Скоро из калитки показался священник, сторож принялся трезвонить. Народ повалил в церковь.
Ученики пришли все. Стали в четыре ряда. Впереди - два ряда младших, затем среднее отделение и мы, старшие. Сзади нас стороне Федька.
Перед "херувимской" в церкви произошло волнение. Несмотря на строгость Федьки, который каждому из нас, кто оглядывался, грозил кулаком, мы, вся сотня с лишним ребят, словно по сговору, обернулись. Серединой церкви, отдуваясь, шел огромный, седой, горбоносый отставной адмирал. Он был в белом морском кителе, стройный, волосы подстрижены ежиком, усы огромные, на груди большая звезда на ленточке.
- Стогов, Стогов! - пронесся шепот.
Даже Климов и жена его, услышав шепот, тоже на момент повернули свои головы на толстых, как чурбаки, шеях.
Но не столько заинтересовал всех Стогов, сколько его полюбовница. Она шла впереди, нарядная, в шуршащем платье. Полюбовница его - дочь богатого мужика из села Крыловкн. Жил он с ней невенчанный, что и было для всех удивительным. Знали, что у Стогова взрослые сыновья. Один - студент, другой - офицер. Они были против того, что их папаша, вдовец, взял к себе эту полуграмотную девицу.
- Полюбовница, полюбовница! - явственно слышалось в церкви.
Но они шли и будто ничего не слышали. Вот уже подошли к перегородке левого клироса. За ней стоит управляющий Самсоныч со своей женой. Они покосились. Полюбовница стала слева, Стогов - справа.
Не только у меня, но и у всех тридцати двух учеников, наверное, дрогнули сердца. Вот он, Стогов, вот он, "батенька", как его прозвали. От тех, кто уже окончил школу, мы знаем, какие иногда вопросы задает он на экзаменах, какие задачи заставляет решать, выдумывая их сам.
Запели "херувимскую". Это - середина обедни.
Торжественное пение "херувимской" приподнимает меня. Ползут в голову разные мысли. Они далеко от небес, больше на земле. Думаю о словах кузнеца: "В город пойдут, в магазины мальчиками, приказчиками".
И вот уже я в магазине мальчиком. Я послушный. Не ворую, ем мало, а ноги мои быстрые - куда пошлют, живо сбегаю. Меня любят. И старший приказчик любит. Он получает в месяц семьдесят пять рублей. Это очень много денег. Но, вот я уже не мальчик, а приказчик. Рву бабам материю, ловко орудую аршином и говорю с покупателями аккуратными словами.
Хор поет… Теперь я уже старший приказчик. Под моим началом человек тридцать. Я только распоряжаюсь, хожу по магазину. Все в нем знаю, где что лежит, и хозяин за мной, как за горой. Он три месяца платит мне по семьдесят пять рублей, а потом набавляет десять, а через полгода еще пятнадцать. Я уже такой стал, что меня совсем не узнать. Высокий, нарядный, волосы ежиком, веснушки давно свел какой‑то мазью. У меня завелись деньги.
Вспоминаю отца, мать, братишек. Мне жалко их. Они все еще живут плохо. Вспоминаю, что отец должен податей с недоимками около двухсот рублей. Ввек ему не расплатиться. И вот я посылаю отцу сразу сто пятьдесят, - нет, двести, нет, двести двадцать пять рублей. Двести он отдаст за подати, а двадцать пять куда хочет. Месяца через три еще шлю пятьдесят и пишу, чтобы он продал Князь–мерина, если тот не сдох, и купил бы себе кобылу. Корову тоже другую купил бы. И на корову еще шлю пятьдесят рублей. Всего выслал триста двадцать пять. Но надо им помочь и избу выстроить. И я шлю им еще сто рублей. Правда, мне самому нужны деньги, но я‑то как‑нибудь перебьюсь, главное, им поскорее. Да, забыл. Совсем забыл! Надо материи им прислать на рубашки, на штаны…
Служба все идет. Гудит хор правого клироса. Сердце мое полно умиления. Хочется плакать. Вот вижу, как в магазин входит мой отец. Он уже не в том пиджаке, на который страшно глядеть, нет. Он даже в новой фуражке. На ногах не лапти, а сапоги. И лицо у него иное. Бороду подправил, глаза веселые. Мы переглянулись. Он хотел прямо подойти ко мне, но я чуть заметно кивнул головой. Он догадался, постоял у двери и вышел. Скоро вышел и я. Отец жмет мне руку, говорит: "Спасибо, сынок, спасибо, Петя, выручил ты! Вынул ты, Петя, отца из петли. Э–эх, сынок, прости, отдали тебя тогда в подпаски, нужда ведь, Петя, была". Мне хочется обнять его и сказать: "Тятя, еще тебе пришлю. Ты не горюй, тятя, мы теперь выбились в люди. Мы заживем. Деньги у меня есть". Но я не говорю этого - боюсь, расплачусь. Я ему говорю так: "Ничего отец, пожили плохо, будем жить хорошо. Как мать?" - "Все с грыжей мается, сынок, - говорит отец. - Замучила она ее". Я ему обещаю: "Мамку мы к самым лучшим докторам отвезем. Вези ее сюда. Вот тебе пятьдесят рублей". Деньги я припас заранее и сую в руки отца, а сам опять спрашиваю: "Кобылу купил?" - "Еще какую, сынок, - улыбается отец, - гнедую, три ноги белые. Она, ей–богу, жереба".
И отец торопливо рассказывает мне, что и корова у них теперь другая, и избу купили готовую, пятистенку, и покрыть ее надо железом да оштукатурить, чтобы не сгорела…
Солнце теперь светит с правой стороны в открытые окна. С улицы доносятся запахи тополя и сирени. Голоса певчих, наверное, слышны далеко, особенно тенор моего крестного. Потрескивая, мигают свечи у образов. Некоторые, догорая, тухнут, и дым тонкой струйкой идет к потолку.
Опять запели. Опять сладостное томление, и снова мысли о далекой, хорошей жизни… Вот кончился день в магазине. Иду на квартиру. Комната у меня, как у дьякона горница. Чисто, уютно, на стенах карточки, на столе скатерть. И ни мух, ни тараканов. На квартире меня ждет жена. Да, жена! Она в хорошем платье, на голове у нее платок. И повязан он не по–деревенски, а как‑то по–особому. Лицо у жены румяное, глаза… черные, да, черные. И брови также. Чуть–чуть веснушки на носу, и зубы немного редковаты. У нее готов обед. Она зовет:
- Петя, давай обедать!
- Сейчас, Настя, - говорю ей, а сам дочитываю страничку какой‑то очень хорошей книжки.
- Щи простынут, - говорит она, а сама подходит и смотрит на меня, улыбается.
И сердце у меня бьется, и свет меркнет в глазах, и… совсем не слышу, как по плечу хлопают меня свечкой. Я беру свечу, передаю ее дальше. Вот она дошла до первого ряда. Ее зажигает мальчишка. Свеча трещит. Мальчишка отнимает ее от огня; снова зажигает, снова она трещит. Ребята смеются. Федька–сторож пробирается сквозь наши ряды, берет свечку, вытирает пальцами фитиль и зажигает. Он ставит ее в гнездышко и отходит. Теперь он стоит рядом со мной: мне слышно его дыхание, и все мои мысли улетучиваются. И уже до конца обедни стою, ни о чем не думая. Где‑то в глубине сердца осели сладкие томления. А жизнь, настоящая жизнь, вот она передо мной! Завтра выгонять стадо…
10
- Класс, встать!
Прекратился разговор, мы шумно поднялись.
- Здравствуйте, детки!
- Здрав–ствуй–те, - раздельно и четко, как учил Андрей Александрович, ответили мы Стогову.
- Садитесь!
Тридцать две пары глаз устремились к столам, за которые "они" усаживались: попечитель Стогов в середине, по правую сторону - учитель соседней деревни, по левую - церковный староста, с ним рядом - управляющий Самсоныч. Наш учитель не садился.
В училище просторно. Парты двух отделений вынесены, наши расставлены редко. Большая классная доска поставлена не вдоль стены, а сбоку, перед экзаминаторами. Они о чем‑то переговариваются и нетерпеливо посматривают на дверь. Вот послышались шаги, открылась дверь и торжественно вошел священник.
- На молитву! - возгласил учитель.
Мы вышли из‑за парт, обернулись к образу "Благословение детей", и тонкий голос внука церковного старосты запел:
- О–о-отче на–аш…
И все мы дружно подхватили:
- Иже еси на небесех…
- На место! - скомандовал учитель, когда мы кончили петь.
Рядом со мной, по одну сторону - Павлушка, по другую - Степка. Наша парта самая задняя. Это хорошо. Глаза экзаминаторов устремлены на передние парты. Послушаем, о чем будут спрашивать. Больше всего я думаю о задачах. Вспоминаю самые трудные, которых никто решить не мог, и решал только сам учитель.
Начали экзаменовать девочек. Их шесть. Они сидели за первыми партами. Как они волновались, заикались, когда их вызывали к доске! Стогов брал задачник, листал и тыкал в него пальцем. Иным попадались легкие задачи, некоторым очень трудные. На трудных местах, когда ученик не знал, что делать, наш учитель - чего сроду с ним не было и за что он сам же наказывал нас - шепотом, глазами старался подсказать или вызвать догадку. Мне стало жаль учителя: словно ему, а не нам был экзамен.
После Стогова спрашивал батюшка закон божий. Этому нас он учил сам и хорошо знал, кто знает, кто не знает. Но тоже делал вид, будто он тут ни при чем.
Больше всего опрашивал из нового завета. Учитель соседней деревни экзаменовал по русскому языку. Он заставлял писать, диктуя по книге или просто из головы. Стогов, кроме задач, спрашивал по географии. Почти все отвечали хорошо. Тогда стали спрашивать меньше, так как надо "прогнать" тридцать два человека. Когда осталось человек девять, в том числе и наша парта, по русскому языку вдруг стал спрашивать сам Стогов. Он, как говорили про него ребята, уже сдававшие экзамены, начал "дурить". Вот эта "дурь" как раз и пришлась на нашу голову.
- Павлов! - крикнул он.
Павлов Ванька испуганно подошел к доске. Взял было мел, думая, что придется писать.
- Произнеси во множественном числе небо.
- Небы, - спешно ответил Ванька.
Стогов широко открыл глаза, затем громко засмеялся.
- Чудо?
- Чуды, - не моргнув глазом, ответил Ванька.
Снова засмеялся Стогов, а с ним и управляющий, и учитель соседней деревни. Только священник не смеялся.
- Ответь, - пристал к покрасневшему Ваньке Стогов, - как во множественном числе овес?
- Овсы!
- Рожь?
- Рожи.
- Сам ты рожа. Иди на место.
Чуть не плача, Ванька шел к нам. Учителю было неловко. Хотя он тоже улыбался, но улыбка у него грустная. Стогов так же спрашивал и других. С трепетом ожидаю я своей очереди.
Вот у доски Павлушка. Ему задана задача, на которую в "ответах" нет ответа. Он всячески решает ее, ничего не получается. Трет лоб, краснеет, смотрит на Стогова, у которого на лице чуть заметная довольная усмешка, и опять приступает к задаче. Как Павлушка ке догадается, что задача неразрешима! Мне хочется крикнуть ему об этом. В упор смотрю на него: хоть бы обернулся, я бы знаком показал ему, качнул головой, моргнул. Нет, не смотрит. Наконец не вытерпел, чуть слышно кашлянул. Он понял, оглянулся не сразу. Когда глянул, я отчаянно сморщил лицо и затряс годовой.
- Задача неправильная, - произнес Павлушка.
- Молодец! - сказал ему Стогов. - Пиши другую.
Другую решил, почти не записывая условия.
Стогов закурил сигару. Незнакомый запах распространился в школе. От этого или от того, что сейчас спрашивать будут меня, почувствовал озноб.
"Только бы не сбиться сразу. Только хоть что‑нибудь ответить правильно".
- Кто есть жрецы? - внезапно спросил Стогов.
Все замерли. Слова такого никто не слышал. Но таких вопросов мы с Павлушкой не боялись.
- Жрецы, - начал он, - жрецы - это которые у язычников, как священники у нас.
- Так. Напиши в четырех клеточках "сухая трава" и чтобы в каждой клеточке было по букве.
Павлушка чуть заметно усмехнулся. Это почти все мы знали. Он нарисовал четыре клеточки и написал в них: "сено". Стогов пришел в восторг.
- Здорово, батенька! Голова работает. Сколько будет полтора и три с четвертью?
- Четыре и три четверти, - быстро ответил Павлушка. Дроби пригодились ему.
- Верно! Молодец! Садись!
Торжествуя, шел к нам Павлушка. По дороге задел карманом за парту, треснул пиджак, но Павлушка не обратил на это внимания.
- Следующий… - и Стогов назвал мою фамилию.
Сердце дернулось и словно оборвалось. Туман в глазах. Горят уши, шея, горит все мое веснушчатое лицо. Стал у доски. Кажется, что стою уже полдня.
- Ну–с, батенька, кто есть… э–э… корабль пустыни?
Не сразу дошло до меня. Я посмотрел на Стогова, на его огромное лицо и огромный нос.
- Кого называют кораблем пустыни?
- Верблюда! - не своим голосом ответил я.
- Та–ак. Скажи во множественном числе рожь? - и заранее засмеялся, полагая, что, как и Ванька, я отвечу неправильно. Но я уже осмелел и ответил четко:
- Рожь, ножницы, дым, вода…
- Стой, стой! Что такое - "ды–ым", "вода"… Я про рожь спрашиваю.
- Вымя, шерсть, чернила, пепел, - совсем осмелев, добавил я, - не имеют множественных чисел.
- Почему?
- Потому что, - замялся я, - потому что они имеют обширность.
- Обширность? - уставился на меня Стогов.
"Ну, пропал", - подумал я и взглянул на учителя.
Но по его глазам заметил, что дело мое не такое уж пропащее. Кроме того, я слышал, что Стогов любит смелые ответы, "хоть ври, да громче".
- Обширность? - повторил он. - Какую же обширность имеют ножницы?
"Совсем пропал, но буду врать до конца", - решил я.
- Ножницы обширности не имеют, но они и так называются во множественном числе.
- Так–с! А вот небо имеет обширность, имеет ли оно множественное число и какое?
Этот вопрос задавали Ваньке. Но я‑то знаю.
- Небеса.
- Верно. Почему же небеса?
- Потому что небес семь. На седьмом небе сам бог Саваоф.
Стогов взглянул на священника.
- Истинная правда, - подтвердил тот.
- А чудо - чудеса, - уже предупредил я второй вопрос.
- Хорошо. В середине каких слов пишется твердый знак?
- Их немного: съезд, подъезд, подъячий, въехали, подъехали.
- Знаешь. Теперь дам задачку.
"Вот гибель", - подумал я, беря мел.
- Пиши‑ка: летела стая гусей, навстречу один гусь: "Здравствуйте, сто гусей!" - "Нет, нас не сто, а если бы еще столько, да полстолько, да четверть столько, да ты с нами, тогда было бы сто". Сколько летело гусей?
"Батюшки! - подумал я. - Ну, и задал! Да это мы еще в среднем отделении знали". Не выдавая, что знаю, я нарочно призадумался.
- Решай.
И я начал:
- Значит, летела стая гусей. Возьмем единицу. Нас не сто, а если еще столько… возьмем вторую единицу, полстолько - половина единицы, четверть столько - четверть единицы. Всего два с половиной и с четвертью, стало быть, два и три четверти. Разобьем два тоже на четыре. Будет восемь четвертей. Сложим восемь четвертей и три четверти - одиннадцать четвертей. Теперь от сотни гусей отделим одного, останется девяносто девять. Эту цифру разделим на одиннадцать четвертей. На каждую четверть приходится девять гусей. Но их летела единица, в которой четыре четверти. Девять множим на четыре, получим тридцать шесть. Проверяем: два раза по тридцать шесть, да восемнадцать, да девять, да один навстречу получаем ровно сто.
Все шумно вздохнули, когда я соединил гусиное стадо в сотню.
- Совсем хорошо, - сказал Стогов, выпустив вверх клуб дыма, и обратился к батюшке: - Вы будете спрашивать?
- Да, - посмотрел на меня священник. - Скажи, как звали брата Иисуса Христа?
- Иуда.
- Тот ли Иуда, который предал?
- Нет, тот был другой, назывался Искариот.
- За сколько он предал нашего Иисуса Христа?
- За тридцать рублей. Потом на осине повесился.
- Что заставило его повеситься?
- Тоска.
- Совершенная истина. С той поры дрожит лист на осине. Теперь скажи, что ты знаешь… по ветхому завету?
- Потоп всемирный. Как бог потопил всех людей, которых создал. Сорок дней, сорок ночей подряд лил дождь.
- Да, сорок суток. И спас бог только семейство праведного Ноя. Так, так, хорошо. А знаешь ли про казни египетские?
- Знаю.
- Перечисли, какие были?
Я зажмурился. Сколько было казней, какие? Это нелегко вспомнить.
- Казней десять. Две не совсем казни, а вроде чуда Моисеева.
- За что бог наслал казни на египтян?
- За то, что фараон египетский держал в плену евреев. Их заставляли делать кизяки, а соломы на это не давали. Где хотите - берите, а делайте, раз вы - рабы. Моисей с братом Аароном начали молить бога, чтобы он умилосердил сердце фараона и чтобы фараон отпустил рабов в свою землю Ханаан. Фараон и его помещики упирались. Жалко им даровую силу. Самим‑то работать неохота. Бог и давай пугать фараона. Сперва Моисей бросил жезл перед фараоном, жезл превратился в змею. Но фараоновы мудрецы тоже бросили жезлы, и тоже стали змеи. А змея Моисея поглотила всех фараоновых змей. Этим чудом не проняли фараона. Опять не пускает евреев. Тогда Моисей жезлом воду отравил. Не берет фараона. Опять идут к богу жаловаться. А бог и говорит Моисею: погодите, пущу на египтян такие казни, что они сразу испугаются. И начал донимать. На всю землю пролил дождь, а с дождем попадали огромные жабы. Расползлись они. Сядут люди за стол обедать, глядь, на стол прыгают жабы. Но и это не взяло фараона. Рассердился бог, пустил на египтян мошку. Заедает людей мошка, ест растения в полях - житья нет, но фараон уперся. Бог выпустил тогда песьих, поганых мух. Они кусались, как собаки, но и это нипочем. Опять не отпускают евреев из Египта. Моисей с Аароном к богу. Так и так: упрямится фараон. Бог сказал: идите, я его накажу еще больше, нашлю язву. И наслал язву. Напала язва па людей, на лошадей, ослов, верблюдов, овец. В нарывах все тело, в гною. Многие померли, скот поколел.
А фараону все, видать, не жалко. И сам бог‑то так делает: то припугнет фараона, а когда тот напужается, он возьмет да и озлобит сердце его против евреев, и опять фараон упрямится…
Я увлекся рассказом, и вот уже дошел до седьмой казни. Священник смотрит на меня с восхищением, учитель улыбается. Стогов весь напрягся. Я продолжал:
- Напустил еще бог на египтян град. Летел с неба лед кусками. Убивал людей, скот, траву. "И побил град по всей земле египетской все, что было в поле, - от человека до скота, и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле поломал". Это седьмая казнь. А в восьмой подул ветер с востока и пригнал саранчу, и саранча покрыла всю землю и все погрызла, что осталось после града. Но богу и этого мало: он напустил на Египет тьму. Стало так темно, что сидят рядом люди и не видят друг друга. И стояла тьма египетская три дня. Фараон испугался, готов отпустить, но бог нарочно озлобил его сердце, и опять он заупрямился. Вот тогда и началась самая страшная, последняя казнь. В полночь послал бог на землю ангела с мечом и велел ему убивать досмерти всех первенцев во. всем Египте, будь то скот, будь то люди. Вот ангел порубил всех первородных у людей и у скота. Не миловал никого. Рассек и первородного сына фараона. Кровь залила Египет. Тогда фараон сам призвал Моисея с Аароном, упал перед ними на колени и сказал: "Велик ваш бог. Веди своих людей, куда хочешь". Так кончились казни египетские…
- Совершенная, совершенная истина, - восторженно произнес священник. - И сказано в завете: "Был вопль великий по всей земле египетской, какого не бывало и какого не будет более". Да, велик бог. Садись, сын мой.
Шел я на заднюю парту довольный, а на меня с испугом и завистью смотрели мои товарищи.
Экзаминаторы посовещались, потом учитель объявил:
- Идите пока домой. Вечером будьте здесь с родителями. На молитву!
Возбужденные, мы громко пропели "Достойно".