- Есть! - Карпов повторил приказание, снял с плеч вещевой мешок и, кинув его в сухой угол крыльца, снова выпрямился: - Разрешите выполнять?
3
Ранним летним утром, когда в пробуждающейся степи чуть слышны вздохи порывистого ветерка, когда небо светлеет, наливаясь мягкой голубизной, в низкорослом кустарнике, от которого начиналась падь Узкая, остановились шесть грузовых автомобилей. То, что они привезли, было плотно закрыто брезентом. Офицер-японец, изредка подсвечивая фонариком, тщательно осмотрел местность и, заметив нависший над падью камень, взобрался на него. В глубине темнели скалы, в обрывистых стенах торчали острые обломки гранита. Офицер удовлетворенно хмыкнул, сверившись с картой, и приказал разгружаться. Солдаты принялись очень осторожно, хотя и с привычной сноровкой, перетаскивать ящики к обрыву и укладывать их равными штабелями в три ряда. В ящиках шла какая-то возня, иногда слышался писк...
Машины ушли. Одинокий часовой прилег возле ящиков и, грустно улыбаясь своим мыслям, протяжно запел о разлуке с любимой, ждущей его на благословенных островах Ямато, о вишне в цвету на склонах Фудзиямы, о тоненькой веточке сливы в бокале предков, напоминающей девушке о возлюбленном, который скоро завоюет вселенную, для нее и для потомков великих и могучих самураев, идущих в мир.
Подсменные караульные забрались в чащу и прилегли там, ленивым разговором отгоняя подступающую дремоту.
- Так можно прождать до осени, - заметил пожилой унтер-офицер и повернулся на спину. - Эти синоптики совсем сошли с ума. Предсказать дождь сегодня, в такую жару!
Солдаты молчали. Возражать начальству - все равно что бить самого себя по лицу. Откуда ему, горожанину, знать то, что знают они, вчерашние крестьяне? Гнетущая духота, обжигающее солнце с утра - значит, будет, обязательно будет большой дождь. И скоро. Один из солдат, нервно потирая землистую щеку, искоса взглянул на развалившегося под кустом начальника.
- Зачем все это... - будто про себя буркнул он. - Крысы... плотина... ожидание воды...
- Ты глуп, Римота! - унтер-офицер повернулся на бок, лицом к солдату, словно готовясь к длительному разговору. - Русские должны знать свое место!
- Они живут в своих местах. А тот, кто затевает драку, чаще всего сам битым бывает.
Унтер-офицер сел и в страхе уставился на Римоту. А тот, разминая сигарету, даже не поднял глаз.
- Это... это уже не глупость... - прохрипел унтер-офицер. - Это...
- И у дурака из тысячи мыслей одна правильная случается, - ответил Римота, взглянув на свое начальство без злобы, скорее с сочувствием.
- У тебя все мысли... Ты - вредный! Не зря из "Асахи" в солдаты сдали.
- Блохе топором голову не рубят, - отозвался Римота. Унтер-офицер выкатил глаза от крайнего изумления и побледнел:
- Ну, ты не блоха!.. Ты... ты скорпион!..
Сигнал подъехавшего легкового автомобиля прервал ссору. Солдаты вскочили. Унтер-офицер подбежал к вышедшему из машины полковнику. Выпятив грудь, доложил о выполнении приказа. Полковник, не обращая на него внимания, подошел к ящикам, чутко прислушался к возне и отвратительному писку крыс, озлобленных голодом, и, посмотрев на небо, удовлетворенно кивнул головой: далеко над горизонтом возникла темная полоса туч.
Вскоре прибыли грузовики с солдатами. По короткой команде полковника солдаты разобрали ящики - по пять на человека - и беззвучно рассредоточились по краю пади, ожидая новой команды.
Римота, стоя, как и все, над обрывом, с тоской и отчаянием думал о том, что вот очень скоро они сбросят ящики вниз, на острые камни, и крысы, зараженные какой-то страшной болезнью, двинутся за рубеж. Они будут сеять заразу и смерть - кто их остановит, кто удержит? И он, Римота, сбросив по команде свои пять ящиков, станет соучастником преступления. Преступления, затеянного кастой военных, против власти которых он, Римота, боролся всю свою сознательную жизнь. Боролся? Громкое слово. Разве это борьба: за годы работы наборщиком в типографии газеты "Асахи" он сумел убедить в идеях партии всего пять человек. Только эти пятеро и поняли, что такое труд пролетария, что такое капитал, как сбить оковы рабства...
Сначала был арестован Ираки-сан, ближайший друг Римоты. Потом... Было ясно: надо скрыться. Но Римота опоздал. На другую же ночь после ареста Ираки пришли полицейские и за ним, Римотой. Обыскали лачугу, перевернули все вверх дном. Напугали детей. Расплакалась жена.
- Ты враг порядка и разума! - внушительно говорил полицейский офицер. - Ты враг сына солнца - божественного императора.
- Если правитель с сердцем, то и народ к нему с душой, - ответил Римота.
Три месяца тюрьмы. И вот он - солдат императора, обязанный по приказу любого офицера своими руками сеять смерть...
Налетел порыв ветра. Тучи, клубясь, стремительной лавиной заволакивали небо, двигаясь от горизонта прямо сюда, к распадку, к этим ящикам. Потянуло сыростью. Полковник, сопровождаемый унтер-офицером, который что-то негромко и почтительно ему докладывал, направился к машине за плащом. Они прошли недалеко от Римоты, скрытого от них ящиками, и солдат услышал собственное имя, угодливо подсказанное полковнику сержантом.
- Сегодня же подайте на него рапорт, - четко произнес полковник. - Передадите вечером мне, а дня через три...
Порыв ветра скомкал, отбросил голоса. Но Римоте все было ясно. "Дня через три..." Он знал, что следует дня через три после таких рапортов: тюрьма либо "жертвенные работы", а то - худшего нельзя вообразить - отряд "колдуна" где-то на станции Пинфань, откуда, говорят, никогда не возвращаются... Бежать. Бежать!
Вместе с первыми каплями дождя полетели с обрыва первые ящики. Разбиваясь о камни, они освобождали стаи крыс. Подхваченные потоком, зверьки плыли за рубеж, в сторону русских.
Римота смотрел в поток. Бежать! На Хингане партизаны. Они ненавидят каждого японца. Но среди них, конечно, есть и коммунисты. Они его поймут. Они примут его... "Надо спешить. Но... - вспомнилась поговорка: - Принимаясь за большое дело, не упусти мелочей... Надо посоветоваться - хоть "со своими коленями", - усмехнулся Римота, - и бежать. К партизанам. К китайским партизанам... Да!"
4
Взвод Карпова перебежал через недостроенную насыпь, на глазах разрушаемую водой, и спустился в небольшую лощину. Из затопленных колхозных складов женщины и подростки вытаскивали запасные части машин.
- Там, товарищ политрук, женщины остались.
Карпов пристально посмотрел в курносое, густо покрытое веснушками лицо солдата с испуганными карими глазами. Тот смутился, принял стойку "смирно":
- Красноармеец первой роты Степан Гурин. Вон в той избушке, - он вытянул руку, указывая на темнеющее в пади строение, уже до половины залитое водой, - две женщины остались, товарищ политрук. Волны-то крутят! Я бы... Да я слабак плавать-то... Пропадут ведь, товарищ политрук...
Поток занимал уже всю ширину пади, струи его, упругие, будто свитые из стальных канатов, извивались и холодно поблескивали. Изредка в них мелькали бревна, бочки, какие-то тюки, и тогда становилось особенно ясно, насколько сильно течение.
- Пропадут, - с глухим отчаянием в голосе повторил кто-то вслед за Степаном Гуриным.
Карпов обернулся.
Это был председатель колхоза. Сухой и маленький, он стоял под ливнем неподвижно и глядел в поток горестным, застывшим взглядом, держа под уздцы вздрагивающего коня.
- Бригадирша наша с дочкой остались на заимке, - продолжал он. - И что их там держало! Я ведь, политрук, на пятьдесят процентов годен, - он стукнул кулаком выше колена по скрипнувшему протезу, - а кругом одни бабы...
На берегу, сгорбившись, стояла седая старушка. К ней жалась девочка в большом, насквозь промокшем шерстяном платке и неслышно рыдала, вздрагивая.
- Это мать той бригадирши и вторая дочка... - гудел над ухом глухой голос председателя. - Муж у ней в армии командиром роты. Как мне перед ним, в случае чего?..
Избушку вдруг накрыло волной. Девочка вскрикнула тонко и пронзительно: "Мама!" Старушка принялась торопливо креститься.
- Расседлай коня! - крикнул Карпов председателю и уже сбрасывал сапоги, стягивал гимнастерку, брюки. Председатель поспешно снял седло, передал политруку повод. Карпов погладил лошадь, сказал ей что-то ободряюще-ласковое и завел в поток. Потеряв дно, лошадь окончательно доверилась его руке. Поднятый на волну, Карпов увидел серую избушку, окруженную беснующейся водой, и двух женщин на крыше, порывисто качнувшихся ему навстречу. И тут же - холод, стальные жесткие струи, темнота и ноющее чувство опасности.
5
Подгалло подъехал к председателю колхоза, когда Карпов уже находился ближе к затопленной избушке, чем к этому берегу. И солдаты, и женщины-колхозницы, бросив работу, напряженно следили за лошадью и за человеком, боровшимся с водой.
- Кто это? - спросил комиссар, спешиваясь.
- Ваш политрук, - ответил председатель и показал одежду Карпова, которую держал, перекинув через руку. Гимнастерка лежала сверху, и Подгалло вновь увидел Халхин-Голский значок и орден Красной Звезды. Ему вдруг стало жарко. А председатель, продолжая следить за политруком, недоуменно говорил:
- Крыс-то повылазило! И откуда?.. У нас тут сроду ни единой. Мыши, правда, были, а крысы - никогда. Вымыло их откуда, что ли?..
- Крысы?.. Странно... - протянул Подгалло, не глядя на собеседника, потому что все его внимание поглощал в этот миг смелый пловец, едва различимый в свинцовых волнах. - Крысы... Откуда же они повылезли, если их тут не было?..
6
В комнате с затемненным окном сидел на разбросанной измятой постели хмурый человек с седыми коротко подстриженными усами, с тяжелым взглядом маленьких глаз. В молодости он, видимо, был красив. Правильный овал лица, нос с горбинкой, четко обрисованные губы, раздвоенный гладко выбритый подбородок и сейчас еще обнаруживали в нем то "породистое благородство", о котором так пеклись когда-то художники, рисовавшие по заказу портреты старых генералов. Но то были едва ощутимые следы былого. Ныне же старик сутулился, дышал сипло, мохнатые брови его нависали над глазами, не скрывая злобного блеска их, толстая шея, покрытая крупными клетками морщин, жирно лоснилась. Он о чем-то неотрывно думал, глядя себе под ноги на грязный пол.
Дверь с треском распахнулась. Вошел японец в погонах капитана. Оглядевшись, выпил стоявший на столе бокал пива и, отдуваясь, небрежно заговорил:
- Господин атаман отдыхает? - деревянно хихикнул. - Ваша мысль о возведении плотины в Узкой пади оказалась весьма удачной. Генерал будет доволен вами.
- Я, господин Казимура, может быть, - атаман выпрямился, не вставая с места, - единственный русский самурай.
- Русский никогда не будет такой самурай, как мы.
- Да, конечно, - поспешно согласился атаман, отводя взгляд. - Русским далеко. - Помолчав, осторожно попросил: - Мне тут, господин капитан, отправить надо... в порядке Токуй Ацукаи. Необходимо ваше свидетельство.
- Кто?
- Сын одного мастерового. Отказался идти служить в корпус генерала Бакшеева. И девка, русская, агитировала за Советы. А тут, кстати, - вкрадчиво закончил он, пряча ехидную улыбку (Ты думаешь, я меньше твоего знаю, капитанишка паршивый?), - запросец есть из отряда семьсот тридцать первого.
- Хорошо. Вечером попозже я буду в жандармерии. Напишу.
Капитан насмешливо оглядел растрепанного атамана: "Разве таким должен быть вождь?" Тяжелый воздух комнаты, отравленный запахом спирта, застоялого табачного дыма и потного человеческого тела, вызывал тошноту.
- Чем могу служить, господин капитан? - грузно повернулся на стуле атаман и подумал: "Подожди, я с тобой за все рассчитаюсь!" Губы его зло поджались, усы встопорщились.
- Оттуда, - японец кивнул на окно, - никто не приходил?
Атаман отрицательно покачал головой.
- Когда придут оттуда, - капитан подмигнул, - с вашей стороны, поставьте меня в известность.
- Слуш... Хорошо, - поправился Семенов, вздрогнув. Капитан похлопал его по плечу и вышел...
Давно от всей души Семенов желал Казимуре провалиться, но до сих пор его молитвы не были услышаны. "Ничего, - успокаивал себя старик, - на этот раз, глядишь, сцапают". Он знал: с каждым днем щели на советской границе становятся все уже, а посты - все чаще "Эх, война бы!.."
Стук в дверь. Атаман приглаживая волосы, отозвался хрипло:
- Войди!
Дверь медленно отворилась. Сутулый, большерукий человек, с мышиными глазками на изрытом оспой лице, нерешительно вошел и, почтительно сняв шапку, остановился у входа.
- Ну? - сурово бросил атаман.
- Все сделал, как приказано.
- Садись.
Вошедший поспешно присел на краешек стула. Лицо его приняло умильное выражение.
- Расскажи, - велел атаман, - как там... как живут?
- Плохо, господин атаман. Колхозы гнетут, - заученно ответил рябой и тут же заговорил горячо, заинтересованно: - Пограничников нагнали! Через рубеж ползти - выискиваешь болото... - он замялся. - А туда, сами знаете, лезть страшновато. Там тоже... напущено. А я, грешным делом, заразы страсть как боюсь...
- Подъесаул Трюнин! - атаман встал. Трюнин вскочил тут же, словно вздернутый за веревочку. - Настали последние дни произвола красных! Меч самураев уже занесен...
Трюнин, часто моргая, смотрел на Семенова, но не слушал его слов. Он вспоминал молодость, золотое времечко, когда они с атаманом гуляли по Забайкалью на быстроногих конях... Эх, времечко!..
Семенов достал карту:
- Дивизия стоит на месте?.. Отлично! Тем быстрее дойдем до Читы. - Подъесаул пользовался особым расположением Семенова: старый служака, кровью связанный соратник. - Теперь, когда прекратятся нарушения, они совсем успокоятся. Это твой последний переход. Следующий раз мы встретимся там! - атаман широким жестом указал в сторону границы. - Сейчас зайди к капитану Казимуре. И сегодня же ночью - обратно... Ну, а крыс-то они перепугались? Переполох был?
- Был, ваше превосходительство, был, - заторопился подъесаул, - умопомрачительный! - и замолчал, преданно глядя на атамана.
- Ну, добро. Иди к капитану.
Семенов, хмурясь, деловито разложил карту и стал отмечать расположение советских полков, переданное Трюниным. Изредка он бормотал под нос:
- Никакой мысли! Ну и вояки. Расклюем, как ястреб кур.
7
Конь нащупал дно и, весь дрожа, поднялся над водой. Карпов взобрался на крышу домика. Навстречу ему осторожно двигалась пожилая женщина в темном платье со жгутиком платка на шее, а следом за ней, скользя по замшелым доскам, спускалась девушка в порванном цветастом сарафане. Руки у нее дрожали, испуганные синие глаза перебегали с Карпова на лошадь, с лошади на Карпова.
- Раздевайтесь, - с трудом выговорил Карпов. - Скорее... - Он попытался улыбнуться, но посиневшие губы не слушались. Понял вдруг: крыша доживает последние минуты. Она взрагивала, жалобно поскрипывала под ударами волн. - Вы будете держаться за гриву, а дочка - за хвост коня. Плавать умеете?.. - Карпов коченел на ветру. В воде, кажется, было теплее.
- Умеем... - девушка поспешно снимала сарафан. Раздевшись, аккуратно свернула мокрую ткань и растерянно оглянулась на мать, будто спрашивая, куда девать платье.
- Бросьте, - посоветовал Карпов.
- Аня, помоги! - руки матери запутались в узких рукавах. Дочь дернула платье. Материя затрещала. - Осторожно, сумасшедшая! - женщина испуганно взглянула на Карпова.
Девушка опустила ногу в поток и вскрикнула:
- Холодно-то как, мамынька!..
Но мать сильным движением столкнула ее и сама прыгнула следом. Крыша затрещала и начала разваливаться, доской ударило лошадь, и та, теряя клочья пены с оскаленной морды, поплыла против течения. Карпов едва успел спрыгнуть и ухватиться за холку. Женщина часто оглядывалась на дочь, пытаясь улыбкой подбодрить ее.
Перед мордой лошади проплыл тюк с двумя крысами. Злобно пища, они грызли друг друга. Светлая обшивка тюка пестрела кровавыми пятнами. Лошадь испуганно взяла вбок, кося красновато отливающим глазом. И без того вконец продрогший, Карпов вдруг почувствовал, как все его нутро обожгло жестоким морозом. Он всегда ненавидел и побаивался крыс.
8
- Я поеду, товарищ военфельдшер, тут теперь ваши заботы, - комиссар, указав взглядом на быстро приближавшихся к берегу Карпова и спасенных им женщин, легко поднялся в седло и, не дожидаясь ответа, поехал в сторону полковых казарм.
Военфельдшер Коврова, покопавшись в сумке с красным крестом, вынула пузырек для спирта и отметила с сожалением, что он наполовину пуст.
Лошадь ступила на берег, толпа вздохнула облегченно и радостно. Женщин подхватили и, кутая в одежду, повели к двуколке полковой санчасти. Лошадь погнали на конюшню. Карпов присел на камень, не чувствуя ни дождя, ни ветра. Кашин подал промокшее обмундирование. Карпов благодарно кивнул и принялся натягивать брюки, потом гимнастерку, не понимая, зачем он это делает.
- За бригадира с дочкой... - гудел близко над ухом голос председателя, - за работу солдат спасибо, товарищ политрук, от всего колхоза... Мы уж, товарищ политрук, никогда этого...
Карпов, все яснее ощущая озноб, слышал эти слова будто из старого, испорченного репродуктора.
- Товарищ младший политрук...
Карпов обернулся на мягкий девичий голос и увидел сначала стаканчик со спиртом, протянутый ему, потом девушку в форме младшего лейтенанта медицинской службы.
- Выпейте, - слабая улыбка тронула губы военфельдшера, лицо ее было приветливо и почему-то показалось Карпову давно знакомым.
Председатель колхоза бодро крякнул:
- Лечись, политрук!
- Спасибо вам, - заговорила только что подошедшая дочь бригадирши. - Что бы с нами было... что бы было... - дрожа всем телом, она, не отрываясь, глядела на то место, где была избушка, а теперь из воды торчали одни стропила, будто руки утопающего.
Карпов, уже взяв в руки стаканчик со спиртом, неожиданно протянул его девушке.
- Выпейте! Сразу теплее станет.
Девушка, бережно держа перед собою стаканчик, побежала к матери. Председатель колхоза, нахмурился, но ничего не сказал. Военфельдшер Коврова негромко, но строго заметила:
- Вам никто не разрешал отказываться от лекарства. До помещения два километра, вы простудитесь.
Карпов, взглянув на нее, на прилипшие ко лбу и вискам светлые завитки волос, выбившиеся из-под берета, улыбнулся.
- Товарищ политрук, взвод выстроен! - доложил Кашин.
Карпов поднялся, пожал растерявшейся девушке руку, весело заметил:
- А вы строгая! - и пошел к взводу.