Затем вышли из школы и с криком, смехом бросились кто куда. Началась возня. Мы боролись, кувыркались, прыгали друг через друга: никому не хотелось домой. Мы с Павлушкой бегали за Олей и Настей, поймали их, щекотали, а они визжали, царапались. Мы так громко кричали, что из училища вышел Федька. Притворно сердито он крикнул:
- Вам что сказано? Марш домой!
Нет, теперь кончилась его власть над нами. Все‑таки послушались. Вместе с Павлушкой сначала зашли к нам.
Он рассказал моей матери, как мы сдавали экзамен, и просил, чтобы она пришла вечером.
Мать замахала руками.
- Нет, нет, нет! Вон крестного возьмите с собой.
- Давай‑ка, - шепнул я Павлушке, - позовем соседа нашего, Ивана, да кузнеца Самсона, да дядю Лазаря. И обязательно Харитона.
Так и сделали. Харитона мы упрашивали долго. Он что‑то мастерил в своем сарае.
- Ладно, будет время - зайду.
- Обязательно! - просили мы. - Какие‑то подарки, говорят, нам прислали.
- По евангелию дадут, - сказал Харитон.
- Еще что‑то. Слышь, ужин будет.
Пригнали стадо. Вечер опустился на землю. Мы с Павлушкой уселись на дровах возле церковной сторожки и говорили обо всем, что придет в голову. Припоминали, как решали задачи Настя и Оля, как отвечали они по закону божию. Настя по географии запуталась было. Учитель соседней деревни спросил ее: куда впадает Ока. Она ответила правильно. Ответила также, куда впадает Дон. Тогда учитель спросил, откуда берет начало река Атмис. Река Атмис от нас за семь верст. И не только Настя, но и никто из нас не знал, откуда она берет начало. Оказалось - она вытекает как раз из нашего родника в дальнем овраге.
- А в какую реку впадает Атмис?
Тоже никто не знал. И учитель объяснил, что река Атмис впадает в Мокшу, Мокша - в Цну, Цна - в Оку, а Ока - в Волгу.
Олю он спросил - сколько лет ее отцу. Она не знала. Вообще, учитель этот задавал всем какие‑то домашние вопросы. Например, какая из лесных наших птиц начинает раньше всех нестись. Когда прилетают скворцы. Сколько семян овса идет на сороковую десятину. Когда поспевает посконь. Сколько часов в самом большом дне. Почему летает паутина. Много таких вопросов задавал он. И все они были не по книгам. Мы слышали, что этот учитель пишет в какую‑то газету, предсказывает мужикам, когда будет дождь, разводит желтых кур, а в саду у него растут такие деревья, что и не распознаешь: не то слива, не то китайская яблоня.
В школу принесли два стола от Глазовых и два из церковной сторожки. Значит, нас будут кормить ужином. Через некоторое время от Глазовых принесли два ведра, покрытые полотенцами.
Ребят собиралось все больше. Послышалась гармонь.
- В класс!
Шумной оравой вбежали мы в школу.
Там все приготовлено. Четыре стола, на столах восемь блюд и тридцать две ложки.
Усаживал нас сторож Федька. Он говорил с нами неумело–ласково. Ведь он видит нас в школе последний раз.
После ужина бабы убрали со столов, вынесли их, оставив один большой. Парты расставлены теперь вдоль стен. Так прибирали школу только во время елки. Начали впускать родителей. Шли и парни с девками. В углу под "Благословением детей" уже слышались смех и тихие взвизги девок. Федька покрикивал на них; по старой привычке слушались - девчонки умолкали было, а потом снова взвизгивали. Видно, парни щекотали их.
К потолку на длинных крючьях подвешена очень большая лампа с огромным белым кругом. Сторож принес еще стоячую лампу. Значит, сейчас войдут учитель, Стогов и остальные. Нас Федька поставил направо от стола.
Шум внезапно смолк. Первым вошел церковный староста. Он гордо посмотрел на всех и прошел к столу.
За ним - наш учитель, священник, Стогов, учитель соседней деревни, управляющий и, к удивлению всех, урядник. Я вспомнил о Харитоне, начал искать его. Вон Иван Беспятый, вон Лазарь, а Харитона и кузнеца Самсона нет. Учитель подозвал сторожа, что‑то сказал ему. Тот отошел и, прихватив по дороге парня, увел с собой. Потом учитель пошептался со Стоговым и пригласил всех сесть. У меня было такое ощущение, будто сейчас нас начнут судить и сошлют в арестантские роты. Я посмотрел на Павлушку, на других. Может быть, мне это показалось или лампа так отсвечивала, но лица у всех были бледные, испуганные.
На стенах висели огромные портреты трех царей. Все в позолоченных тяжелых рамах и за стеклом. Цари при медалях, звездах, в военных мундирах.
Федька–сторож с парнем внесли новенькие евангелия, положили их на стол. Священник взял одно, открыл, вздохнув, посмотрел, потом, будто сделал нехорошо, быстро закрыл и положил обратно.
- Тише, - обратился учитель к народу. - Ученики все в сборе?
- Все, - ответил кто‑то.
- Слушайте. Окончили школу следующие…
И он начал называть наши фамилии. При упоминании каждой фамилии все оборачивались к нам, будто выискивая того, кто сдал. Я старался запомнить, кто сдал, и так увлекся, что когда назвали мою фамилию, сразу и не понял. А народ уже обернулся ко мне. Вдруг стало стыдно, и я схоронился за Павлушку. По учитель уже называл еще, еще и еще.
- Вот и все.
- Тридцать, - обернулся ко мне Павлушка.
Он не фамилии запоминал, а считал. И мы не знали, кто же не сдал. Не названы двое.
- После узнаем. Кому не дадут евангелия, значит, те и не сдали.
Учитель перебирал евангелия. Он заглядывал в каждое. Потом огласил:
- Сдавшие экзамен сейчас получат "Новый завет". Евангелия дарит вам наш попечитель, Евграф Иванович Стогов. Он доволен, что вы хорошо учились. Особенно он доволен пятью учениками, которым дарит еще по книге для чтения. Эти пять учеников следующие…
В числе их оказался сын управляющего, сын кузнеца Самсона, я, Павлушка и, к моей досаде, Устюшка. Как теперь будет хвалиться ее мать! Все уши прожужжит соседям. Лучше бы Настя…
Учитель продолжал:
- Вот вы окончили школу. Мы с вами расстаемся. Но не забывайте, чему учились в школе. Не забывайте, что вы еще очень мало знаете. У нас при школе есть библиотека, подаренная Евграфом Ивановичем. Берите и читайте книги. Они вам откроют глаза. Из них вы познаете жизнь. Книга - друг человека. Большинство из вас не может учиться дальше, хотя некоторые и очень способные. Они могли бы стать потом учителями, как и я. Я сам из крестьянской семьи. С большим трудом пробил себе путь к учению. Не каждому под силу такой путь! Но я надеюсь, что со временем и высшие школы, будут доступны самому простому народу. У нас не будет неграмотных людей. Идите, получайте евангелия. Сначала подойдите…
И он назвал нас, пять человек. Первой - мою фамилию. Ног под собой не чувствовал, когда подошел к столу. Учитель нагнулся, как бы ища евангелие, и успел шепнуть мне:
- Благодари Стогова.
Я и виду не подал, что слышал.
- Получи, - громко объявил он и строго нахмурил брови.
Я взял книги и, полуобернувшись к Стогову и народу, четко, чтобы слышали все, произнес:
- Спасибо вам, Евграф Иванович, за подарки. Спасибо за все ваши книги в нашей библиотеке. Я прочитал их и еще буду читать. Я люблю книги.
Хотел было уже отойти, как Стогов вдруг поднялся, быстро подошел ко мне, обнял и неожиданно для меня погладил мой голый лоб.
Не слышал, что он мне сказал. Ноги совсем подкосились. Чуть не бегом устремился я к Павлушке, крепко зажав в руках евангелие и "Царь–работник", книгу о Петре I.
Моему примеру последовал и Павлушка. Стогов пожал ему руку. Начали получать остальные.. Сыну управляющего, который что‑то промямлил, он только кивнул. Остальные двадцать пять, получавшие евангелие, говорили почти каждый "спасибо" и кланялись.
Евангелия розданы. Учитель начал шептаться со Стоговым. Вспомнив, что кто‑то не сдал, я начал присматриваться к ребятам. В углу заметил двух понурившихся ребят.
- Ага, - толкнул я Павлушку. - Гляди‑ка! Серега Госпомил и Ванька Павлов не сдали.
Мне не жаль их. Серега ненавистен мне из‑за его отца, а Ванька Павлов - сын маслобойщика. Учился плохо, задачи ему решали другие. За это он давал по кусочку конопляного жмыха.
- Свидетельства получите через две недели, - объявил учитель. - Пятеро получат похвальные грамоты. Сейчас начнем пение, потом будете читать стихи. Хор, приготовься!
Поднялись со скамеек все, кто участвовал в церковном хоре. Они стали возле нас. Мы с Павлушкой прошли к партам. Там я увидел Ивана Беспятого с Лазарем и, к моей радости, Харитона. Тот сидел, чуть согнувшись.
- Все‑таки пришел? - спросил я.
- Дал слово, так держу. А ты держишь слово?
- Еще бы! У меня замок на языке.
- То‑то. А за то, что ты хорошо сдал, молодец! Про казни египетские, слышь, здорово рассказал. Бог у тебя, говорят, злой получился.
- Встать! - скомандовал учитель, расставив певчих по голосам. Ударил камертоном о ноготь, поднес к уху и, жмурясь, протянул: - До–ми–фа–со–оль…
Махнул рукой, и хор грянул царский гимн.
Похоже было, будто стоим в церкви. Священник и церковный староста даже крестились. За гимном учитель, шепнув хору, снова взмахнул рукой, и хор запел:
Славься, славься, русский ца–арь,
Православный государь.
Пропели и "Славься". Учитель подошел к Стогову, переговорил с ним о чем‑то. Тот, выпучив огромные строгие глаза, кивнул.
- Песнь в честь освобождения крестьян. Петь всем вместе, - обратился учитель к народу.
Запели тенора. Слышен голос крестного Матвея:
А–ах ты, во–оля, моя во–оля,
Золота–ая ты моя.
Хор и народ несмело:
Во–оля - со–о-окол поднебе–сный,
Воля - светлая заря.
И опять тенора, высоко–высоко:
Не с росой ли ты спустилась,
Не во сне ли вижу я…
Уже дружнее:
Зна–ать, горячая моли–и-тва
Долете–ела до царя.
Песня эта мне очень нравилась. В ней такие хорошие слова: "не с росой ли ты спустилась"! В песне говорится про волю. Я пел так громко, что даже слышал свой голос. Посмотрел на Харитона. Что это? Он совсем не поет и так хитро щурит глаза. Ведь ему бы как раз и нужно петь такую песню.
"А–а, боится, что его услышит урядник". Посмотрел на урядника. Поет он или нет? К своему удивлению заметил - поет. И даже глаза прищурил. Как же так? Выходит, я пою вместе с урядником?
Песню кончили. В школе жарко и душно. Певчие шептались и, довольные, вытирали лица. Только Апостол–писарь был хмурый. Лицо его одутловато, глаза, когда пел, уходили под лоб.
Опять учитель начал шептаться со Стоговым. Стогов одобрительно закивал огромной головой. Учитель взял скрипку, провел по струнам смычком. Тонкие, нежные звуки раздались в школе. Затем, прижав скрипку подоородком, взмахнул смычком, качнулся, и хор дружно, весело грянул:
Над Невою резво вьются
Флаги пестрые судов:
Звучно с лодок раздаются
Песни дружные гребцов…
Басы, перебивая, вопрошали:
Что пирует царь великий
В Петербурге–городке?
Тенора тоже были в недоумении:
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
И все вдруг заливисто, высоко, кудряво:
Виноватому вину
Отпуская, веселится:
Кружку пенит с ним одну…
Альты вместе с дискантами взвились, захлебываясь:
И в чело его цалует,
Светел сердцем и лицом,
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Снова повторяют, и сам Стогов уже встал, притопывает, качаясь:
И прощенье торжествует,
Как победу над враго–о-ом!
Стогов очень доволен. Хлопает в ладоши. Хор тоже доволен. Певчие знают, что сегодня они напьются вдосталь, а ребятишки и девчонки в хоре получат по гривеннику, а кто и пятиалтынный.
- Веселую! - не дожидаясь, когда учитель подойдет к нему, крикнул Стогов. - Народную! - и посмотрел на батюшку.
Тот тоже улыбался. Улыбались и матушка, и полюбовница Стогова.
Учитель ударил камертоном, приложил его к уху.
- До–ля–соль…
И два тенора высоко завели:
Па–а-ахал мужик при до–орог–е,
Па–ахал мужик при доро–оге,
Хор, будто рухнул с потолка:
Эй, тпру, эй, ну, при дороге,
Эй, тпру, эй, ну, при дороге–е.
Опять тенора:
Да повесил торбу на березу,
Он повесил торбу на березу.
Громче и яснее хор:
Эй, тпру, эй, ну, на березу.
Эй, тпру, эй, ну, на березу.
Голос крестного моего:
Была торба не простая -
Была торба не простая -
Хор, особенно бас Апостола:
Эй, тпру, эй, ну, не простая,
Эй, тпру, эй, ну, с пирогами.
Дальше весело рассказывалось, что торбу украли девки, как мужик погнался за ними, упал, а девки пироги съели и торбу надели ему на голову.
Стогов, управляющий, священник, церковный староста, а с ними и народ - улыбались. Пели еще про комара, который мужику ногу отдавил. Этого комара собралась казнить вся деревня. Топором рубили комару голову, комар молил о пощаде, но его все‑таки казнили.
На этом закончилось пение. Певчие один за другим вышли. Они теперь пойдут к Апостолу, там будут пить. Мы стали на прежние места.
- Ну–с, будем слушать декламацию, Андрей Александрович? - спросил Стогов.
- Да, Евграф Иванович.
Стогов обернулся к нам.
- Кто знает басню "Кот и повар"?
Мы молчали. Учитель вызвал Семку Недолина, первого в школе забияку, озорника.
- Читай, Недолив.
Семка хотел читать, не отходя от нас, но учитель позвал его к столу. И вот скуластое лицо Семки видно Стогову и народу. Начал он тихо, затем, осмелев, принялся громче, а под конец и совсем раскричался:
"Ахти, какой позор!
Кот Васька плут, кот Васька вор!
Он порча, он чума, он язва здешних мест!"
А Васька слушает да ест.
Стогов, видимо, любил эту басню. Он даже палец поднял, когда Семка окончил чтение. И громко произнес, обращаясь к народу:
- Так и в жизни. А надо бы просто взять прут и выпороть кота. Еще кто Крылова знает?
Учитель вызвал двух: Устюшку и сына дьякона Кольку. Я догадался, что все было заранее подготовлено.
"Начала Устюшка. Как похожа она на свою хвалюшку мать! Видно, тоже такая будет. Голос у нее писклявый. Прочитав начало, где был "готов и стол, и дом", Устюшка замолкла. Тут ее сменил Колька. Он говорил веско, будто вместо отца панихиду служил:
Все прошло. С зимой холодной
Нужда, голод настает:
Стрекоза уж не поет,
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный.
Злой тоской удручена,
К муравью ползет она.
Колька взглянул на Устюшку. А та, вдруг изменив голос, будто и впрямь теперь стрекоза:
"Не оста–авь меня, кум ми–илый,
Да–ай ты мне собраться с силой".
И просит прокормить ее и обогреть до весны. Но Колька, отвернувшись, сурово спрашивает, пожав плечами:
"Кумушка, мне странно это,
Да работала ль ты в лето?"
Устюшка ластится к Кольке, и улыбка у нее на продолговатом лице:
"До того ль, голубчик, было!
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так что го–олову вскружило".
Колька перебил, руками развел:
"Ах, та–ак… ты…"
А Устя живо подхватила:
"Я без души лето целое все пела".
- Ты все пела? - усмехнулся дьяконов сын. - Это дело!
И указал на дверь:
"Так поди же, попляши!"
Стогов снова похлопал в ладоши, снова крикнул.
- Так и в жизни. Кто поет, кто работает. Всему - время.
Читали еще "Квартет", "Волк на псарне", "Ворона и лисица". Вдвоем читали "Демьянову уху". Почти после каждой басни Стогов повторял: "Так и в жизни".
- Ну–с, дети, а кто из вас знает стихи великого Пушкина?
- Знаем, - ответили мы.
У меня даже сердце зашлось. Я все еще не решил - читать мне или нет?
- Кто знает "Сказку о рыбаке и рыбке"? - спросил Стогов. - Помните жадную старуху и ее мужа, дурака, простофилю? Старухе мало было корыта, мало хорошей избы, мало хором. Захотела старуха царицей быть и захотела золотую рыбку служанкой у себя иметь. Погубила старуху жадность. Опять осталась с разбитым корытом.
И он сам очень хорошо продекламировал конец сказки:
Долго у моря ждал он ответа.
Не дождался, к старухе воротился.
Глядь: опять перед ним землянка,
На пороге сидит его старуха,
А перед нею разбитое корыто.
Читать Пушкина вызвалась Настя. Она подняла руку.
- Ну‑ка–с, ну‑ка–с, девочка, что ты знаешь?
- "Утопленника", - ответила Настя.
- О–о!.. - воскликнул Стогов. - Читай!
Настя, чуть запинаясь, начала:
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
"Тятя! Тятя! наши сети
Притащили мертвеца".
Потом читала она уже без запинки, но и не повышая голоса. В том месте, где говорится, как в "распухнувшее тело раки черные впились", Стогов так крякнул, будто раки впились в него самого.
И когда Настя кончила, Стогов, совсем уж ни к чему, произнес:
- Вот и в жизни… раки черные впились.
Я глянул в окна. Рассвет. Завтра выгонять стадо. Пора бы мне спать.
- Кто еще знает Пушкина?
- Я! - отозвался сын управляющего и посмотрел на своего отца.
- Пожалуйста, - расплылся Стогов в улыбке. - Пожалуйста, Юрий Федорович! - назвал он его по отчеству. - Что вы будете читать?
- Начало второй главы "Евгения Онегина".
- О–о, это великоле–епно–о!.. - растрогался попечитель.
Сын управляющего провел по волосам рукой и, преодолевая робость, начал, высоко подняв голову:
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок:
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мелькали селы здесь и там,
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный запущенный сад,
Приют задумчивых Дриад.
- Изу–уми–ителыю! - взревел Стогов. - Грандио–озно!
Подбежал к сыну управляющего, обнял его, поцеловал в лоб. Тучный, огромный, вернулся к столу и, обращаясь к батюшке, к управляющему и к народу, воскликнул:
- "Приют задумчивых Дри–а-ад"! Велик наш Пушкин в каждом слове… "И сени расширял густые огромный, запущенный сад". Это чу–увствовать надо. Кто еще знает Пушкина? Кто еще прочитает его возвышенные творения?
Словно бес меня толкнул. Я поднял руку.