошних королей. Они набили свои дома до самой крыши золотыми монетами, и каждый из них стал маркизом, генералом или судьей. И таких ребят было много.
Представляете себе, сеньор Хуан, как бы мы пожили в те времена?.. Что бы стоило вам и мне вместе с моими молодцами натворить дел почище, чем этот Писарро?
И все обитатели фермы, молча, но с блестящими от волнения глазами выслушавшие эту историю, утвердительно закивали головой.
- Говорю вам, мы родились слишком поздно, сеньор Хуан.
Хорошие пути теперь для бедняков закрыты. Испанец не знает, что делать. Ему некуда идти. Все, что оставалось еще нетронутым в мире, захватили англичане и другие иностранцы. Дверь заперта, и мы, отважные люди, должны гнить в этом загоне да еще выслушивать оскорбления, если мы не хотим мириться со своей участью. Меня, который мог бы быть королем в Америке или в другой стране, называют чуть ли не вором. Вы храбрец, вы убиваете быков и наслаждаетесь славой, но я знаю, что многие сеньоры считают работу тореро низким занятием.
Донья Соль вмешалась, чтобы подать бандиту благой совет.
Почему бы ему не стать солдатом? Он мог бы отправиться в дальние страны, в которых идет война, и применить свои силы на благородном поприще.
- Да, на это я гожусь, сеньора маркиза. Я не раз думал о военной службе. Если случается мне заночевать на какой-нибудь ферме или провести тайком несколько дней в своем доме, то когда я ложусь в постель как христианин или ем горячую пищу за таким вот столом, тело мое радуется, но вскоре мне все надоедает, и меня начинает манить лесная жизнь со всеми ее лишениями, и хочется поспать на голой земле, завернувшись в плащ, подложив камень под голову... Да, я гожусь в солдаты; я был бы хорошим солдатом. Но куда идти?.. Кончились настоящие войны, в которых каждый с горсткой товарищей делал то, что подсказывала ему смекалка. Сейчас армия - это людское стадо. Все одного цвета, одного вида, все живут и умирают по команде. Всюду одно и то же: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Вы совершите подвиг - его присвоит себе полковник; вы сражались как лев, а награду дадут генералу... Нет, и для того, чтобы быть солдатом, я родился слишком поздно.
Плюмитас, опустив глаза, погрузился в размышления о злосчастной судьбе, не оставившей ему места на земле в наше время.
Внезапно он взял в руку карабин и поднялся с места.
- Пойду... Спасибо, сеньор Хуан, за гостеприимство. Прощайте, сеньора маркиза.
- Но куда же ты пойдешь? - спросил Потахе, удерживая его.- Сиди, несчастный. Где еще тебе будет лучше, чем здесь?
Пикадор не хотел отпускать бандита, ему нравилось беседовать с ним как с закадычным другом, а кроме того, сколько интересного можно будет рассказать в городе об этой встрече!
- Я провел здесь уже три часа, пора идти. Никогда я не остаюсь надолго в такой открытой и ровной местности, как Рипконада. Может быть, за это время уже стало известно, что я здесь.
- Ты боишься жандармов? - спросил Потахе.- Они не придут. А если придут, я буду с тобой.
Плюмитас презрительно пожал плечами. Жандармы! Такие же люди, как все. Есть среди них и храбрецы, но все они отцы семейств и предпочитают не видеть его. Всегда они запаздывают, даже если знают, где он находится. Разве что случайно столкнутся с ним лицом к лицу, когда нет возможности избежать встречи.
- Прошлым месяцем сижу я как-то на ферме "Пять труб" и завтракаю, вот так же, как здесь, только не в такой хорошей компании. Вдруг являются шесть пеших жандармов. Я уверен, они и не знали, что я там, а просто зашли подкрепиться. Несчастная случайность. Но тут уж ни они, ни я не могли избежать драки: слишком много народу было на ферме. Пойдет болтовня, злые языки станут говорить, будто все мы трусы,- и пропало всякое уважение. Фермер запер ворота, а жандармы давай колотить в них и кричать, чтобы он отпер. Я приказал фермеру и одному из батраков стать по обе створки ворот. "Как скажу: пора,открывайте настежь". Вскочил я на кобылу, револьвер в руку - "Пора!". Ворота распахнулись, и я промчался, как дьявол. Вы еще не знаете, на что способна моя лошадка. Вдогонку раздалось несколько выстрелов, но напрасно! Я тоже отстреливался на скаку и, говорят, ранил двоих жандармов... Короче, я ускакал, прижавшись к лошадиной шее, чтобы не служить им мишенью, а жандармы в отместку избили палками всех, кто был на ферме.
Поэтому лучше помалкивать о моих посещениях, сеньор Хуан.
А то придут потом эти в треуголках и замучают вас допросами и дознаниями, как будто это поможет поймать меня.
Работники Ринконады безмолвно подтвердили его слова. Да, они слыхали об этом. Надо молчать о приходе бандита, не то наживешь беду,- так поступают на всех фермах и в пастушьих хижинах. Всеобщее молчание было самым могучим помощником бандита. Кроме того, все крестьяне были его восторженными по526 читателями. Они видели в нем героя, мстителя. Им нечего было бояться. Он опасен только для богачей.
- Я не боюсь треуголок,- продолжал бандит.- Я боюсь бедняков. Они-то хорошие, да вот нищета - скверная штука!
Я знаю: меня убьют не жандармы, их пуля меня не возьмет. Если кто и убьет меня, то, наверное, какой-нибудь бедняк. К ним подходишь без страха, ведь мы одного поля ягода, а тут-то и легко воспользоваться твоей неосторожностью. У меня есть враги, которые поклялись отомстить мне. Находятся подлые души, которые доносят, надеясь заработать несколько песет, или выродки, которые делают то, что им прикажут. Если хочешь, чтобы тебя боялись, нужна твердая рука. Подколешь такого по-настоящему, остается семья, чтобы отомстить. А если по доброте своей только спустишь ему штаны да отстегаешь крапивой и репейником, он будет помнить об этой шутке всю жизнь... Да, таких бедняков, как я сам,- вот кого я боюсь.
Плюмитас помолчал и, глядя на матадора, добавил:
- И наконец есть любители, ученики, молодежь, которая идет следом за тобой. Сеньор Хуан, по ложа руку на сердце: кто вам больше досаждает? Быки или все эти новильеро, которые рвутся вперед, спасаясь от голода, и стремятся одержать верх над заслуженным маэстро? То же происходит и со мной. Я говорил, мы с вами одинаковы!.. В каждой деревне есть храбрый парень, который спит и видит стать моим наследником и надеется как-нибудь застигнуть меня врасплох под деревом и пробить мне голову, как глиняный кувшин. Немалую славу завоюет тот, кто убьет Плюмитаса!
И бандит в сопровождении Потахе направился к конюшне.
Через четверть часа он вывел во двор свою сильную лошадь, неразлучную спутницу во всех его похождениях. После недолгих часов, проведенных у кормушек Ринконады, кобылка, казалось, стала еще глаже и крепче.
Плюмитас похлопал ее по бокам и перебросил плащ через луку. Кобылка может быть довольна. Не часто о ней так заботились, как на ферме сеньора Хуана Гальярдо. Теперь ей на целый день хватит, путь предстоит далекий.
- Куда ты теперь, товарищ? - спросил Потахе.
- Об этом не спрашивают... На все стороны! Я и сам не знаю... Куда придется!
И, поставив ногу на ржавое, покрытое присохшей грязью стремя, он вскочил в седло.
Гальярдо отошел от доньи Соль, которая, закусив бледные от волнения губы, смотрела загадочным взглядом на приготовления бандита.
Пошарив во внутреннем кармане куртки, тореро протянул всаднику руку с зажатыми в ней бумажками.
- Что это? - спросил бандит.- Деньги?.. Спасибо, сеньор Хуан. Вам, наверное, говорили, что нужно дать мне что-нибудь, когда я буду уходить; но это касается других - богачей, которые зарабатывают деньги, ничего не делая. Вы зарабатываете их, рискуя жизнью. Мы товарищи. Оставьте их себе, сеньор Хуан.
Сеньор Хуан спрятал бумажки, несколько смущенный отказом бандита, который упорно обращался с ним как с товарищем.
- Лучше убейте в мою честь быка, если когда-нибудь мы с вами встретимся в цирке,- добавил Плюмитас.- Это дороже всего золота на свете.
Донья Соль подошла к ним и, отколов со своей груди осеннюю розу, молча протянула ее всаднику, глядя на него золотисто-зелеными глазами.
- Это мне? - спросил бандит изумленно и почти испуганно.- Мне, сеньора маркиза?