Внезапно осветив гибельный провал, обломки повиснувших перил, блеск скареженных рельсов, паровоз тревожно заревел, но было уже поздно... И вдруг три огромных ярких глаза коротко качнулись, замигали и, погаснув, с грохотом полетели в овраг. Вслед за паровозом туда же один за другим рухнули с трехсаженной высоты десятка два вагонов.
Глухие крики и стоны понеслись из темной глубины провала.
Тогда из черноты поля, вырываясь вместе с комом пламени и дыма, методически, одна за другой по уцелевшим вагонам забухали две партизанские пушки.
Шесть пулеметов с установленных вдоль дороги тачанок ровной отрывистой очередью били по вылезающим из вагонов немцам, не давая им опомниться. Конная шеренга неустанно стреляла пачками по той же цели.
Оттуда слышны были яростные слова незнакомой свирепой команды, звуки сигнала, отдельные выстрелы...
- Хватит!.. - крикнул Остап на ухо Петро. - Шуми сбор!.. Треба уходить!..
- Есть уходить!.. Станови-и-сь!!! Стро-о-йсь!..
Через минуту размашистым аллюром пошли по сырой, утоптанной дороге.
Свернув затем влево, отряд пошел на север, к Рыльску, уходя от непосредственного немецкого тыла у станции Коренево.
В полночь остановились у реки Сейм и здесь заночевали.
Где-то невдалеке на востоке часто вспыхивали синие зарницы и глухо бухали орудийные выстрелы.
XXIII
Под утро на самодельном плоту переправились через Сейм и снова продолжали продвигаться на север, стремясь обойти левый фланг немецкого фронта Рыльск - Коренево - Суджа - Сумы - Белополье.
Шнидтке, давно ставший в отряде своим человеком, убеждал партизан:
- Немецки народ не хошет война. Немецки народ... эти... как это говорится по-русски... э-э-э... его...
- Надули?
- Вот, вот... Надули... Его обманывайт... Но теперь он все понимайт... И он скоро пойдет домой... Вот вы будете скоро видайт...
Чем дальше шли партизаны, тем чаще встречали знакомую картину грабежа, разрушений, убийств, пожаров. На всех путях сталкивались с толпами беженцев, уходящих куда глаза глядят, увозящих в телегах домашний скарб, усталых ребят, немощных стариков. За телегами шли испуганно-мычащие коровы, блеющие овцы, бежали, высунув пересохшие языки, лохматые деревенские собаки.
Группы беженцев тянулись одна за другой, и никак нельзя было понять, куда они идут, где думают остановиться, что ждет их вдали от их сел, от их земель, от родных хат, теперь сожженных и разоренных неприятелем...
Вдали, на востоке от дороги, черно дымились брошенные пепелища, над ними кружились стаи жадных птиц, где-то неустанно грохали орудия, изредка ветром доносило едва слышное постукивание пулемета и винтовок...
"Война... - вглядываясь в горизонт, думал Остап. - Война... А кто воюет? Воюют немецкие генералы с украинским народом. Народ не отдает генералам своей земли, не отдает своей свободы".
Остап оглядел отряд.
"Вот он, народ... Никто его насильно не мобилизовал, никто его не понуждал, никто не требовал... Он сам поднялся, сам взял оружие в руки, сам пошел в свое народное войско, когда увидел врага на своей земле... Это воюет народ, сам народ воюет против иностранного нашествия...".
Кругом видны были следы борьбы народа с неприятелем. Вот далеко в обе стороны на всех столбах обрезаны телефонные и телеграфные провода, вот лежат поперек перекрещивающейся дороги три обгорелых грузовика и кругом разбросаны разбитые толстые ящики из-под патронов. Вот большая площадь почерневшего поля со следами сожженных скирд, а чуть в стороне, у пожелтевшего кустарника, лежит тело немецкого офицера, видимо, в панике брошенного без погребения...
- Это наши поработали туточки, - удовлетворенно осматривал следы схватки довольный Петро. - Видать, сбоку, из-за той могилы выскочили!
- Четвертого Егерского полька... - осматривал убитого офицера немецкий солдат Карл Шнидтке. - Лейтенант... Видно, из запас... Отшень пожилёй...
- Ему бы сидеть за конторкой или за кассой, - вслух раздумывал Федор, - а его, беднягу, послали к чорту на кулички с партизанами воевать!..
- Вот и повоевал...
Внезапно навстречу отряду появился, словно отражение в зеркале, такой же точно партизанский отряд и точно так же, от неожиданности или из обычной предосторожности, сразу остановился, будто врос в землю.
Потом, смеясь, крича, шумно приветствуя друг друга, партизаны сошлись вплотную.
Все в этом отряде было как у Остапа - впереди командир, в свитке, в картузе, опоясанный красным шарфом, перекрещенный на груди пулеметными лентами, завешанный винтовкой, маузером, шашкой, биноклем, офицерской сумкой и лимонками. И рядом, чуть-чуть поодаль - помощник командира, матрос в черном бушлате, в бескозырке с лентами и надписью "Алмаз", вооруженный не меньше начальника, плюс - необычайной красоты, элегантный стэк, явный трофей, отнятый в бою у франтоватого кавалерийского офицера. И дальше - конные крестьяне с винтовками за спиной, с чудовищными, всех форм и размеров, шашками, саблями, палашами, в мятых, рыжих, лохматых, потускневших ножнах. И еще дальше привычные, обязательные, совершенно неизбежные тачанки с пулеметами, патронами, медикаментами и продовольствием. За ними - одинокое короткоствольное горное орудие и снова конница. И над всем - у первого за командиром конника - огромное красное знамя, бережно прикрытое черным клеенчатым чехлом.
Все было точно таким же, как в отряде Остапа. Глядя друг на друга, люди словно видели себя в огромном зеркале, поставленном посреди дороги.
Выяснилось, что встречный отряд под командой Степана Михайленко, упорно теснимый из Прилукского уезда, хотел сейчас так же, как и отряд Остапа, обойдя левый фланг фронта Рыльск - Коренево - Суджа, выйти к советской границе, но всякий раз наталкивался на большие силы немцев, нагнавших сюда целые дивизии, и сейчас шел обратно.
- От Глухова до Рыльска, - говорил Михайленко, - все равно як стена. Там не пробиться. И здесь мы сейчас - як в мешке. Нам зараз одна путь осталась - рысью обратно, и прямо к Кореневу. Там большие бои. Говорят, нашим дуже трудно. А мы - с тылу. Пойдешь?
- Пойдем!.. - сказали в один голос Федор, Остап и Петро.
- Ну, добре. Колы трое в одно слово, то буде гладкая дорога. Така примета есть.
Пропустив под взаимные приветствия отряд, с трудом развернувшись на узкой дороге, пошли обратно, резвым аллюром приближаясь к новой цели.
На речке Сейм сожгли баржу с военными фурами, двуколками и прессованным сеном, отправляемым на ближний фронт. По ту сторону реки сбросили в воду приготовленную для отправки партию пшеницы и овса. Ближе к Кореневу захватили двух конных связистов, отняли пачку трехверсток и важное донесение о том, что "ввиду разрушения железнодорожного полотна, отправленные пехотные части прибудут пешим порядком с заметным опозданием".
- Вот, спасибо тебе, Карлуша, - благодарил Федор немца, - без тебя было б трудно.
По пути еще раз разрушили полотно железной дороги, сорвав саженей десять рельс вместе со шпалами, и быстро влетели в район деревни Снагости, не дойдя верст семи-восьми до станции Коренево. Здесь уже третьи сутки шел бой, и в руках соединенных партизанских отрядов находились двенадцать деревень, наполовину разрушенных немецкой артиллерией.
Остап и Михайленко, разделив свои отряды, налетели на тыл и фланг немецкой пехоты, разбили и рассеяли их цепи, разнесли пулеметные гнезда и, захватив стоящую в упряжке легкую двухорудийную батарею, прорвав вражескую линию, ворвались - прямо в лоб - на позиции ошарашенных, пораженных их появлением соединенных партизан.
Их встретили криками изумления и приветствий, взлетающими шапками, стрельбой в воздух.
Вооруженные крестьяне казались еще более утомленными и измученными, чем в отрядах Остапа и Михайленко. Рваные и грязные одежды, большие соломенные брили, почерневшие обросшие лица, воспаленные от бессонницы и ветра, запавшие глаза и пересохшие, будто опаленные порохом и пожарами, темные губы. На многих широкие белые повязки с красными растекающимися пятнами - следами свежих ранений.
А вокруг все поле было усеяно серыми трупами убитых немцев вперемежку с чернеющими телами партизан. На дорогах лежали опрокинутые двуколки, разбитые, без колес, тачанки, высились разбухшие туши огромных лошадей.
- Семьсот человек, трясця их матери, полегло их тут в два дня... - рассказывал пожилой партизан. - В одном Снагости перебили душ двести...
- Тут нашего брата собралось десять тысяч!.. - гордо рассказывал другой. - Десять тысяч!..
- А мабуть и больше... - поддержал третий.
- А мабуть и больше... - согласился второй.
- На Коренево шли густым сплошняком, як тая хмара...
- Верно... Всю степь закрыли...
- Немец как вдарит оттуда!.. - рассказывал первый, пожилой партизан, гудя низким баском и лохматя бороду. - С пушек, с пулеметов, с винтов!.. Ну, думаем, теперь пропали!.. Так и режет, так и косит!.. Ну нет!.. Не такой мы, браток, народ!.. Не-ет!.. Как всей громадой шли, так на гадов и налетели!.. Ох, и вой же стоял, ох, и грохотало же кругом!.. Передние ряды сразу, как колосья, полегли, а которые подальше - теи врассыпную. Кто куда, будто крысы от кота!.. Наших тоже немало легло, но станцию взяли!.. Враз взяли!.. А уж оттуда - и вправо, и влево, тоись и на Рыльск, и на Суджу, и опять же - тут кругом!.. Зараз сами бачите!.. Большую силу тут опрокинули, дуже большую!.. От мы якой народ!.. - заключил он, горделиво расправив бороду. - Украински партизаны!..
Штаб объединенной партизанской армии стоял в Кореневе. Туда и отправились оба отряда.
Здесь кишмя-кишел вооруженный народ, шумно передвигались батареи, скрипели обозы, дымились походные кухни, прибывали и отбывали воинские части. От станции во все стороны тянулись провода полевого телефона, мчались верховые связисты, подходили под конвоем группы пленных, стояли телеги с больными и ранеными.
В штабе, утопая в махорочном дыму, за письменными столами сидели вооруженные партизаны, носились, звеня шпорами, быстрые ординарцы, стучали машинки и телеграфные аппараты, звенели телефоны. В дыму трудно было разобрать лица штабистов, сразу нельзя было понять, с кем надо говорить.
Нетерпеливый, горячий Михайленко почувствовал себя в штабе, как рыба, выброшенная волной на песок. Зеленые глаза его зло глядели на письменные столы, машинки, аппараты, лица штабистов.
- Пидемо!.. - потянул он Остапа за рукав. - Мы як-небудь и без штабов разчухаемся...
- Постой, - строго заметил Федор, - надо получить указания.
- Мне не надо!.. - все больше сердясь, огрызнулся Михайленко. - Без указов обойдусь.
И направился к выходу.
- Стой!.. - нагнал его Федор. - Подчиняйся дисциплине!.. Что ты здесь анархию разводишь?..
У Михайленко свело челюсти и побелели губы. Зеленые глаза его стали еще зеленей и вспыхнули огнем безудержного гнева. Он рванулся к Федору, сделав рукой движение, чтобы хватиться за кобуру.
- Постой ты, скаженый! - вырос между ним и Федором огромный Остап. - Погоди, слушай меня...
- Пусти!.. - пытался еще вырваться Михайленко, - сам без вас повоюю... Не треба мне штабов!
Но Остап, ласково обняв его, успокаивал:
- Не бесись, Степан... Теперь весь курс дела переменяется... Теперь без штабов нельзя...
- В чем дело, товарищи? - обратился из-за стола какой-то бородатый партизан, и Остап сразу, по голосу, по интонации, узнал одного из тех, кто в Киеве рассказывал весенней ночью об Украине, о немцах, о гетмане.
- Видите ли... - приблизился к нему Федор.
И вдруг, коротко вглядевшись друг в друга, оба одновременно рассмеялись:
- Федор!..
- Николай!..
Они дружески расцеловались и сразу приступили к делу.
- Откуда?
- Вот, видишь... Не узнаешь его?..
- Нет.
- Тот самый гайдамак... Помнишь, в Киеве... У казармы...
- Ну?..
- Он, Остап Оверко, такой отряд поднял - первый класс!
Остап смущенно подал руку.
- А я вас сразу опознал... По голосу...
- А это, - продолжал Федор, - товарищ Михайленко, тоже командир отряда... Тоже, можно сказать, первый сорт... Сейчас доложу об них обоих - какие будут ваши приказы?
- Садись! Коротко докладай! И вы, товарищи командиры, садитесь. Не на что? Ну, уж простите - придется маненько постоять.
Быстро, на ходу, на полуслове схватывал бородатый все, что говорил Федор. Он смотрел внимательными, понимающими, хотя и очень усталыми, воспаленными глазами и, слушая, часто повторял местное: "Добре... добре...", изредка срываясь на свое "ладно".
Через полчаса вышли из штаба, а через три, дав короткий роздых людям и лошадям, вышли из Коренева, взяв направление на северо-восток.
XXIV
Остап и Михайленко получили из штаба приказ - мешать, совместно с другими отрядами, возможному продвижению неприятельских частей, заходящих с северо-запада в тыл партизанского фронта Рыльск - Коренево - Суджа.
Уже за Благодатным, не доходя Износкова, узнали, что недалеко, к северу, у большого шляха, левее железной дороги Коренево - Льгов, появились большие немецкие силы.
Отряды продвигались осторожно, высылая все время далеко вперед разведку.
Временами, в разных, направлениях слышалась то приглушенная артиллерийская канонада, то пулеметная и ружейная стрельба. Одна из разведок донесла, что неподалеку идет ожесточенный бой между немцами и каким-то партизанским отрядом.
- Верстов пять по ций дороге... - захлебываясь, выкладывал Сергунька. - А там свернуть улево... Сразу за яром... Немцев много... и конных и пеших... Наших прижали до самого яру... Дуже бьют их...
- Ну, як?.. - спросил Остап Федора и Михайленко.
- Итти! - коротко сказал Федор.
- Рысью - а-арш!.. - ответил командой Михайленко.
- А-арш!.. - повторил за ним сразу повеселевший Петро.
Лошади несли быстрой рысью - то вылетая на возвышенное место, то снова спускаясь под гору.
- Первым отрядом командует Петро!.. - на ходу кричал Федор. - Вторым - Михайленко! Общее командование передается Остапу!
- Не будет этого!.. - резко бросил Михайленко.
- Не бесись, Степан!.. - подъехал к нему вплотную Федор. - Слышишь, не бесись!.. Надо об общих интересах думать...
- Ступай ты к чортовой матери!.. - рассвирепел Михайленко. Круглые глаза его стали зелеными, лицо побелело. Он злобно посмотрел на Федора, хотел еще что-то сказать, но гнев стянул петлей его горло. Он только раскрыл широкий рот и, словно задохнувшись, жадно глотнул воздух.
- Стой, Степан... - тихо сказал ему Остап. - Ты меня послухай...
- Не подчинюсь!.. - крикнул Степан. - Хватит, наподчинялся!.. Не тое время!..
Он бешено задергал поводья, вздыбил испуганного коня и вдруг, подняв высоко руку, сверкнув вспыхнувшими огоньками круглых зеленых глаз, яростно крикнул:
- Отряд, за мной!..
И пустил вскачь ошалелого коня. За ним, не отставая, с криком и свистом помчался отряд. Видно было, как они, стремглав взлетев на подъем, лихо скатились по ту сторону и на минуту скрылись из глаз.
- Ой, добрый мужик!.. - вырвалось у восхищенного Петро. - Скаженый вояка!.. Вроде меня...
- Честный партизан... - задумчиво сказал Остап. - Тилько дуже бешеный...
- "Честный"!.. - передразнил Федор. - Сукин сын, анархист... Свое паршивое "я" на первое место ставит. - И он раздраженно сплюнул.
Отряд шел все той же рысью, но, отягченный орудиями, далеко отстал от скрывшегося из виду Михайленко.
Вскоре послышались глухие хлопки недалеких выстрелов, стали долетать неясные вспышки криков, едва уловимого шума. И сейчас же вслед за этим с холма увидели верстах в двух темнеющую горсть спешенных конников, зажатую серой подковой немецких стрелковых цепей. Партизаны, осторожно поднимаясь, перебегали вперед, но тотчас же пулеметная очередь и залпы винтовок отбрасывали их назад.
- Ставь орудия!.. - коротко приказал Остап. - Картечью по цепям!
Сергунька вдруг яростно закричал:
- Стойте, стойте!... Бачьте!
- Стой! - положил! Остап руку на плечо Опанаса.
- Смотри, что делает... - взволнованно говорил, глядя в бинокль, Федор.
Все напряженно смотрели на место боя.
Свернув неожиданно с невидимой отсюда дороги, в тыл немецких цепей стремительно врезался отряд Михайленко. Сверкая шашками, поднимая на дыбы коней, партизаны бешено рубили завертевшихся немцев.
Но неожиданно из-за ближнего холма вырвался, видимо, нарочно припрятанный немецкий полуэскадрон и также понесся в атаку.
- Вон их сколько! - удивился Федор.
- Отряд, за мной!.. - скомандовал Остап. - Пока долетим - дуй по той кавалерии!! - уносясь, крикнул он Опанасу.
Отряд, возглавляемый Остапом и Петро, мчался наперерез немецкой коннице, а через голову с знакомым свистом летели снаряды, рассыпаясь над неприятелем дождем шрапнели.
- Ах, и сволочь Михайленко!.. - злобно ругался оставшийся у орудий Федор. - Ведь, не уйди он, можно было бы засыпать немца шрапнелью, а потом с двух сторон взять под пулеметы и полностью окружить. А теперь... Стой, стой, Опанас, больше нельзя!.. Аккурат в наших попадешь!..
На поле битвы все перемешалось. И первый отряд, из-за которого весь сыр-бор загорелся, и отряд Михайленко, и отряд Остапа переплелись в бою с конными и пешими частями немцев, и теперь в отчаянной схватке не видно было - кто кого одолевает. Все слилось в однородную бурлящую кучу, в гигантский ком переплетенных лошадиных и человеческих тел.
Федор и Опанас беспомощно стояли у орудий и пулеметов. Казалось - отделись враги хоть на миг один от другого, сразу можно было бы обрушиться на неприятеля всей силой артиллерии и пулеметов.
Но толпа смыкалась все больше и больше, словно враги сошлись врукопашную и никак не могут разойтись.
Это длилось всего несколько минут, но казалось, что тянется невыносимо долго. И неизвестно, когда расплелась бы, наконец, эта громадная кружащаяся толпа, если бы из-за большого холма снова не показалась мчащаяся прямо по полю серая немецкая кавалерия. Эскадрон еще не развернулся и несся походным строем, ровным подвижным четырехугольником, быстро приближаясь к месту боя.
- По кавалерии! - надрывая горло, неожиданно закричал Федор. - Бей!..
И, вскочив на коня, крикнул:
- Пулеметы, за мной!!
Семь тачанок, одна за другой, черной вереницей полетели вслед за унесшимся Федором. Запряженные каждая горячей четверкой лошадей, они катились словно подгоняемые грохотом непрерывно бьющих орудий.
Немецкий эскадрон, осыпаемый шрапнелью, быстро развернулся и широким фронтом, отбрасывая большие черные комья, оставляя на земле неподвижные тела, вскачь рвался на помощь своим.
Тачанки, налетая одна на другую, с разгона останавливались и прямо с дороги стали судорожно бить по кавалерии.
Но было уже поздно.
Потеряв еще несколько человек, эскадрон полукольцом охватил громадную массу воюющих, стараясь не выпускать отступающих партизан.
Видимо, желая использовать прибывшие пулеметы, Остап оттягивал своих и, вместе с Петро, отчаянно отбиваясь, вырывался с отрядом из плотного кольца.