- Эх! - ненавидяще выдохнул он и закричал во весь голос: - Сколько вас там? А ну! - Бросив гранату, начал быстро перезаряжать автомат. Скинул мешавшую варежку, схватил диск: "Только бы успеть!" Из мрака вынырнули две фигуры в коротких шубах. "Японцы!" Мысль Шкорина работала предельно четко. Казалось, все, что происходит, было уже давно пережито. С коротким криком Шкорин бросился под ноги переднему японцу, и тот, вскрикнув, выстрелил - туда, где секунду назад была голова Шкорина. Щеку опалил огонь, в голове зазвенело. Коротким и сильным ударом автомата по коленям, Шкорин свалил японца. Второй растерянно замер. Этого мига было достаточно: Шкорин прикладом ударил его в лицо, японец вскрикнул, выронил винтовку, пошатнулся. Шкорин навалился на первого, мертвой хваткой сдавил ему горло. Но тут появился третий. "Все!" - горькой обидой мелькнуло в мыслях. Но сбоку раздалась пулеметная очередь, и японец свалился.
- Ага! - торжествующе крикнул Шкорин. - Наелся? - и, обернувшись, позвал: - Давай сюда, браток. Вот тут пулемету самое место! - и, когда пулеметчики подползли, признался: - Ну, спасибо. Чуть было не того...
- Чего "того"? - не понял пулеметчик, устанавливавший сошку. - Еще-то есть там они?
- Будут! - засмеялся Шкорин.
Японцы отошли. Наступила тишина, изредка нарушаемая надсадными криками раненых. Пользуясь короткой передышкой, Золотарев торопливо обежал отделение. Раненых не было. Минут через пять японцы, ломая хрусткий камыш, поползли вновь, на этот раз редкой цепочкой, охватывая отделение с трех сторон. Как далеко уходили их фланги, Золотарев не знал. И некого было послать в разведку: одиннадцать человек защищали полтораста метров. Но когда открыл огонь часовой с соседнего поста, сержант понял, что рассредоточиться нужно еще больше.
Торопливо отдавая приказания, Золотарев не переставал наблюдать. Звуки выстрелов то глохли, относимые ветром, то неожиданно приближались: начинало покалывать в ушах. Где-то кричали "банзай", кто-то стонал, слышался пронзительный визг, топот и резкие гортанные выкрики. Золотарев стрелял в расплывчатые тени.
Японцы снова отошли. Но вот опять: "Банзай!" - и они беспорядочно, по-сумасшедшему стреляя, поднялись в атаку. Золотарев прижался к камню, выжидая, когда они подойдут поближе. Пропустив их за рубеж, солдаты открыли огонь. Японцы, пригибаясь, кинулись обратно. Один из них, задержавшись, бросил гранату. Она разорвалась недалеко от пулемета. Золотарев прыгнул к самураю и, забыв про автомат, яростно ударил его по голове незаряженной гранатой. Японец коротко гакнул и свалился. Придавив его коленом, сержант почувствовал, как обмякло его тело. Камалов медленно отвалился от пулемета и ткнулся лицом в снег. Пулемет замолк.
- Камалов! - крикнул Золотарев.
- Ранили его, - сказал Гурин, пытаясь поднять неподвижное тело товарища.
- Ранили? - Золотарев порывисто приподнялся. - Переходи за пулемет!
Сам он подбежал к Камалову, на ходу вынимая индивидуальный пакет.
К пулемету подтащили оглушенного японца и накрепко связали его.
82
По боевой тревоге майор Сгибнев приехал на командный пункт полка. Штаб в полном составе разместился рядом, за бревенчатой стенкой.
Граница была нарушена одновременно в пяти пунктах. Везде шли ожесточенные бои. Установить разведкой количество и расположение войск противника не было возможности: приказ запрещал переходить границу. Пришлось рассредоточить полк по всему участку. Напор японцев не только не ослабевал, а как будто усиливался. Появилось новое, шестое направление у знака на камне. Майор послал туда роту и созвонился с начальником заставы. Тот сказал, что правее, на соседних участках, пока все спокойно, хотя отмечены случаи появления вблизи рубежа небольших групп противника. Он тоже не знал действительных сил японцев. Предполагал - до двух батальонов. Артиллерию японцы подвезли, она пока молчит. Танков не видно, но кое-где слышен шум моторов. "Начало войны, - гадал Сгибнев, - или очередной инцидент?"
Дежурный доложил: с участка от камня привели пленного. Сгибнев обрадовался:
- Быстрее переводчика!
Ввели пленного. Он был высок ростом и так крепок в кости, что форма японского солдата, словно чудом натянутая на него, вот-вот, казалось, должна была лопнуть по швам. Майор приказал размотать башлык, закрывавший лицо пленного. Переводчик приготовил бумагу, хотел уже начать разговор, но вдруг повернулся к майору и разочарованно сообщил:
- Это же русский.
Пленный мелко задрожал, затравленно озираясь и шмыгая взглядом по темным углам блиндажа, будто выбирая место, где можно спрятаться.
- Фамилия? - спросил майор.
- Сысоев, ваше благо... това... Не могу знать, как называть прикажете, - он вытянулся, едва не коснувшись головой потолка.
- Какими силами наступают японцы?
- Два полка, восемьдесят первый и пятьдесят второй, двести четырнадцатой дивизии.
- На этом направлении?
- Так точно! Все силы приказано пустить в дело, когда наметится успех... Ну, а если не будет... успеха, то есть, то... - Сысоев неопределенно пожал плечами.
Сгибневу предстояло решить, верить ли показаниям изменника Родины.
- Почему вы оказались в составе японских войск?
- Извращение судьбы... - вздохнул Сысоев, поднимая глаза к потолку.
- Шутовство! Прекратить! - Сгибнев стукнул кулаком по столу, пленный вздрогнул. - Отвечать на вопрос!
- Послан господином атаманом как переводчик! - выпалил Сысоев, испуганно выкатив глаза и отступая от стола.
- Каким атаманом?
- Господином Семеновым!
- Опять эта сволочь зашевелилась... Кем служил у Семенова?
- Старший унтер-офицер личной охраны!
"Сейчас расстреляют..." - трепыхнулась мыслишка. Но где-то в глубине души он надеялся на лучшее: надо подкупить советских офицеров откровенным признанием. Раз уж попался, все равно все узнают... Лучше самому сказать... Об Ухтомском... вот о ком! Заразу понес! "И какая это стерва так долбанула по голове? До сих пор мозги трещат..."
- Сколько здесь японских войск?
Сысоев повторил. И рассказал все, что знал.
- Не надо меня убивать, господин майор! - он упал на колени. - Ради бога, не надо убивать! Я только переводчик! Ей-богу! Святым крестом клянусь...
Майор уже не слышал его. Да, теперь можно принять решение. Уничтожить! Как бешеных собак. Чтобы неповадно было в другой раз... Сгибнев поднял телефонную трубку.
- Начальника штаба. Прикажете пропустить японцев за линию рубежа на триста-пятьсот метров. Пусть батальон отойдет. Да. Ни в коем случае не оставлять убитых и раненых. Конечно, своих. Потом с фланга ударят пограничники и наши батальоны. Отрезать противника от границы и... - майор замолчал, слушая. - Точно!
83
На рассвете со стороны японцев появились три офицера с белым флагом. Их провели к майору Подгалло. Он находился в цепи солдат, в передних окопах, рядом с Карповым, легко раненым в руку. Капитан японской армии, сухощавый и стройный, одетый в меховую куртку и лохматые унты, небрежно кивнул майору и процедил:
- Ваши сордаты убито пять. На наша сторона. Вы дерари нападение.
- Что вам нужно? - прервал его майор.
- Наша сторона требует сордат домой. Все - убитый и раненый.
- Верните трупы красноармейцев, захваченные вами, - майор знал, что японец лжет, в полку только трое убитых, но их тела лежат в сан-пункте.
Это требование не смутило капитана.
- Ваши сордаты, - высокомерно сообщил он, - вернуты ваша консур в Чанчуне.
- Тогда прекратим разговор, - майор встал. - Ваших солдат мы передадим вашему послу. Дежурный! Проводите парламентеров!
Капитан опешил. Он явно не ожидал такого оборота дела. Нет, он не может уйти ни с чем. Торопясь и еще больше коверкая русские слова, он настаивал на своем:
- Наша сордата забруждарся. Ночью быр сирьно пурга. Вы их стреряри. Бедный сордат хотер подышать свежий воздуха.
Но капитана отправили ни с чем. Только к вечеру пришло приказание вернуть пленных и позволить японцам убрать трупы своих солдат.
84
В санчасти, куда Карпов добрался в полдень, его встретила Ольга. Забыв, что кругом люди, она обняла его. В глазах ее были слезы, и Карпову вдруг захотелось заново пережить бой, и свое ранение, и последнюю атаку. Ее слезы, ее горячие объятия стоили этого! Он стоял безмолвно, слыша, как где-то около него, совсем близко, билось ее сердце.
85
Испуганно косясь на советских солдат, безоружные японцы убирали трупы. Метрах в ста от рубежа стояли нагруженные повозки. Подгалло подошел к ним, чтобы поторопить с отправкой. Ездовые поняли его без переводчика. Заскрипели по снегу колеса, закачались мерзлые руки.
Услужливый ветер засыпал снегом следы колес, и вскоре уже ничто не напоминало о бое. Кружилась среди сопок вьюга. Оглушительно лопались на морозе камни. Снег слепил глаза постовым, намерзали ледяные корки на бровях, ресницах, на поднятых воротниках полушубков.
Граница оставалась неприступной.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Город окружали сопки, и окраинные домишки карабкались на их каменистые склоны, затянутые сейчас лиловатой дымкой цветущего багульника. Озерки мутной воды блестели в кустарнике. Ручейки бежали вдоль улиц.
Весна!
Даже гольцы - угрюмые стражи распадков - зазеленели майским бархатистым мхом. Возле валунов, под соснами, среди россыпей камней, утренними звездами сияли подснежники.
Весна!
Карпов приехал из Москвы днем. В штабе фронта он добился назначения в свой полк. В ожидании поезда, который отправлялся только вечером, он бродил по тихим улицам городка, вспоминая шумную Москву, потоки автомобилей, строгих милиционеров-регулировщиков. А здесь - переходи улицу, где вздумается, не опасаясь ни транспорта, ни свистка. Карпов улыбнулся этой праздной мысли. Уж больно денек хорош! А впереди - родной полк. И Ольга. Сколько писем написали они друг другу за это время! И обо всем договорились. Кончится война - и навсегда вместе... Возле репродуктора на площади стояли люди, слушали сводку Информбюро. Бои - в Берлине. Горит рейхстаг... Да, там скоро конец.
В зале ожидания почти никого не было. Опередив Карпова, к окошечку кассы подошел капитан, он даже со спины показался Карпову знакомым. Капитан снял фуражку, вытер платком выбритую до синевы голову. На затылке темнел лиловатый шрам, уходивший вперед, к уху. "Из фронтовиков", - решил Карпов. Капитан получил билет и шагнул в сторону. Карпов протянул кассиру свое требование, но, взглянув капитану в лицо, отдернул руку. Пшеничные усы... лохматые брови... карие глаза...
- Самохвал!
- Карпов? - недоверчиво протянул Самохвал и вдруг сгреб его в охапку. - Смотри ты! Встретились! В полк?
- В полк.
- Ух ты... Бывает же, что так повезет!
- Что тебе дают?
- Батальон.
- Какой?
- Первый.
- Разрешите представиться, - засмеялся Карпов. - Ваш заместитель по политической части.
Карпов отметил про себя, что Самохвал заметно изменился. Лицо посуровело, в усах появилась преждевременная седина, глаза погрустнели, словно пряталась в душе непроходящая боль. Постарел Самохвал. Постарел.
- Малость подучили нас на курсах и отправили на фронт, - рассказывал он не спеша. - Там, брат, не так, как в кино показывают. И устанешь до смерти, и страху не избежишь. Всяко! Потом ранило. - Провел ладонью по затылку, поморщился. - После госпиталя воевал вместе с сталинградцами. Много встречал наших земляков-забайкальцев. Хороший народ... Не уступали сталинградцам. Да... На Украине опять ранило. Пришлось на ремонт остановку делать. Хотели ногу отрезать, да врач какой-то - и фамилии его не знаю - посмотрел, посмотрел да и решил помиловать. Правда! Средство новое нашли. Кололи-кололи меня - и осталась моя нога на месте...
После многих километров пути Самохвал, глядя в ночную степь за окном, тихо сообщил:
- Дочь у меня... умерла. - Крепко потянул себя за ус, опустил голову. - Жена написала.
2
Утром, когда в вагонах еще спали, поезд остановился на маленьком разъезде. Толпа солдат и офицеров заняла весь деревянный настил перрона, окружила вокзал, просочилась в скверик с топкими тополями. Карпов и Самохвалов тоже выскочили из вагона.
- Тише! Тише! - раздавалось со всех сторон.
Зазвучали необычные в этот час позывные московского радио: "Широка страна моя род-ная..."
Люди теснее сгрудились у репродуктора и замолкли. Голос диктора произнес:
- Приказ Верховного Главнокомандующего... Восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года в Берлине представителями Германского Верховного командования подписан... - диктор возвысил голос, - ...акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил...
Толпа пришла в движение, раздалась. Совсем незнакомые люди обнимались, кричали. Многие, плакали.
- Победа! Победа!
Карпову запомнилось мокрое морщинистое лицо пожилого старшины. С застывшей радостной улыбкой он смотрел вверх, на круглый раструб репродуктора, и кричал, потрясая костылями:
- Ур-ра! Ур-р-ра!
И Карпов, сжимая чью-то руку, тоже кричал вместе со всеми.
Поезд отошел с запозданием на полчаса, украшенный красными флагами и зелеными ветвями.
- Знаешь, - говорил Самохвал, усаживаясь в вагоне рядом с Карповым, - странное у меня чувство. Пришла победа, - пришла! - а все как-то не верится. Все думается: завтра опять побегу сводку слушать... - Он покрутил ус, рассмеялся. - Понимаешь, к радости, оказывается, тоже привыкнуть надо.
Веселые девушки на перроне махали вслед поезду разноцветными платками.
И сопки выглядели сегодня по-праздничному: цветы коврами устилали склоны.
3
Все ближе и внятней раздавался настойчивый голос, твердивший чье-то имя. Потом заныло колено. Лиза хотела согнуть ногу, но не смогла, ощутив рвущую боль ниже бедра. Она открыла глаза и тотчас зажмурилась. Куча бинтов, пропитанных кровью, а ноги - нет.
Лиза вспомнила о ребенке. Пошарила вокруг себя руками. Открыла глаза. Мертвый электрический свет. Гнилая, пропитанная кровью, солома. Безобразный, весь в пятнах, узел вместо ноги. Лиза попыталась сесть, но боль опрокинула ее на спину. Где ребенок? Снился ей или был на самом деле шест с железным крючком?...
- Сестра... сестра... сестра... - монотонно звал человек без имени. Лиза повернула голову. Он лежал в какой-то странной позе: словно сведенный судорогой. Колено было прижато к подбородку, а руки заломлены над головой, будто в припадке отчаяния.
- Проклятый шэньши... туфэй... - бормотал он, мешая китайские и русские слова. - Туфэй! Предатель! Убить... - И снова без перерыва: - Сестра... сестра... сестра...
Лиза поняла - он зовет ее, только так обращался к ней человек без имени.
Оглядев камеру, она увидела, что их двое. Значит, те умерли.
- Я здесь... брат... - Лиза не узнала своего голоса, и он испугал ее.
- Иди ко мне... меня... сюда... - шептал человек без имени, судорожно подползая к ней.
Превозмогая боль, Лиза двинулась к нему навстречу.
- Ты... - обрадованно продолжал человек без имени. - Шанго... Ты смелая. Ты Цю Эр... Сы Синь... Умру я, сестра. Ты русская. Сильная... - И быстро заговорил по-китайски.
- Подожди, - остановила его Лиза. - Подожди! Что ты говоришь? Я не понимаю...
- Китая... Шаньдунская провинция есть... уезд Хуан есть. - Человек без имени тяжело дышал. - Там живет мать. Отец... совсем старик... Японец не знает, - он зашептал, оглянувшись на дверь, - меня зовут Чы Де-эне... я коммунист, сестра. Как Демченко. Будешь жить - увидишь свободный Китай. Передай партии, коммунистам скажи: Чы Де-эне убили японцы. - Он приподнялся, шатаясь, встал на колено, и, подняв к плечу сжатый кулак, ясно и громко произнес: - Я боролся! - Он смотрел Лизе в глаза, и взгляд его был спокоен и тверд. - Я убит. Но я ничего не сказал. Вансуй партия.