Остап все еще как будто не верил. Обращаясь ко всей толпе, он снова спросил:
- Що? Померла?
- Померла, - ответил незнакомый мужик.
Остап снял шапку и низко опустил голову. За ним обнажил головы весь отряд.
Сквозь толпу пробралась и с плачем припала к Остапу жена старшего брата, Василия.
- Мама померла... Шесть дней ее держали в темной, есть-пить не давали, мучили и дуже били, все спрашивали - где сын... Потом, когда, без сил упала, отпустили... Еле до хаты добралась, а увидела, що все сгорело, - свалилась та к вечеру и отошла... Василий с фронту вернулся, одну только ночь и пробыл дома, утром взяли и в город угнали... Теперь ни слуху, ни духу...
Вскочив на коня, оставив на Петра отряд, Остап с группой всадников умчался в том же направлении, в котором немного раньше полетел Сергунька вслед за несущейся куда-то Жучкой.
Это была та самая дорога, по которой когда-то Сергунька вел слесаря Федора Агеева в недалекий лес, где Остап вместе с другими крестьянами укрывал от немцев скотину.
Но навстречу ему уже мчался на взмыленном немецком жеребце, радостно размахивающий своей большой фуражкой, радостный Сергунька.
Уже издали слышен был его нетерпеливый крик:
- Туточки, туточки воны!!.
Так вот куда так неистово звала его умная и преданная собака!
Сергунька подлетел вплотную и, взволнованный, разгоряченный, с блестящими светлыми глазами, стал, по обыкновению, торопливо сыпать:
- Туточки воны, туточки... Ганна здоровая, тилько хромая... Не дуже, - ни. И Горпина... И Назар...
- Добре, Сергунька... Мотайся в Баштаны... Скажи Петру, щоб дал роздых коням и людям... Ночью снимаемся... А потом захвати второго коня, скачи в Перловку и привези сюда, в лес, дядьку Федора...
- Слухаю!
И, разминувшись, они полетели в разные стороны - Сергунька в Баштаны к отряду, Остап в ближайший лес, где ждал его обоз с Суходолей, Горпиной и Ганной.
Остап, медленно пробираясь тропинками, неожиданно, будто никогда не знал этого леса, выскочил на знакомую поляну и сразу увидел и телеги, и брички, и лошадей... Навстречу ему, точно давно ожидая его, быстро шел Назар Суходоля, похудевший, обросший, почти неузнаваемый. За ним со всех сторон шли и бежали люди, радостно устремляясь к группе всадников с Остапом во главе.
Всадники соскочили с коней. Их окружили. Посыпались приветствия, вопросы, ответы, шутливая брань.
Потом с веселым криком и смехом налетела на Остапа сестра Горпина и долго обнимала, целовала, тормошила.
- Та стой ты, скажена... - улыбаясь, останавливал ее Остап. - Стой, не мордуйся!..
Она бросилась за возы, но оттуда навстречу ей показалась Ганна. Она шла, чуть опираясь на белую выструганную палочку, и смущенно улыбалась... Лицо ее было бледно, и от этого глаза, большие, темные, казались еще больше и темнее. И черные, полукругом, тонкие брови также казались чернее и тоньше.
Остап, стараясь не торопиться, медленно пошел ей навстречу.
- Ну вот... Побачились... - улыбнулся он.
- Опять в цим лесу... - тихо ответила Ганна.
- Ганну...
- Що?
Он взял из рук ее палку.
- Без нее не можешь?
- Трудно.
- А верхом сможешь?
- Не знаю.
- Ну, в бричке поедешь.
Они медленно шли между деревьев, почти не находя нужных слов, как тогда, когда впервые встретились после долгой разлуки.
Они совсем не замечали времени, казалось - прошло только несколько мгновений, а между тем их давно уже искали. Где-то совсем близко раздался звенящий голос Горпины:
- Оста-а-апе!.. Ган-ну-у-у!..
Потом из-за деревьев появилась и сама Горпина:
- А я вас гукаю, гукаю, никто не откликается! Идить, Федор приехал!..
- Зараз идем, - будто проснувшись, отвечал Остап.
Федора трудно было узнать. В крестьянской одежде, обросший длинными украинскими усами, обожженный солнцем и горячим дыханием степного ветра, он был больше похож на старинного чумака, нежели на городского рабочего.
- Где ж ты пропал, Остап? - широко улыбаясь и хлопая его по рукам, спрашивал Федор. - Где тебя, друже, носило?
- Повоевали трохи... - также улыбаясь, тихо отвечал Остап.
- Знаю... Слыхал... Доходили вести...
- А вы ж где были?
- Да вот - как из Киева вернулся, да вас не нашел, провел тут кое-какую работу по селам, товар кое-какой городской привез, организовал кое-что... Потом расскажу... - рассмеялся он. - Есть чего рассказать...
- Надо поговорить...
Целый час, в стороне от поляны, за знакомыми тремя дубами, беседовали Остап, Федор и Суходоля. Изучали новые, привезенные Федором карты, рисовали карандашом краткий, наиболее удобный путь на Коренево, распределяли кого оставить, кого взять, думали, как обеспечить остающихся детей, куда их, не обижая, девать.
А еще через час двинулся обоз из тихого леса - по разным дорогам. Снабженные продовольствием, одеждой, телегами и лошадьми, неторопливо уходили "мирные" - немногочисленные женщины, дети, слабые.
А к Баштанам полетели только верховые и легкие рессорные брички, годные для установки пулеметов и быстрой езды.
Батарею решили не бросать.
Будто заранее не сомневаясь в таком решении, Петро и Опанас крепко позаботились о ней. Забрали лучших, самых сильных коней у куркулей, в первую очередь - у Митрия Кочерги и Рудого Пиленки, впрягли в орудия по четвертой паре, поставили в запас остальных и перевели часть людей из расформированной пехоты в орудийную прислугу.
- А с Кочергой и Пиленкой чего сделали? - спросил Федор.
- Ничего!.. - ответил Петро. - Тилько коней позабирали, а сами воны утекли, як об нас услыхали...
- Эх, вы! - негодовал Федор. - Они за ваши головы деньги платят, родственников ваших выдают, помогают дворы ваши сжигать, а вы их щадите?.. Для приплоду оставляете?..
- Та не щадим, не оставляем, - оправдывался Петро, - а утекли воны!..
- "Утекли", - передразнил Федор. - "Утекли"... Надо было допрежь всего на них налететь, уничтожить их, сжечь, следа не оставить! А вы ждали, пока они "утекут"!..
- Сожжем, следа не оставим, это будьте спокойны!.. - уверял Петро.
Ночью отряд с гулким топотом, грохоча железом, вынесся из села.
Путь им освещал только что подожженный двор Кочерги. Пламя столбом вытягивалось кверху, бросало трескучие снопы искр, завивалось в плотные кольца черного дыма.
- Хорошо, что куркули на краю села свои хаты строят... - говорил Опанас, проносясь мимо пожара. - Хоть людям неопасно...
- Спасибо, що и ветра немае...
- А Пиленко, - отвечал кто-то, - совсем в стороне, як на хуторе.
Издали двор Пиленко, одиноко стоящий на отлете, полыхал, как огромный костер. Желто-красный огонь, разбушевавшись на просторе открытого поля, словно на гигантском сквозняке, кружился пылающим смерчем, закручиваясь штопором. На дорогу падал розовый отсвет, и пятна его играли на пушках, на оружии, на лицах людей.
Неожиданно Остап соскочил с коня.
На краю бедного деревенского кладбища, сейчас ярко освещенного пожаром, одиноко белел новый деревянный крест.
Остап подошел к невысокой могиле, снял фуражку и низко опустил голову. С ним рядом стала на колени Горпина. Постояв с минуту, они вернулись к лошадям и стали нагонять отряд...
Позади, за большим холмом, скрылось пламя пожара, но багровое зарево долго еще полыхало, точно освещая далекий путь партизан.
XXII
Шли к станции Коренево, лежащей между городами Рыльск и Суджа и образующей вместе с ними прямую линию фронта, на которой столкнулись: с запада - немцы, и с востока - соединенные партизанские отряды.
Отряд Остапа Оверко находился в тылу немецких частей, дерущихся против партизан, но ни Остапу, ни Федору не было ясно, что делать - надо ли пробиваться на соединение с своими или лучше действовать именно в тылу неприятеля?
И то, и другое было чрезвычайно трудно. На всех путях, на всех дорогах и станциях, во всех городах, местечках, селах кишмя кишели немцы и гайдамаки, носились белогвардейские карательные отряды, путалась между ногами державная варта.
По нескольку раз в день налетали на небольшие части, вступали в бой, с налету опрокидывали врага и неслись дальше. В Высоком разбили артиллерийский обоз и, захватив с собой сколько могли снарядов, помчались дальше. Под Конотопом, у Поповки, сожгли железнодорожный пакгауз с военными грузами. Но, спешно уходя, потеряли орудие и часть зарядных ящиков.
Под Александровкой, после того как партизаны сожгли состав с прессованным сеном и понеслись дальше по своему пути, Остап внезапно обнаружил, что вдогонку несется эскадрон немецкой кавалерии.
Надо было в несколько минут решить, что делать. С артиллерией от эскадрона не уйти. И свернуть с дороги тоже нельзя: размытые дождем проселки, дорожки и тропинки превратились в густое липкое месиво, страшное, как болото.
Остап тихим голосом приказал:
- Рассыпаться цепью... Повернуть орудия... Пулеметы тоже... Двум пулеметчикам сойти с дороги в стороны... Ждать тихо - не галдеть, не курить... Как подойдут близко, совсем близко - бить по прямой пушками, пулеметами, ружьями...
На разбитой дороге, в темноте осенней ночи, не миновав шума и крика, быстро воздвигли род походной крепости. Возникла плотная стена телег и тачанок с торчащими мордами пулеметов, с грозно высунутыми тонкими стволами орудий. Фланговым пулеметам придавали большое значение - Петро и Федор сами спустились по обеим сторонам дороги и засели в грязных, наполненных водой канавах.
И сейчас же, точно враг ожидал - когда же, наконец, все будет готово, недалеко на разбитом шоссе послышался топот копыт, частый и равномерный стук железа о камень, быстро надвигающийся шум стремительного движения.
Шум надвигался все ближе и ближе, темная масса вырастала из черноты ночи почти у самой крепости, но невидимая крепость молчала, как мертвая.
И вдруг плотную темноту черной украинской ночи прорезал сноп круглого пламени, и под ним, словно из-под ног, грохнул удар подземного грома, И сразу же, где-то совсем близко, рядом, с боков, сверху, снизу, торопливо, настойчиво, неустранимо застукало: "Та-та-та-та... Та-та-та-та..."
И снова подземный гром с красно-черным жалом пламени и дыма грохнул в синеву на миг освещенной ночи, озарив толпу вздыбленных, упавших, уносящихся коней.
Сквозь грохот орудий, стук пулеметов и ружейные выстрелы, сквозь крики партизан доносились стоны и вопли неприятеля, паническое ржание лошадей, какой-то еще странный шум.
После каждого выстрела Петро кричал из канавы:
- Ще разок!!.
И покрывал свои слова пулеметной очередью.
Опанас бил без передышки. Через ровные промежутки грохот и пламя вырывались в темноту, освещая дорогу и рассеянный эскадрон.
- Бей вправо; вон за ту будку! - кричал Остап. - Вон куда они сбились!..
- Есть вправо! - менял прицел Опанас и давал сам себе команду: По будке!.. Шрапнелью... Огонь!..
Сергунька подносил ленты Федору и Петру и каждый раз, возвращаясь, кричал Горпине и Ганне:
- Ще, ще!.. Давай больше!..
Но больше уже не понадобилось.
Встреченный неожиданным огнем орудий и пулеметов, сдавленный размытыми полями, эскадрон, потеряв большую часть своего состава, панически бежал по той же дороге обратно.
Убедившись, что неприятель разбит, Остап приказал сниматься.
Быстро продвигались вперед, готовые к встрече с новой частью. Решили полностью повторить операцию - впереди стена из тачанок, орудий и пулеметов, с боков пулеметы и цепи.
Но встреч больше не было.
Серый рассвет раскрывал туманные поля, наполненные водой канавы, одинокие кусты. В полумраке нерастаявшей ночи лица партизан казались иссиня-желтыми, глаза впалыми. Орудия и тачанки, грохоча, не мешали дремать уставшим людям. Даже верховые, измученные многими бессонными ночами, укачиваемые мерным шагом лошадей, иногда засыпали, потом просыпались, недоуменно оглядывались и снова засыпали.
Остап и Федор тихо переговаривались между собой.
- Теперь восстают крестьяне почти везде... - рассказывал Федор. - В Топоровской волости, Сквирского уезда, крестьяне сожгли весь помещичий хлеб, организовали большой отряд и ушли... В Каневском - спалили Лазуровскую экономию... В Звенигородском, в Шполе, в Лебедине, в других местах - крестьяне поднялись целыми селами, организовали отряды, здорово немцам насолили...
- Як ты все упомнишь!... - удивлялся Петро. - Где и шо и як...
- Нет, всего не упомнить... Тут никакой головы нехватит...
- А що в Киеве? - спрашивал Остап.
- В Киеве весело... - рассказывал Федор. - Народу - не протолкнуться... Фабрикантов, заводчиков, банкиров, помещиков - сколько угодно!.. Из Москвы, из Петрограда, из всех средних губерний столько их понаехало, что деваться некуда... Делать им нечего, денег еще много, - вот и гуляют целые дни по Крещатику, кутят целые ночи. Офицерья столько, что куда ни глянешь - одни погоны... Служат немцам и гетману... Сволочь продажная... Пошли в гайдамацкие полки, в карательные отряды, в контрразведку, в сыщики, в холуи...
- А что - рабочие?.. - спрашивал Остап. - Скоро поднимутся?..
- Настроение пролетариата - хоть сейчас поднимайся... Но положение тяжелое... Все в подполье. Кругом - безработица, люди разрозненные, голодные, бессильные. Военно-полевые суды, расстрелы, виселицы, тюрьмы, концентрационные лагери... Очень много гадят меньшевики, эсеры... Но к зиме, думаем, полностью окрепнем...
- Без городских рабочих трудно... - тихо говорил Остап. - Одной деревне не справиться... Если б все сразу, и тут и там, - тогда сила большая, тогда власть наша...
- Верно, - соглашался Федор, - совершенно верно. К этому дело и подвигается... А пока много городских рабочих идут в партизанские отряды... А в Донбассе большие массы рабочих пошли под командой луганского слесаря Ворошилова под Царицын.
- Ось это здорово!.. - горячо восторгался Петро. - Ось это - да!.. Это армия!..
- А що там наши гайдамацки полки, которые из пленных составлены? - вспомнил Остап свою часть, с которой прибыл из Германии.
- А, синежупанники, - рассмеялся Федор. - Это очень занятное дело... Ну, многие, конечно, вроде тебя, поразбежались... Но в целом полки, хоть реденькие, все-таки остались... Захотели их немцы послать бороться с большевиками, с партизанами, охранять помещичьи экономии. Ну, конечное дело, отказались они... "Ага, - подумали немцы, - значит сами вы тоже такие?.. Большевики?.. Ладно!.." И - приказ: "Немедленно сдать оружие!.." А синежупанники: "Нет, не сдадим". - "Нет, сдадите!" - "Ни хрена подобного!!" Немцы начали стрелять. Те отвечают. Пошла перепалка... Видят немцы - скандал. Народ весь в городе кипит, возмущается - "неужели будут целые полки украинцев расстреливать?..." Ну, думали, думали, решили в городе не стрелять. Приказали им: "Выступить за черту города!" - "Пожалуйста, сделайте ваше одолжение. Уйдем". Так они и прошли через весь город с обозами, кухнями, пулеметами... А куда ушли, что с ними стало - не знаю, не скажу...
Верстах в пятнадцати в стороне от станции Ворожба, недалеко от маленькой деревни, остановились утром на отдых.
И сейчас же вокруг отряда стали появляться крестьяне, взволнованно рассказывающие о больших событиях где-то совсем близко.
От беженцев узнали, что бои идут у станции Коренево, но кто с кем сражается, какие там части, каково положение - никто толком сказать не умел.
Какой-то молодой крестьянин посоветовал:
- Поближе к Ворожбе, вон по той дорози - село Дьяковка... Живут там железнодорожники... у них все узнаете...
- Узнать бы можно, - отсоветовал другой парень, - колы б там не было немцев... Там и пушки, и броневики, и конники...
- Добре... - порешил Остап. - Надо зараз выступать... По дороге все узнаем...
Пока поили коней у колодца, пока кормили их овсом из брезентовых кормушек, пока подправлялись сами - время шло, а когда отряд двинулся к перекрестку дорог, навстречу ему побежал сухощавый, черный, с воспаленными глазами человек и, задыхаясь, кашляя, замахал еще издали руками.
- Стойте, стойте, товарищи!
Он остановился, отдышался и быстро, точно боясь, что его не дослушают, заговорил:
- Товарищи! Мне надо поговорить... Кто здесь старший?
- Ну, к примеру, я, - ответил Остап.
- Товарищи, я железнодорожник... Со станции Коренево... В Ворожбе застрял со вчера... Только здесь вам нельзя оставаться... На станции уже знают о вас... Вероятно двинут части... Я поеду с вами, все расскажу...
Его посадили в бричку, повернули обратно, чтобы ехать другой дорогой, и двинулись резвой рысью.
И картина событий стала совершенно ясной.
Десятого сентября немцы и гайдамаки неожиданно окружили повстанческий отряд и, застав его врасплох, разгромили штаб, взяли в плен командира отряда и человек пятнадцать партизан. Всех их на глазах селян расстреляли. Заодно расстреляли, перепороли, увели многих мирных крестьян и сожгли их дворы. В ответ на это несколько партизанских отрядов, соединившись, ночью тринадцатого сентября взорвали мосты в тылу у немцев и захватили станцию Коренево.
- Но, товарищи, там партизанам не удержаться, хотя и говорят, что их скопилось несколько тысяч с орудиями и пулеметами!.. Немцев еще больше. Вчера туда гнали конницу, четвертый Егерский полк, части пятой артиллерийской бригады... Сейчас грузят эшелон в шестьдесят вагонов и готовят новые составы...
Железнодорожник взволнованно и торопливо, словно учитывая каждую секунду, высказывал свои соображения:
- Надо действовать в тылу... Обязательно в тылу... Это им страшнее прямого боя...
- Есть тут поблизости мосты?.. - тихо спросил Остап.
- Вот, вот!.. Об этом речь... Есть мост, и большой, над оврагом...
- Какая охрана?
- Обыкновенная... Несколько человек... Иногда больше, иногда меньше...
- Когда этот эшелон пройдет мост?..
- Думаю... Погрузят к вечеру... У ближайшего моста, значит - часов в восемь-девять...
- Добре...
Уже синие сумерки переходили в темную гущу сентябрьского вечера, когда отряд остановился в ста саженях против железнодорожного моста. Вдали за мягким поворотом пути хрипло загудел старый паровоз, и воздух вызвездило красноватыми точками искр.
- Он, он, он!.. - закричал железнодорожник. - Другого сейчас не может быть!.. Он!..
Но взрыв еще не был подготовлен.
- Бей прямой наводкой! - тихо сказал Остап Опанасу.
- Верно... - согласился Федор. - Может выйдет, может нет, а рискнуть надо...
- По мосту!.. Прямой наводкой!.. Два патрона!! Огонь!!!
Один за другим два снопа света, двойной грохот прорвали темноту, и сразу же, где-то совсем близко, повторились, как верное эхо, как огненное отражение в черной воде.
Зеленый фонарик на мосту погас, и мишень исчезла.
- Есть!.. - закричал кто-то.
- Есть... - тихо повторил Остап. - Бей дальше!..
Снова вспыхнули и рявкнули два грома и снова повторилось в темноте, будто кто-то их удачно передразнивал.
Из-за поворота выползли три огромных желтых фонаря. Становясь все больше и ярче, они несли с собой быстро нарастающий глухой гул, лязг, стук.