- С каких это доходов? Не на те ли деньги, что ты получишь, выращивая здесь бананы и орхидеи?.. А вам захочется ходить в школу за две мили зимой, по снегу?
- Ой, вот здорово! Вдруг оленя бы убили, - ответил Роб-младший.
- А вдруг тебя самого полевая мышь загрызла бы, дурачок ты этакий! Ну, еще бы! Прелестно! После ужина целый вечер не знаешь, как убить время!
- А мы в кино пойдем! Вы часто ходите в кино, дедушка Роб?
- Да как тебе сказать. Боюсь, зимой вовсе не попадешь в кино. До города далековато, - замялся дядя Роб.
- Нельзя пойти в кино? - взвыли городские дети, не веря своим ушам. Ничего более ужасного они не слышали в жизни.
- Ой, нет, это не очень-то хорошо, - загоревал Роб - младший. - А как же деревенские могут что-нибудь узнать, если они в кино не ходят? Ну, ладно, мы будем ходить летом, мама, а зимой тоже будет хорошо, будем кататься по льду, охотиться. Ух, здорово будет!
Мэйбел начала готовить ужин, гремя кастрюлями и высказывая свое мнение о доме, в котором нет ни водопровода, ни фарфоровой раковины, ни газа, ни электричества, ни холодильника. За ужином она молчала, молчал и Сидни, молчал и дядя Роб. Но Сидни ликовал в душе. Дети заодно с ним, он победит. А дети не помнили себя от восторга. Они поминутно выскакивали из-за стола, и в руках у них оказывались самые немыслимые, совершенно негородские предметы: кошка, любовно влекомая за заднюю лапу, но, видимо, неспособная оценить эту любовь и отчаянно мяукающая; дохлый крот, пыльная банка из-под керосина, лопата, вся в навозе. Наконец Мэйбел, потеряв терпение, прикрикнула на них.
- Ну, мама, - обиженно затянули дети, - в городе ведь ничего не найдешь во дворе, кроме гнилого лимона.
Мэйбел погнала детей спать в восемь часов, а сама надменно удалилась в девять, процедив сквозь зубы:
- Надеюсь, за ночь ты наговоришься с твоим дружком дядей Робом и выкинешь дурь из головы.
Сидни вздрогнул. Действительно, дальнейшее развитие его злокозненного плана предусматривало тайные переговоры с дядей Робом.
Полчаса бродил он по дороге, подавленный глубоким безмолвием. Ему чудились рыси в березовых зарослях. Но когда успокаивались издерганные городом нервы, он широко раскидывал руки, разминал пальцы и дышал полной грудью. Не воздух, обыкновенный воздух вдыхал Сидни - он впивал божественную благодать.
Он должен был вернуться домой не позже половины десятого, чтобы успеть посекретничать с дядей Робом. Дяде Робу было семьдесят пять лет. За триста шестьдесят пять дней, помноженных на семьдесят пять, он, несомненно, несколько раз ложился спать позже половины десятого: когда в молодости танцевал с юными канадками в Потсдам-Фордж, когда ухаживал ночью за больной коровой или, возвращаясь вечером с воскресного молитвенного собрания, надолго застревал в непролазной дорожной грязи. Но это все были исключительные случаи. Дядя Роб не одобрял ночных гулянок и вообще потакания плотским слабостям.
Сидни потихоньку поднялся по лестнице. Лучшая спальня на первом этаже была предоставлена в распоряжение Мэйбел и Сидни; дети спали в комнате деда на втором этаже; дядя Роб жил на чердаке.
Горожанам, вероятно, не понять, почему дядя Роб, арендатор и единовластный хозяин фермы, устроился на чердаке, когда в доме было три хороших спальни. Очень просто: дядя Роб всю жизнь, с самого детства, спал на чердаке.
Взобравшись наверх по узкой, крутой, как отвесная скала, лестнице, Сидни постучал в дверь.
- Кто там?
Вопрос прозвучал резко и чуть тревожно. Сколько лет никто не стучался к дяде Робу?
- Это я, Сид.
- А, вот это кто, ну входи. Подожди, я отомкну дверь.
Впервые в жизни Сидни переступил порог этой комнаты. Жители гор во всех странах мира без приглашения не приходят и незваных гостей не жалуют.
Возможно, человеку привередливому или непривычному комната дяди Роба показалсь бы малопривлекательной. Освещалась она керосиновой лампой с криво обгоревшим, коптящим фитилем. Всю мебель составляла складная кровать, табуретка, умывальник и комод. Зато всякого хлама здесь было достаточно. На умывальнике, рядом с бутылкой яблочной водки и кувшином, которым так давно не пользовались, что он совсем высох, лежал каталог для выписки товаров почтой, несколько пакетов семян, одинокая калоша, клубок шпагата и медаль за участие в Испанской войне. Штукатурка обвалилась, и дранка проступила черными полосами по всему потолку и стенам.
А Сидни понравилось здесь - понравилась простота, отсутствие порядка, аккуратности, показной подтянутости, и он от души позавидовал царившей здесь холостяцком свободе.
Дядя Роб уже улегся, не утруждая себя излишними приготовлениями, - просто снял сапоги и верхнюю одежду. Он смотрел на гостя, удивленно моргая, но спросил довольно ласково:
- Ну, что, мальчик?
- Дядя Роб, я так рад, что снова сюда приехал, сказать тебе не могу!
- Гм!.
- Знаешь, я… Честное слово, я готов прыгать от радости, как жеребенок! Мои пациенты не узнали бы старого доктора! Дяд Роб, помоги мне. Мэйбел не хочет тут жить, заниматься хозяйством, а вот бы мы с тобой, как два компаньона, а? И ребятишкам очень хочется. До чего же я ненавижу окаянный город! И ребята тоже.
- Да?
- Факт. Гы разве не слышал? Они сказали, что готовы ходить в школу пешком. Пусть и кино не будет.
- Сид, ты научишься понимать детей, разве что когда станешь дедушкой. Детишки ведь охотно соглашаются на все, что им покажется занятным. Роб думает, страсть как приятно тащиться в школу пешком за две мили по снегу. Один раз попробует, больше не захочет.
Дядя Роб заложил руки под свою жилистую старческую шею, темневшую на серой подушке. Более длинной речи он, вероятно, не произнес ни разу в жизни. Лампа замигала, в углу возмущенно зашевелился паук.
- Нет, - сказал дядя Роб. - Не понравится ему это. Мне тоже не нравилось. Учитель часто драл. Не очень-то сладко - тащишься-тащишься по снегу, а учитель выдерет тебя за то, что опоздал. А еще - ишь ты, не вспоминал об этом лет тридцать, а то и все сорок, а сейчас вог вспомнил! - бывало, кто-нибудь из больших парней скажет: "Слабо лизнуть ведерко!" А мороз, поди, градусов тридцать, язык-то и прилипнет. Гак вся шкура и сойдет! Нет, не нравилось мне тут ничего, а уж домашнюю работу просто терпеть не мог.
- Роб, послушай! Я серьезно. Конечно, детям сначала покажется трудно, но они полюбят деревню и вырастут настоящими людьми, а не городскими хлюпиками. С ними затруднений не будет. Об этом я позабочусь. Но вот Мэйбел… Знаешь, Роб, я придумал, как мы ее обойдем. Прошу тебя, помоги мне. Поговори с уважаемыми женщинами в округе - с членами фермерской ассоциации, методистской церкви. Скажи им, мол, Мэйбел - шикарная столичная дама, всей округе будет лестно, если она переедет сюда. Она хорошая, но на лесть ее поддеть очень даже просто. В Бронксе она не бог знает кто. А если бы ваши женщины пришли и сказали, что считают ее важнее папы римского, может, это польстило бы ей, и она, может, и согласилась бы остаться тут насовсем. Вот если бы женщины пришли…
- Не придут они! - Дядя Роб поглаживал длинный щетинистый подбородок и шевелил пальцами ног в серых носках.: с ‹:
- Почему?
- Да потому, что наши женщины живо раскусят твою Мэйбел. Они теперь не такие темные, как были в твое время. Возьми, к примеру, миссис Крейг. Уже три года ездила зимой с мужем на машине во Флориду. Но не в этом дело. Вся штука в том, что я, пожалуй, заодно с Мэйбел.
- Как так?
- Сказать тебе по правде, никогда у меня не лежала душа к крестьянству. Тяжелая тут жизнь, Сид. Мне все хотелось держать лавочку в городе. Ты забыл, какая здесь тяжелая работа. А у тебя что-вылечить пару-другую зубов! Нет, не берусь я помогать тебе, Сид.
- Так. Ну, хорошо. Прости, что побеспокоил тебя.
Спускаясь в полной растерянности вниз, Сидни, который так редко молился, горячо взывал к небу: "Господи, неужели никто, кроме меня, больше не любит землю? Что же с нами будет? Ведь земля - источник нашей жизни!"
Он знал, что утром будет умолять Мэйбел побыть на ферме недели две и что она откажется. Это его последняя ночь здесь. И всю ночь он молча, медленным шагом бродил по проселочным дорогам, глядя на ветви пихт, отчетливые на фоне неба, печально качая головой и спрашивая себя, почему он не может освободиться от греховной тоски по земле, почему он не может стать таким же рассудительным, практичным и солидным человеком, как его отец, или Мэйбел, или дядя Роб.
1931
ДАВАЙТЕ ИГРАТЬ В КОРОЛЕЙ
Владелец бензоколонки "Заправка и ремонт" в Меканиквилле (штат Нью-Йорк) мистер Заяц Тейт изящно восседал перед своим заведением на кухонном табурете. Он был видной фигурой, этот Заяц Тейт, нареченный при крещении Томасом. Пусть его брюки были усеяны пятнами, а их отвороты напоминали зазубренные лезвия бритв с рекламных плакатов, но зато на нем была ярко - лиловая рубашка в узенькую красную полосочку, пружинные браслеты на рукавах отливали серебром, а на сосискообразном указательном пальце сверкал перстень с рубином, который стоил бы двести тысяч долларов, не будь он сделан из стекла.
Мистер Тейт был невысок, но отличался приятной полнотой; лицо его пылало румянцем, рыжие усики были подкручены до того лихо, что он смахивал на сыщика, а белобрысые волосы ниспадали на лоб таким элегантным чубом, какой нечасто увидишь по эту сторону пивной стойки.
Из белого домика позади колонки (жилища, располагавшего всеми современными удобствами, за исключением ванной, газа и электричества) появилась его супруга, миссис Бесси Тейт, которая гнала перед собой их сына Терри.
Надо сказать, что Бесси отнюдь не была красавицей. Крутой, как вареное яйцо, лоб, похожий на утюг подбородок и голос, напоминавший лязг пустых молочных бидонов, сливались в единую симфонию семейного очага. Да и Заяц Тейт, несмотря на свою сногсшибательную элегантность, все же не заслуживал сравнения с Аполлоном. Зато шестилетний Терри был неправдоподобно красив.
Просто не верилось, что это мальчик из плоти и крови. Казалось, что он сошел с журнальной обложки: волосы, золотые, словно пух одуванчика в лучах заката, атласная кожа, фиалковые глаза, прямой носик и губки, складывавшиеся в такую улыбку, что, увидев ее, самые принципиальные пьяницы шли домой и давали зарок трезвости.
Каким образом его родителями оказались Заяц и Бесси Тейт, каким образом ангелы (или аист, или доктор Мак-Квич) умудрились оставить Терри в белом домике позади бензоколонки "Заправка и ремонт", а не в величественном оштукатуренном замке единственного меканиквиллского банкира, - эту тайну пусть разгадывают специалисты по евгенике.
Тон Бесси отнюдь не подобал матери елочного херувима:
- Ты что, Заяц, так и собираешься весь день прохлаждаться на своей табуретке? Взял бы да и поработал для смеху!
- Н-да? - отверз уста отец херувима. - Вот сейчас прямо возьму и поработаю. Прикажешь поймать какого-нибудь дурака за радиаторную пробку и насильно влить ему бензину?
- Ну так почини сетку на кухонной двери.
- Сетку на кухонной двери?
- Да, сетку на кухонной двери, дурак!
- Сетку на кухонной двери? А она что, порвалась?
- Нет, не порвалась! Просто я хочу, чтобы ты почесал ей спинку, где ее комары нажгли, дурья башка! А еще ты мог бы приглядеть за этим сопляком, чтобы он у меня под ногами весь день не вертелся!
И она отвесила Терри щедрый и умелый шлепок. Терри разразился громкими воплями, а Заяц испуганно поднялся с табуретки - его щеки, оттененные бронзовым великолепием завитых усиков, заметно побледнели. Бесси явно была в особенно неукротимом настроении, и нам чуть было не пришлось увидеть, как мистер Тейт, отступив перед чугунным подбородком и гранитной волей супруги, берется за работу - весьма душещипательное зрелище, - однако в эту секунду к колонке подъехал роскошный лимузин.
В лимузине сидела дама, настолько богатая - настолько богатая и старая, - что ей волей-неволей приходилось быть добродетельной. У нее были белоснежные волосы, а цвет лица напоминал старинный фарфор. Выглянув из машины, пока Заяц 1 ейт весело качал бензин, она увидела 1 ерри.
- Ах! - вздохнула она. - Какой ангелочек! Это ваш сынок?
- Да, сударыня, - ухмыльнулся Заяц, но его немедленно заслонила Бесси, изливая улыбки на только что отшлепанное сокровище.
- Он должен петь в церковном хоре! - сказала благородная старая дама. - Я уже вижу, как прелестен он будет в церкви Святого Луки в Олбани! Непременно отвезите его туда и побывайте у его преподобия доктора Унмпла, младшего священника, - он так любит милых крошек! Я не сомневаюсь, что вашего чудного мальчика можно будет бесплатно поместить в какую-нибудь церковную школу, ведь иначе - мы живем в такое ужасное время! - с его красотой он, чего доброго, попадет в кино, станет ребенком-кинозвездой или еще чем-нибудь столь же мерзким и погибнет! Всего хорошего.
- Ух ты, черт, шикарная старуха! - заметил чудный мальчик, когда лимузин уплыл по шоссе.
Бесси рассеянно шлепнула его и изрекла:
- Знаешь, Заяц, а эта старая грымза сказала дело. Малыша, пожалуй, можно пристроить в кино.
- Верно! Ха! Он, того гляди, будет зашибать сотню в неделю. Я слыхал, что ребятам, которых снимают, иногда и по стольку платят. Я бы тогда купил тросточку с серебряной собачьей головой.
- Том Тейт! Иди надень пиджак, а я умою ему рожу, переодену, и ты отведешь его в фотографию на Главной улице - за колонкой я пригляжу. Пусть его снимут, и мы сию же минуту пошлем карточки в Голливуд.
- Вот еще, придумала - в такую-то жару, - вздохнул мистер Гейт и добавил мрачно: - А тут как раз клиент подвернется с лопнувшей камерой! Ты всегда так - готова выбросить зря пятьдесят центов, авось, да вдруг, да когда-нибудь этот щенок будет получать пятьдесят долларов в неделю.
- Уж если я что делаю, так наверняка! - отрезала Бесси Тейт.
Мистер Авраам Гамильтон Гренвилл, президент и директор кннокорпорации "Юпитер-1 райомфл ейт", украсил свою испанскую виллу в Поппи-Пикс (штат Калифорния) самым большим в мире стеклянным шаром для рыбок. Пусть прочие киносатрапы обзаводятся помпей - скими плавательными бассейнами, церковными органами и бальными залами с паркетом из платины: гениальность мистера Гренвилла, доказанная еще в 1903 году, когда он, запатентовав Безотрывную Пуговицу, создал знаменитую компанию Эйба Гроссбурга "Модные Штанишки", - повторяю, гениальность мистера Гренвилла заключалась в том, что он всегда придумывал что-то немножко другое.
И вот он приказал искусным мастерам воздвигнуть стеклянный шар с рыбками - не какой-нибудь вульгарный прямоугольный аквариум, а именно классический стеклянный шар с рыбками для уютной гостиной, но только двадцать футов высотой и шестьдесят в окружности, - на зелено-красной мраморной террасе своей виллы Каса-Скарлатта, Поппи-Пикс - это придаток Голливуда, где поселились наиболее утонченные, наиболее впечатлительные и во всех иных отношениях наиболее богатые члены кинообщества, когда сам Голливуд стал слишком плебейским для их аристократических запросов. И интеллектуальные силы, собравшиеся в этот знойный августовский день вокруг мистера Гренвилла, принадлежали к сливкам лучших и знатнейших фамилий Поппи-Пикс.
Кроме самого мистера Гренвилла и заведующего отделом сбыта мистера Айсбайна, здесь присутствовал пресс-агент Уиггинс - в прошлом самый знаменитый игрок в покер и крупнейший специалист по мятным шербетам на всем калифорнийском побережье, - выдающаяся личность, единственным недостатком которой была без- заветная вера в то, что мазь от чесотки может превратить жиденькие тусклые волосы в пышную шевелюру цвета воронова крыла. Была здесь и мисс Лилия Лавери Лагг, сценаристка, автор таких шедевров кинематографической страсти, как "Пламенные пленницы", "Полуночное пламя" и "Пленницы полуночи". Ей было тридцать восемь лет, и ее ни разу не поцеловал ни один мужчина.
Но даже этих пламенных плутократов полуночи затмевало благородное семейство, с тихим достоинством восседавшее в ярко-алых плетеных креслах.
Отеи семейства, мистер Т. Бенескотен Гейт, обладал роскошными каштановыми усами и золотым портсигаром; на нем был сиреневый костюм, белые гетры, лакированные туфли и пенсне с широкой шелковой лентой. В руке он держал трость, увенчанную золотым набалдашником в виде собачьей головы с рубиновыми глазами.
Облик его супруги не так радовал глаз, но запоминался гораздо больше. На ней был черный костюм в белую полоску и туфли из кожи питона. Она сидела, сурово выпрямившись, и ее глаза горели, как две фары.
А третьим членом этого семейства был Терри Тейт, которого афиши всех кинотеатров мира именовали "Королем Киновундеркиндов".
На нем были английские шорты и шелковая байроническая рубашка с открытым воротом. Однако предательская полоска грязи поперек наманикюренных пальцев свидетельствовала скорее о проказах по-меканиквиллски, чем о благонравии, достойном Поппи-Пикс, а позади его кресла, свернувшись калачиком, лежал образчик прославленной собачьей породы "радость мальчишек", которого не допустили бы ни на какие собачьи выставки, кроме самых неофициальных, организуемых где-нибудь позади малопрезентабельного сарая.
Шел 1930 год, и Терри было теперь десять лет.
- Ну-с, мисс Лагг, - энергично сказал мистер Гренвилл, - что вы предложите нам хорошенького для нового территейта? …
- О, на этот раз у меня есть абсолютно божественная идея. Герри играет бедного итальянчика, чистильщика сапог - на самом-то деле он сын графа, но его похитили…
Терри занял середину сцены и заныл:
- Не буду я его играть! Я уже был газетчиком, который продал шайку гангстеров, и сыном грузчика, которого усыновил банкир, и Оливером Твистом, и… Не хочу я больше играть этих сопливых обиженных сироток! Я хочу быть мальчиком-ковбоем или апашем!
Мисс Лагг радостно взвизгнула:
- Придумала! А не сыграть ли ему полкового барабанщика - ну, про Гражданскую войну, - он спасает своего генерала, когда его ранят, и Линкольн приглашает его в Белый дом?
Они все благоговейно взирали, как мисс Лагг воспаряет к высотам, доступным только гениям, но тут ее прервал скрежет циркулярной пилы - голос миссис Т. Бенескотен Тейт:
- Еще чего! Чтобы Терри участвовал в мерзких военных сценах, когда на него будут валиться хулиганы-статисты? С этими войнами беды не оберешься - эффекту много, но кого-нибудь обязательно пришибет. Нет уж, дудки!
- Was ist das denn fur ein Hutzpah! - проворчал мистер Авраам Гамильтон Гренвилл.- Der Герри должен идти на риск при том, сколько мы ему платим.
Миссис Тейт взвилась из кресла в ледяной ярости: