47
Наконец все дела в Варшаве были завершены. На рассвете Хмельницкий, Сирко и князь Гяур должны были уезжать из столицы, чтобы успеть к кораблю, который уходил к берегам Франции. Вечером они в последний раз собрались в комнате Хмельницкого. Благодаря усилиям посла де Брежи всяческие препятствия, возникавшие в связи с их поездкой, были вовремя устранены, и теперь их ждали Франция, Париж, переговоры с первым министром, кардиналом Мазарини, и главнокомандующим французскими войсками, принцем де Конде…
Людям, большая часть жизни которых протекала в степи, в походах, битвах и стычках с ордынцами, само ожидание таких резких перемен в жизни казалось совершенно невероятным. Даже обычно сдержанный, наиболее привычный к суете столиц Хмельницкий – и тот пребывал в предчувствии чего-то очень важного, что способно изменить весь образ его жизни.
– Карета, кони, охрана готовы? – спросил Хмельницкий, как только они уселись за стол, посреди которого стоял кувшин с привезенным из Каменца вином.
– Теперь уже ничто не способно помешать нам, други мои, добраться до Гданьска и ступить на палубу первой попавшейся каравеллы, – убежденно успокоил его Сирко.
– Хотя особого желания отправлять нас в Париж здесь, в Варшаве, не наблюдалось, – заметил Гяур. – Что это: польская гордыня? Ревность: почему приглашают казацких полковников, а не полковников коронного войска? Или, может, давняя, закоренелая неприязнь к казакам и в целом к украинцам?
– И то, и другое, – подтвердил Хмельницкий. – Но более всего – предчувствие, что наш поход может принести в Украину еще один отзвук европейской славы казачества.
Гости молча проследили, как хозяин номера разливает вино. Подавая пример, он налил себе менее половины бокала. Остальные восприняли это как дань традиции запорожцев: змеиным блудоядием в походе не грешить.
Выпили без тоста и долго молчали. Каждый думал о своем. Это было молчание людей, которые еще несколько минут назад жили в предвкушении увлекательного странствия, а теперь вдруг вспомнили, что здесь они оставляют свои дома, свою беззащитную перед степными ордами землю. И вполне возможно, что возвращаться придется на пепелища.
– Посол Франции в Варшаве стал нашим союзником – это ясно. Не ясно пока другое: не будет ли вмешиваться в наши переговоры польский посол во Франции? – нарушил молчание Хмельницкий. – Слишком уж внимательно министры Владислава IV следят за тем, как мы готовимся к вояжу.
– Мы заставим его не вмешиваться, – воинственно заверил Гяур.
– У вас есть такая возможность? – лукаво сощурил глаза генеральный писарь. На вас там работает тайная полиция, а ваш брат служит офицером королевской гвардии?
– И все же мы найдем способ ослабить его интерес к нам.
– Главное, – вмешался в их разговор Сирко, – что французам нужны казаки, а не польские… – договорить он не успел. Его заставил замолчать шум за окном: голоса, топот ног, словесная перепалка, при которой почти невозможно было расслышать слов, и которая, судя по всему, завершилась короткой схваткой.
Все это полковники слушали, уже вскочив из-за стола и отпрянув под защиту стен, ведь за окном в любое мгновение могли прогреметь выстрелы.
– Кто-то из казаков несет охрану в саду? – негромко спросил Хмельницкий, обращаясь к стоявшему рядом с ним Сирко.
– Никто. Хотя не мешало бы выставить охрану.
– Сейчас я все выясню, – бросил Гяур.
Он метнулся в свой номер, схватил копье-меч и еще через минуту оказался на улице. Однако помощь его не понадобилась. Два польских офицера уже вводили в гостиницу какого-то человека в штатском – низкорослого, худощавого, в изодранной куртке… Руки его были связаны за спиной.
– И что все это значит? – предстал перед ними Гяур.
– Объясним в присутствии вашего старшего, – сухо ответил рослый офицер с четко выделяющимися скулами, обтянутыми медной кожей. Гяур сразу же обратил внимание, что сказал он это по-украински.
– Хорошо, ведите.
К тому времени, когда князь вошел в прихожую, офицеры успели швырнуть человека в штатском к ногам сидевшего в кресле у камина Хмельницкого.
– Схватили под окнами, пан полковник, – объяснил рослый офицер, тот самый, что в коридоре отвечал на вопросы Гяура. – Подслушивал, вынюхивал. Был вооружен. Вот его пистолет, вот кинжал, – выложил на стол захваченное ими оружие. – Он следил за вами, мы – за ним. Так что никто не в обиде.
– Не казните, паны полковники, – робко пробормотал арестованный. – Не вас я выслеживал. Не вы меня интересовали. Женщину одну искал. Она должна была прибыть из Радома.
– Из Радома? – иронично переспросил Хмельницкий, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на коленях. – Женщина? Что ж вы так, паны офицеры? Человек рвался на свидание, а вы хватаете его и тащите ко мне?
– Какая еще женщина? Ты что, веришь ему? – не уловил Сирко шутки генерального писаря. – Сейчас мы его хорошенько допросим и узнаем, к какой женщине он шел.
Офицеры, приведшие пленного, рассмеялись. Однако недогадливость Сирко придала шпиону уверенности, и он с усиленной энергией начал доказывать, что свершилась ошибка, что он – пан Торуньский, владелец трех магазинов. Оружие прихватил потому, что опасался нападения разбойников, ведь возвращаться нужно было в полночь.
– Замолчи, сверчок костельный! – грубо прервал его словесный бред Хмельницкий. – Сейчас ты скажешь все, что мы захотим услышать. Но сначала… Да, кто вы такие, паны офицеры?
– Имена офицеров я сам потом назову, – наклонился к Хмельницкому Сирко, стоявший между креслом генерального писаря и камином. – Сначала нужно допросить этого сверчка.
– А что его допрашивать? – отмахнулся Хмельницкий. – Все равно ничего не скажет. Отведите в сад и посадите на кол. Только рот заткните, а то разбудит всех жильцов.
– Что вы, что вы?! – обхватил ногу Хмельницкого шпион. – Вы не поступите так, пан полковник Хмельницкий.
– О, да он знает мое имя.
– Да, знаю. Вы не поступите так. В чем я должен признаться? Кто меня послал? Так послал меня Архангел.
– Кто-кто? – переспросил рослый офицер. Другой, ростом пониже, отошел от двери и, очевидно, готов был преградить шпиону путь, в случае, если бы тот вздумал бежать. – Архангел? Но ведь это кличка. Как его настоящее имя?
– Не знаю, пан офицер. Архангел – и все.
– Он такой же Архангел, – ухватил его офицер за шиворот, – как ты – Торуньский.
– Но я действительно Торуньский! – взвизгнул шпион. – Это могут подтвердить тысячи варшавян. Это может подтвердить ксенз нашего костела.
– Так мы и пошли выспрашивать, – невозмутимо парировал офицер. – Пан Хмельницкий, позвольте побеседовать с ним наедине. В номере, где живет сотник. Вам не стоит терять время на выслушивание трелей этого недовылупившегося соловья.
Не ожидая разрешения Хмельницкого, он оторвал шпиона от земли и швырнул в сторону двери. Там его подхватил второй офицер и в следующее мгновение исчез вместе с ним в прихожей.
– Только без шума, – предупредил Сирко.
– Все будет шляхетно, паны полковники, – склонил голову офицер. – Все шляхетно.
– Но это не польские офицеры, – заявил Хмельницкий, когда все трое вышли из номера. – Кто они на самом деле? Особенно этот, рослый?
– Мой сотник Лаврин. Командует разведывательной сотней.
– Как он оказался в Варшаве? Почему ты не предупредил меня, что отдал приказ охранять наш табор?
– Этого я не приказывал. Сотник взялся за охрану по собственной воле. И приехал на два дня раньше. Оба приехали. Тот, другой, настоящий поляк. Но служит в сотне Лаврина. Сам Лаврин – человек непостижимый. Когда-нибудь, когда дело дойдет до… Словом, ты понимаешь… В этом человеке мы с тобой увидим такого дипломата и такого командира гетманской охраны, которому позавидует любой император.
Хмельницкий удивленно посмотрел на Сирко. Он ждал, что тот еще что-либо добавит к сказанному, но Сирко многозначительно умолк, считая, что все, что надлежит говорить в подобных случаях, он уже сказал.
– Твой Лаврин что, действительно обладает каким-то особым талантом?
– Двадцать лет учить бы нас с тобой таланту все видеть, все слышать и все знать, самому оставаясь незамеченным и неуслышанным – все равно ничего путного не получилось бы. А Лаврин рожден таким.
– Угу, рожден, говоришь? Значит, будешь просить, чтобы взял его с собой в Париж. Вместо сотника Гурила.
– Можно бы и взять. Но лучше оставить в Варшаве. Когда вернемся из Франции, будем знать обо всем, что здесь происходило в наше отсутствие: что при дворе короля говорят или хотя бы думают о нашем посольстве.
– Ты уже распорядился на этот счет?
– Лаврин не любит, когда им распоряжаются, – улыбнулся Сирко. – Он сам решает, что и когда ему следует делать, как поступать. И вообще, как я уже сказал, он знает не только то, что я хотел бы сказать ему, но и то, о чем я еще не успел подумать.
– Тогда береги его.
Прошло не менее получаса, прежде чем Лаврин снова появился в номере Хмельницкого. Гяур и Сирко потому и не уходили из него, что хотели дождаться доклада своего тайного агента.
– Ну и что? – мрачно спросил Хмельницкий, с ног до головы окидывая Лаврина оценивающим взглядом. – Как он?
– Рассказал, – спокойно ответил Лаврин. – Всю правду. Все как было.
– И где он сейчас? – не сдержал своего любопытства Гяур. – Вы казнили его?
– Казнить?! – покровительственно рассмеялся Лаврин. – Зачем? Там, где нельзя оставаться самому, нужно оставлять свои уши. Если когда-нибудь у меня появится родовой герб, я так и напишу на нем. Такого девиза дворянская геральдика еще не знала.
48
Ночью, когда маркиз д\'Атьен уснул, Великий магистр поднялся и вышел во внутренний дворик дворца. Осторожно прокравшись к комнате, из которой начинался ход, ведущий к тайному залу тамплиеров, он, к своему удивлению, обнаружил, что она открыта.
В комнате царила темень, и лунный свет, едва-едва пробивавшийся сквозь окошко, не способен был осветить плиту, на которую де Моле должен был каким-то особым образом нажать, чтобы проникнуть в подземелье. Как именно это нужно сделать, Моле так и не понял. Но потому и пошел сюда, что стремился понять.
Нащупав висевший на стене светильник с тремя факелами, граф достал кресало и попытался зажечь один из них, но так и замер, услышав громыхающий смех шевалье Куньяра.
– Решили сами пройтись по тайному ходу, а, Великий магистр? Но ведь это опасно. Это оч-чень опасно!
Оцепенение Моле длилось недолго. Справившись с ним, граф все же зажег факел и лишь тогда как можно спокойнее проговорил:
– Мне нужны вы, шевалье, а не ваш тайный зал. И был уверен, что вы станете поджидать меня именно здесь.
Шевалье сидел в углу комнаты, заложенном каменной стенкой, на которую граф обратил внимание еще днем. Находясь за этой стенкой, воин чувствовал себя как бы в небольшой крепости. А стрелять из пистолета, разить из копья с коротким древком мог через бойницу.
– Всевидящий вы, Великий магистр, – не поверил ему Куньяр.
– Выбирайтесь из этой западни. Нам нужно поговорить о графине де Ляфер.
– Свататься решились? – Шевалье взошел по узким ступенькам и перемахнул через стену.
Они уселись за стол друг против друга, и шевалье положил перед собой пистолет.
– Вступив в орден тамплиеров, вы тем не менее совершенно не доверяете его Великому магистру, – осуждающе проговорил де Моле, небрежно отодвигая оружие в сторону.
– Но ведь вы прибыли сюда не один. С вами еще трое. А я обязан охранять замок и святыни его даже от сатаны, испепели меня молния святого Стефания.
– Ладно, не стоит об этом, – миролюбиво предложил де Моле. – Вы что-то там намекнули насчет сватовства. Я не имею чести быть знакомым с графиней. Она что, молода, красива и незамужем?
– Очень молода. Удивительно красива. И замужем никогда не была.
Великий магистр задумался, и было над чем.
– Если учесть, что я тоже не женат, наша беседа приобретает совершенно неожиданный оттенок. Но к амурным делам мы еще вернемся. Сейчас поговорим о другом. Я хочу, чтобы вы, шевалье, были моим союзником во всех делах. – При этом граф извлек из кармана кошелек с золотыми и положил на то место, где только что лежал пистолет. – Твердо помня при этом, что когда сокровища будут найдены, ваша доля, верховный казначей, будет более чем значительной.
Шевалье взвесил кошелек на ладони и сунул за пазуху.
– С этой минуты, Великий магистр, я ваш союзник. С этой, а не со времени той комедии с ритуальным мечом, которая, как мне показалось, была устроена специально для маркиза.
– Только для маркиза. А теперь – к сути. Знает ли графиня, что один из ее предков, граф Шварценгрюнден, был в числе основателей ордена тамплиеров?
– И даже гордится этим. Проклятия папы римского ее трогают еще меньше, чем проклятия жен ее любовников. Пардон, не при женихе будь молвлено.
– Тогда следующий вопрос: известно ли ей что-либо о сокровищах тамплиеров?
– Очевидно, ничего. Во всяком случае, я никогда ни слова не слышал об этом.
– То есть вы уверены, что графиня ничего не знает о сокровищах и до сих пор не пыталась выяснить, находится ли клад в стенах замка?
– А вы считаете, что он может находиться здесь, а не в замке Тампль?
– У меня нет уверенности, что он был оставлен в Тампле. Тем более что там его ищут уже несколько столетий. Причем основательно. Удивляюсь, почему ищейки королей не догадались разнести его по камушку. К тому же по легенде, существующей в нашем роду, Великий магистр Жак де Моле якобы приказал одному из своих приближенных вывезти сокровища из замка. Естественно, уже после его, магистра, казни. Только этот верный ордену человек и знал потом в течение многих лет, где перепрятаны драгоценности.
– Хотите сказать, что забрал эту тайну с собой в могилу?
– Или же поделился ею с одним из потомков графа Шварценгрюндена, являющегося в то же время предком графини де Ляфер.
– Вот оно как все выглядит! – поскреб ногтями поверхность стола Куньяр. – Что же мы теперь должны делать?
– Превратить графиню Диану де Ляфер в нашу союзницу. В такую попечительницу ордена тамплиеров. И с ее помощью начать поиски сокровищ не только здесь, но и в других замках Франции. Богатства эти таковы, что стоят усилий.
– Если же она не согласится, тогда?…
– Мы должны заставить ее. Любой ценой. Или же сделать так, чтобы она не смогла ни выдать нас, ни помешать нам.
– Что, – повел шевалье ладонью по горлу, – раз и навсегда?
– Мы с вами, дорогой шевалье, не стремимся ни к жестокости, ни к крайностям. Но если нас вынудят… Не так ли?
– Испепели меня молния святого Стефания! – Граф уже заметил, что "молния святого Стефания" нередко возникает как раз тогда, когда шевалье удобно оставаться между "да" и "нет". – Но зачем вам в таком случае понадобился маркиз д\'Атьен?
– Мне не хотелось говорить об этом. Но коль скоро мы решили, что впредь действуем вместе… Видите ли, маркиз – потомок Великого инквизитора Франции, того самого, по чьей воле был казнен Великий магистр ордена Жак де Моле.
– Испепели меня молния!.. Будь моя воля, я бы сжигал на кострах всех потомков судей инквизиции до тысячного колена. Ведь когда-то и мои досточтимые предки имели удовольствие погреться на их кострах.
– Я представлю вам такую возможность, шевалье. Обещаю, – зловеще рассмеялся де Моле. – Но не будем торопиться. Не исключено, что, казнив Жака де Моле, великий инквизитор прибрал какую-то часть сокровищ к своим рукам, и теперь они находятся в одном из владений его потомков. Возможно, даже в имении маркиза д\'Атъена, о чем он пока что не догадывается.
– Разве что. В таком случае отложим сожжение его на костре до лучших времен. Но только отложим.
– И еще. Я приехал во Францию из Швейцарии. И не хотел бы, чтобы о моем пребывании здесь узнали в Париже. Какое-то время мне нужно побыть в замке, где я буду оставаться невидимым и недосягаемым для ищеек кардинала и Анны Австрийской. Само собой разумеется, что мое пребывание здесь будет оплачено суммой, приличествующей Великому магистру.
– Еще как приличествующей!.. – не постеснялся заверить его шевалье.
49
Поздно ночью Хмельницкого поднял с постели гонец короля. Им оказался поручик Кржижевский. Словно ниспосланный Богом предвестник всех событий и перемен в жизни Хмельницкого, этот поручик появлялся тогда, когда его менее всего ожидали, а исчезал, когда этого менее всего хотели. Как он умудрялся метаться с такой быстротой между Краковом и Варшавой, между партиями короля и королевы, между иезуитами и иезуитоненавистниками – этого полковнику понять было не дано.
– Его величество просит вас, господин Хмельницкий, немедленно, сегодня утром, двинуться ему навстречу, – сообщал он сонному, еще не пришедшему в себя генеральному писарю. – Если вы выступите на рассвете – встреча может произойти, по всей вероятности, в Радоме.
– А посольство во Францию?
– В Гданьск вы отправитесь сразу же после беседы с королем, – как можно тверже объяснил ему Кржижевский. – Кораблем раньше, кораблем позже…
– Так вы сказали: в Радоме?… – Хмельницкий приподнял свечу, осветив лицо поручика, словно она могла помочь вспомнить, где именно расположен этот городишко.
– Если выступите сегодня на рассвете.
– Мы поедем вместе?
– Вас будет сопровождать поручик Ольховский. Король может быть уверен, что вы прибудете в его полевую ставку без излишних неожиданностей, – вежливо заверил полковника Кржижевский.
– Что ж, Ольховский – так Ольховский! Если я верно понял, вы твердо полагаетесь на него. Мы-то с ним не знакомы. Как чувствует себя его величество?
– Более или менее хорошо. Но если речь идет о его политическом самочувствии, то Владислав IV умиротворенно чувствует себя лишь в своем краковском дворце. Всякое возвращение в Варшаву для него губительно. Возможно, именно поэтому его величество желает увидеться с вами еще до прибытия в столицу.
Во дворе, у ворот, призывно заржали кони. Как всякий конник, Хмельницкий воспринял их ржание, как извещение о рассвете и сигнал трубача "по коням".
– Просьба… Приказ, – уточнил полковник, – Владислава IV вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами? – Он наконец, поставил подсвечник на стол и принялся лихорадочно одеваться.
– Все обстоятельства, заставляющие королей требовать к себе генералов и полковников, – чрезвычайны, – устало поведал Кржижевский, опускаясь в ближайшее кресло.
– В этом я не сомневаюсь, – озадаченно согласился полковник, поняв, что никаких сведений, хоть как-то объясняющих интерес к нему монарха, поручик дать не может. – Возможно, перед отъездом вы виделись с королевой?
– Рассказ об этой встрече был бы значительно интереснее другому полковнику, князю Гяуру, – уже едва слышно молвил поручик. – Ольгица, Власта… Если королева прибегает к колдуньям, это всегда не к добру…
– Простите, а кто такая Власта?
Ответа он не получил. Подойдя поближе, обнаружил, что Кржижевский спит, запрокинув голову на спинку кресла, и с каждым вдохом по-детски сонно причмокивает губами.