* * *
Карета остановилась. Кара-Батыр открыл дверцу и выглянул.
– Вы приехали, Кара-Батыр Гирей, – проговорил сопровождавший его солдат-татарин и вежливо, с почтением, открыл перед ним дверцу.
– Где это мы?
– Всегда рады видеть вас в трактире Ибрагима.
– В трактире Ибрагима? Странно. Впрочем, все может быть.
Прежде чем выйти, Кара-Батыр нащупал в кармане бумажку. Там было одиннадцать адресов – в Польше, в Украине, в Литве, в Крыму, в Молдавии, – по которым он мог найти приют, получить небольшую сумму денег, оставив при этом нужную хану информацию.
Два последних адреса приводили его во Францию, куда предписано было попасть во что бы то ни стало. Вместе с графиней де Ляфер, естественно.
26
Как только Кара-Батыр вошел в здание посольского постоялого двора, ему тотчас же набросили на голову мешок, скрутили руки, обезоружили, а записку изъяли.
По знакомым духам, окутывавшим комнату, в которую его ввели, татарин сразу же определил, что его поставили на колени перед самой графиней де Ляфер. И что опять, как и в трактире Ибрагима, в его распоряжении, между жизнью и смертью, остается всего несколько минут. Несколько последних минут.
– Записку – мне, – потребовала графиня у кого-то из тех, кто его захватил. – Что там в ней?
– Чьи-то адреса, – ответил незнакомый Кара-Батыру, грубый, неприятный голос. – Объяснить, кто их ему дал и почему их столько, сможет только сам этот азиат.
– Хорошо. Выйдите. Вы не должны слышать наш разговор.
– Люди, которые привели его, вышли, громко шлепая подошвами, чтобы графиня не сомневалась, что они не подслушивают, а покорно удалились.
– Наконец-то ты завладел всем моим вниманием, мой верный рыцарь, – властно произнесла графиня. – Ты ведь спешил сюда, чтобы сообщить мне что-то очень важное. Я не ошиблась?
– Прикажи убить меня, графиня. Меня вынудили предать тебя. Вынудили.
– Всего-навсего предать? Меня это не удручает. Все вокруг только то и делают, что предают.
– Но я не должен был предавать. Только не я.
– Можешь считать, что уже покаялся. А теперь к делу. Что это были за люди и чего они требовали? Только честно. До сих пор мы вели с тобой исключительно откровенные беседы.
Кара-Батыр и не собирался что-либо скрывать. Он коротко пересказал, что с ним произошло с того момента, когда здесь, на посольском дворе, появился ротмистр-татарин. Не утаив при этом ни одной подробности.
– И больше тебе нечего добавить? – грозно спросила графиня, когда он замолчал.
– Больше нечего, графиня. Мне не с жизнью жаль расставаться, страшно, что никогда больше не увижу тебя.
Кара-Батыр так и не смог привыкнуть к обращению на "вы". Впрочем, до сих пор графиню это не шокировало. Тем более что иногда он все же пытался переходить на "вы", но хватало его ненадолго.
– Можешь считать, что твой рассказ растрогал меня, – рассмеялась Диана. И К?ара-Батыр четко представил, каким мраморно-холодным и прекрасно-жестоким выглядит в эти мгновения ее лицо.
Он был влюблен в эту женщину. Влюблен настолько, что даже в самых греховных помыслах своих не мечтал о близости с ней. Татарин действительно служил ей преданно, по-рыцарски. Не за плату, а преклоняясь перед красотой графини, ее разумом и даже коварством.
Если бы судьбе было угодно, чтобы он возвысился до хана Крыма, он на коленях молил бы эту женщину стать его женой. Вдвоем они не только удержали бы в руках Крым – в чем Кара-Батыр ничуть не сомневался, – но со временем взошли бы и на стамбульский престол. Однако мог ли он высказать все это графине? И разве такое можно высказать?
– Я не рассчитывал на это, – как можно тверже проговорил татарин, отвечая уже не столько на ее вопрос, сколько подводя итоги своим чувствам и размышлениям.
– Тогда я скажу тебе вот что. Я не королева. И не командующий армией. Мне нет смысла бороться за польский престол, сражаться под стенами Бахчисарая или мечтать о славе первой жены султана.
– Напрасно, моя королева. Вы имеете право рассчитывать на любой трон.
– Я могу воспринимать эти слова всего лишь как проявление лести, – графиня слегка оттянула мешковину и резко прорезала ее кинжалом, чуть не лишив при этом Кара-Батыра глаз. Но кинжал так и оставила на уровне его переносицы, – которой, как тебе известно, не терплю.
– Не щадите меня, – как можно тверже проговорил татарин.
– Не поражай мое воображение своим дикарским геройством. Его не так-то просто поразить. Лучше слушай меня внимательно. Мне совершенно безразлично, что какие-то сведения ты будешь передавать своим хозяевам. Главное, чтобы всегда оставался преданным мне. Я сама буду давать такие сведения, за какие тебе готовы будут платить бриллиантами и слитками золота. А когда придет время, помогу стать мурзой и, возможно, даже выступить в роли претендента на крымский престол.
– Ты – богиня, графиня-улан.
– Но только при одном условии: ты до конца должен быть преданным мне, не делая ничего, что могло бы навредить лично мне. Ты понял меня?
– Я у твоих ног, графиня-улан. Именно так я и буду служить тебе. Всю жизнь. Клянусь Аллахом и честью своего рода.
– Тогда сделай так, чтобы все люди, к которым могут привести тебя указанные в бумажке адреса, особенно те, кто должен помогать тебе во Франции, служили нам не хуже абиссинских рабов. Служили, заметь, нам обоим.
– Именно так они и будут служить тебе, графиня-улан.
– И еще одно обстоятельство, как я понимаю, очень важное для тебя, мой бескорыстный рыцарь, – графиня несколько раз нервно прошлась мимо Кара-Батыра, затем остановилась чуть в сторонке от него, чтобы слуга не видел ее лица, и снова прошлась. – Я знаю, что ты… мечтаешь оказаться в одной постели со мной.
– Что вы, графиня?! – в страхе пробормотал Кара-Батыр.
– Не пытайся лгать.
– Но разве найдется в мире мужчина, который, увидев вас, не мечтал бы об этом?
– Честно говоря… – она подошла к двери и выглянула: тех двоих, что привели Кара-Батыра, поблизости не оказалось. Это удивило графиню. – Честно говоря, мне и самой это было бы интересно. Но пока что ты не получишь этой награды. Только потому не получишь, что после этого я стану для тебя обычной женщиной, а должна оставаться недосягаемой богиней.
– Ты для меня больше, чем богиня, графиня-улан, – поклонился ей до пола Кара-Батыр.
– Зато у тебя будут другие, не менее красивые женщины. Очень красивые женщины, Кара-Батыр. Из богатых семей. Страсть и женское любопытство будут швырять к твоим ногам даже прелестных богатых француженок. Об этом я позабочусь. А пока что… – несколькими ударами кинжала она разрезала веревки и сорвала с Кара-Батыра мешок, – слушай меня внимательно. Пока что ты должен позаботиться, чтобы те двое, которые привели тебя ко мне – сейчас ты увидишь их, – никогда не смогли поддаться соблазну рассказать кому-либо о том, что здесь произошло.
Кара-Батыр молчал. Ему показалось, что он не понял графиню. Побоялся, что понял не так.
– Почему молчишь? Не решаешься? Не знаешь, как бы получше исполнить это?
– Постараюсь придумать. Они должны исчезнуть сегодня же?
– До завтрашнего утра. Ты не знаешь, Кара-Батыр, почему все палачи любят казнить на рассвете?
– Я не палач, – вспыхнул татарин.
– Прикажу – будешь и палачом. А с этими ублюдками все будет выглядеть так. Один из них убьет кинжалом другого. Но он совершит это коварство, уже поняв, что тот подсыпал ему в бокал яд. Ну, что скажешь, Кара-Батыр?
– Слушаюсь и повинуюсь, графиня-улан.
27
"Святая Жозефина" оставляла гавань Гданьска ранним утром, когда солнце еще только-только восходило, и Хмельницкий обратил внимание, что берег растаял в легком тумане как-то сразу, не маня своими очертаниями, не вызывая жгучей потребности хвататься за него прощальным взором. Да и то сказать – там, за бортом, оставалась чужая земля.
"Чужая земля", – поймал себя на этой мысли полковник. Служить польскому королю, защищать эту землю от турок и татар, представлять ее во Франции – и в то же время считать ее чужой. Сколько так может продолжаться?
Иногда Хмельницкий завидовал Сирко, Сулиме, последнему из гетманов – Дмитрию Гуне. У них не было вопроса: кому служить, к какому народу принадлежать, какую веру исповедовать. Есть православный украинец и есть католик, лях. Все просто и ясно.
Но он-то – шляхтич, воспитанник иезуитской коллегии. Чины и владения дарованы ему польским королем. В польской столице его воспринимают как истинного католика, шляхтича, патриота Польши. Ему верят. Да и сам он тянется к дворянским салонам, к родному, по сути, польскому языку, к древней, довольно развитой польской культуре.
"…И были поляне единым племенем. Но настали трудные времена. И надо было добывать новые земли. И тогда часть племени полянского, которую называем теперь "восточными полянами", основала город Киев, княжество Киевское, и собрала вокруг него земли сиврские, древлянские… Другая же часть, которую называем "западными полянами", ушла за Вислу, основав там свое княжество, объединившее окрестные племена. И потому земля их стала называться Полянией, Полонией, Польшей. А люди ее и по сей день нарекают себя поляками…".
Вычитано это было в какой-то из книг, еще в детстве. А вспоминается все чаще, как святая истина. И хочется возвестить гласом праведника: "Так ведь мы же один народ, от одного корня сущие! Поляне мы! Русичи! Славяне!".
Как было бы славно, если бы эти два народа стали одним. В одной державе от Балтийского моря до Черного. А силы, которые идут нынче на истребление друг друга, направить бы против истинных врагов Матери-Славянии, на охрану растерзанного порубежья!
"А ведь сейчас ты рассуждаешь, как польский шляхтич, как истинный поляк, для которого превыше всего – "велька Польша от можа до можа" [36] . Попытался бы ты рассуждать так, стоя перед запорожским кошем, перед полком реестровых казаков. Смог бы? Смог. Но мудрствование твое наверняка оказалось бы последним. Любой уважающий себя запорожец счел бы святым долгом своим, Божьим прозрением, повеленьем небесным – снести с твоих плеч "задурманенную ляхами голову".
И вновь вспомнилась ему схватка с запорожскими казаками у брода через Южный Буг. С какой ненавистью казаки, вчерашние однополчане, швыряли ему в лицо обвинение в том, что слишком преданно служит польскому королю, что неустанно выпрашивает чины и маетности, и даже в предательстве казачьей вольности и православной веры. Спорить с ними? Оправдываться? Доказывать? Пробовал. Один из сопровождавших его реестровых казаков был убит. Другого, тяжелораненого, пришлось оставить в селе по ту сторону Буга. А сам?спасся только чудом, благодаря вмешательству надворных казаков из личной охраны князя Вишневецкого, сопровождавших кого-то из княжеского рода.
Быстро разнеслась черная весть о его "нечистом" вознесении в генеральные писари реестровцев с присвоением полковничьего чина – первого за всю историю существования этой должности. И плата за это "вознесение" – такая же скорая и неправая.
…Как только "Святая Жозефина" вышла в открытое море, сразу же усилился ветер, который им, не привыкшим к морским походам, показался чуть ли не штормом. Он словно бы пытался вернуть каравеллу назад, или, по крайней мере, извести путешественников безбожной качкой до такой степени, чтобы прокляли свой вояж и молили Господа о возвращении.
– Видно, не ко времени двинулись мы в свой французский поход, братове, – первым не удержался Сирко, стоявший у борта вместе с Хмельницким и Гяуром. – Не приемлет варяжское море души казачьи, не приемлет.
– Стоит ли огорчаться? – успокоил его Гяур. – Было бы хуже, если бы оно сподобилось тотчас же принять наши души.
– Как человек, выросший на берегу моря и привыкший к длительным плаваниям, он чувствовал себя наиболее уверенно среди них.
– Этот бы корабль, да с тысячей запорожцев, да к анатолийским берегам Турции… – совершенно по-иному воспринял замечание Сирко полковник Хмельницкий.
– Хотя бы полтысячи, – мечтательно вздохнул Сирко. – Остальных набрали бы из турецких невольников.
– Однако же интересы державы требуют, чтобы время от времени казацкая старшина совершала и такие вот походы ко дворам европейских властителей.
– "Интересы державы"? Но какой? Свои державные интересы Польша защитит и без нас. Все те дни, пока мы готовились к вояжу, я как раз и терзался вопросом: какие такие интересы Украины будем отстаивать и утверждать во Франции мы с вами? Хорошо, договоримся с кардиналом, продадимся ему почти с тремя тысячами войска отборного… Храбрейшая часть которого, как водится, сложит головы под Дюнкерком, Кале или где-то там еще. И тем самым осиротим и ослабим украинское воинство. А дальше что? Стоять перед всем запорожским кошем с покаянными головами: простите, братове, своих старшин славолюбивых, что не во славу земли своей погубили столько лучших сынов Украины? Хмельницкий вынул трубку изо рта, какое-то время задумчиво смотрел в ту сторону, где впереди по курсу открывалась выступающая далеко в море коса.
– Разве, проявляя истинное рыцарство во Франции, наши казаки не будут тем самым добывать славу Украине? Разве мы прибудем в Париж не как полковники украинского казачества? Европе пора знать об Украине. Вы, господин Одар-Гяур, точно с такими же мыслями ступили на этот?корабль, словно каторжник на галеру?
– Видите ли, у меня свой, особый интерес к Франции и к этой поездке.
– …И еще какой интерес! В образе графини де Ляфер, – мрачновато заметил Сирко. – Пока она в Польше, князь желает присмотреться к ее владениям.
– В Париже я должен встретиться с одним образованнейшим человеком, – проигнорировал его выпад Гяур. – Выходцем из Греции, предки которого тоже жили на Острове Русов. Хотя он и грек, чистокровный эллин, однако идея возрождения Острова Русов ему так же близка, как и мне.
– Как ни чужда любая идея, направленная на ослабление Османской империи, а значит, освобождение Византии, – заметил Хмельницкий.
– Справедливо. Через него я надеюсь связаться и с другими потомками ромеев, то есть византийцев. Когда придет время идти за Дунай, – а я рассчитываю при этом на вашу помощь, господа полковники, на помощь казачества, – эти люди могли бы посодействовать нам: кто золотом, кто оружием, кто замолвленным словцом перед французскими министрами или послами некоторых европейских стран в Париже.
– Значит, вы серьезно считаете, что поход на Остров Русов возможен?
– Только с надеждой на его организацию я и прибыл сюда, насобирав русичей по ромейским, валашским и венгерским землям. Но окончательно освободить от турок низовье Дуная мы сможем только тогда, когда освободим Украину. Когда придунайские города, поставленные там князьями галицкими и киевскими, превратятся в пограничные города украинской казачьей державы.
– Потому и пришел со своей дружиной в Украину, господин полковник, а не в Болгарию или Валахию. Правда, у меня не было возможности наняться на службу королю или великому князю Украины. Но это уже не моя вина.
– Так вот, Сирко, я не забыл о твоих словах, – проговорил Хмельницкий, внимательно выслушав Гяура. – Но должен заметить: оказав помощь Франции, мы тем самым поможем и Украине. Века пройдут, а французы будет помнить, что когда-то ее города, ее земли освобождали украинские войска. И, кто знает, возможно, когда-нибудь французские полки точно так же помогут Украине. Так что не наемников мы повезем во Францию, если разобраться, а знамение казачьей славы.
– И все же, – задумчиво стоял на своем Сирко, – именно тех трех тысяч сабель, которые мы увезли на чужбину, может не хватить казакам, оставшимся здесь, чтобы защищать свою землю от басурман.
28
У входа в спальню располневшая служанка попыталась молча преградить Диане дорогу, но графиня оттолкнула ее с такой силой, что та отлетела в сторону, плюхнулась на розовую банкетку и чуть было не закатилась вместе с ней под высокое венецианское трюмо.
Открыв дверь, гостья увидела, что ничего не подозревавшая графиня д\'Оранж – сонная, с распущенными волосами – лежит ничком на скомканной перине посреди огромного ложа. Короткая ночная сорочка ее была измята и закатана за неширокие бедра, бесстыдно оголяя ее слегка расплывшиеся, по-мужски бесформенные ляжки.
Взглянув на них, Диана поморщилась. Она понимала: это были минуты между сном и трудным пробуждением; между стремлением вновь завалиться спать и необходимостью во что бы то ни стало через несколько минут оказаться на ногах; между страстным, вожделенным желанием ощущать тело мужчины и брезгливым порицанием собственной похоти.
– Что, графиня, сладостные минуты греховных бредней и всяческих женских мечтаний?
Д\'Оранж содрогнулась, вскрикнула и, повернувшись лицом к Диане, испуганно попятилась, заползая за подушки. И дело даже не в том, что она не заметила, когда де Ляфер вошла в спальню. Само появление здесь Дианы было для нее чем-то совершенно непостижимым.
– Что вас так удивило, графиня? Что я жива? Вы-то рассчитывали, что с графиней де Ляфер уже покончено.
– Почему? О чем вы? – бубнила д\'Оранж, испуганно одергивая подол сорочки. При этом она с ужасом всматривалась в лицо графини. Избитое, в ссадинах и синюшных кровоподтеках, оно не знало ни грима, ни пудры.
– Можете перекреститься, но только вряд ли я исчезну после этого. Если я и привидение, то из тех, которые преследуют злодеев всю жизнь.
Появление графини в ее спальне д\'Оранж действительно восприняла как явление с того света. Она готова была неистово креститься, если бы не понимала, что, коль уж де Ляфер явилась, от нее не спастись, даже будь она бестелесным духом.
– Ну-ка, одевайтесь, великосветская дрянь! Сейчас с вами поразвлекаются мои слуги-татары. Я швырну вас им, словно обглоданную кость. Как недавно вы швырнули вонючим мерзавцам, засевшим в вашем загородном доме, меня.
– Что вы, Диана? Что вы?! В каком доме?!
– В том самом, который принадлежал вам. Только сразу же предупреждаю: нежность моих азиатов будет поизысканнее, чем ваших провансальских ублюдков.
– Не делайте этого! – встала на колени Клавдия. – Умоляю вас: не делайте! Не опускайтесь до этого!
– Вот именно: "не опускайтесь". Это и есть те слова, которые вы, досточтимая дрянь, должны были произнести, стоя на коленях перед собственным отражением в зеркале. Но вы не произнесли их. А посему позволю себе пасть до самой грубой мести. В день своего воскрешения я могу позволить себе даже такое. Но прежде вы должны рассказать, кто наслал на меня этого кретина капитана?
– Кто-то из людей принца де Конде, – поспешно ответила Клавдия, молитвенно сцепив руки на груди. – Но кто именно, этого я не знаю.
– Так все-таки: кто был заинтересован в моей гибели? Понятно, что сам принц не сколачивал эту шайку наемников, он мог делать это чьими-то стараниями. Но для меня важно знать, кто стоит на вершине моих ненавистников – Конде собственной персоной или же кто-то из его приближенных, рангом пониже?
– Принц де Конде – свят.
– Кто бы мог предположить такое?! Они должны были убить меня?
– Нет. Я не знаю. Клянусь, не знаю.
– Все ты знаешь. Они прибыли, чтобы убить меня в отместку за разоблачение заговора?
– Да, – машинально подтвердила д\'Оранж и тотчас же прикрыла рот ладонью.
– Вот видишь, как просто все вспоминается, когда над твоей головой зависает петля. Почему ты не остановила их?