Как всегда в это время года, много разговоров возникало о летнем отдыхе. Но замучило хроническое безденежье Вахтанговцы предложили делать инсценировку "Милого друга" или по "Нана". "А может, Михаил Афанасьевич возьмет что-нибудь из Бальзака?" - спрашивали вахтанговцы. Не хотелось бы заниматься этими "мелочами"… А что делать? Придется взяться за инсценировку из-за денег. Может, удастся уехать куда-нибудь летом отдохнуть? Но перечитав все эти произведения, Булгаков понял, что Мопассан и Золя не для советской сцены, а Бальзак скучен. Но вахтанговцы не отставали и предложили Михаилу Афанасьевичу делать инсценировку по "Дон Кихоту". Дирекция в курсе, немедленно готова заключить договор, но и от инсценировки романа "Нана" они не отступятся. Елена Сергеевна тут же записала в свой дневник: "Взбесились они, что ли?" Пусть тешат себя надеждами… Перечитал "Дон Кихот", еще раз убедился в ее гениальности… Но как только согласился заключить договор на "Дон Кихота", так сразу началась обычная волынка. Е. Н. Ванеева согласна заключить договор, но сначала посоветуется с Комитетом искусств. Как всегда, Булгаковы поверили в лучший исход, начали размышлять, куда поехать, если получат деньги, в Крым или Одессу…
Через несколько дней началось отрезвление… Ванеева говорила в Комитете искусств с Боярским: тема для Комитета оказалась неожиданной, так быстро этот вопрос они решить не могут, надо посоветоваться. И поэтому подписание договора придется отложить до осени, дескать, она не может подписать договор без коллектива.
- Собачья чепуха какая-то, - сказал Булгаков, выслушав невнятные оправдания Ванеевой. - Ничего нельзя понять. Ее крыли на активе за что-то, понятно, самостоятельность ее сломана, она перепугана. Ясно одно - она трясется за себя и не смеет сделать ни одного решительного шага. Так что о летнем отдыхе нечего и думать. Денег нет и не предвидится.
Михаил Афанасьевич никак не мог привыкнуть к этим ударам судьбы, хотя столько уж раз испытал их силу.
И снова вернулся к начатой работе над "Петром Великим". Очень надеялся, что Владимир Дмитриев привезет из Питера обещанный им дневник Берхгольца, самый интересный материал для "Петра", но забыл на столе. Пришлось искать по всей Москве…
С летним отдыхом неожиданно все решилось. Не имей, как говорится, сто рублей, а имей сто друзей. Как и раньше, в доме Булгаковых бывало много друзей, знакомых, бывали журналисты, писатели, актеры, художники, композиторы, дирижеры…
Несмотря на безденежье, жили широко, хлебосольно. По дневнику Елены Сергеевны можно узнать, что в доме Булгаковых часто бывали Топленинов, Добраницкий, Владимир Дмитриев, Мелик-Пашаев, Яков Леонтьев, Вильямсы, Ольга и Федор Калужские, Анна Ахматова, Куза, Соловьев-Седой, Анна Толстая и Патя Попов, Николай Эрдман…
Однажды ужинали у Булгаковых Вильямсы и Григорий Конский, артист МХАТа. Много разговаривали, шутили, смеялись. Зашел разговор и о печальной судьбе Булгакова, как драматурга, столько написано, а ничего, кроме "Турбиных", не идет.
- Скоро могут и "Турбиных" снять, - сказал Булгаков.
Собравшиеся с удивлением посмотрели на него.
- Как-то вышли в город и тут же встретили в Гагаринском переулке Эммануила Жуховицкого, - заговорила Елена Сергеевна. - Обрадовался, говорил, что очень обижен нами, что мы его изъяли, спрашивал, когда он может придти. Договорились, но пришел, конечно, с большим опозданием и почему-то злой и расстроенный, потрепали его здорово в его учреждении, но мы-то здесь причем… Естественно, тут же возник вопрос о положении Михаила Афанасьевича в сегодняшнем мире. Тут же посыпались угрозы, что снимут и "Турбиных", если Мака не напишет агитационной пьесы. Михаил Афанасьевич тут же его успокоил: "- Ну, я люстру продам". Потом стал расспрашивать о "Пушкине": почему, как и кем была снята пьеса? Потом о "Зойкиной" в Париже: что и как? Сказали, что уже давно не имеем известий
- Мне этот господин внушает подозрение: тот ли он, за кого себя выдает, - словно вскользь обронил Булгаков. - Расспросы, вранье, провокационные вопросы. Уж очень все это похоже на то, что он мог быть кем-то подослан. Правда, мне становилось все это скучно выслушивать, я уходил к себе в комнату, брал бинокль и наблюдал луну, как раз стояло полнолуние.
- Это для романа, - уточнила Елена Сергеевна.
- Гриша! - неожиданно воскликнул Булгаков. - Как вы думаете, сколько времени может играть радио, если его включить и не выключить?
- Не знаю, Михаил Афанасьевич.
- Это зависит от того, какой приемник. Может, и месяц, может два, а может быть, и дольше. А что? - спросил Петр Владимирович Вильямс. - Купить хотите приемник?
- Да нет, не покупаю… Дело в том, что соседи, которые живут у меня за стеной, в соседней квартире, уехали на зимовку, дома никого не осталось, квартиру опечатали, а они забыли выключить радио. Вот оно и бушует целые сутки, утром и вечером.
- И вы что? На все лето остаетесь в Москве? - сочувственно спросил Григорий Конский.
- Хотели в Крым или Одессу, но денег не достали, - сказала Елена Сергеевна.
- Едем в Житомир, к Степунам. У них там маленькая усадебка. Можно задешево получить полный пансион, есть купанье.
Тут же позвонили Степунам.
- Степун обрадовался, - сообщил Конский. - Говорит, что постарается все наладить так, чтобы Михаил Афанасьевич мог хорошо отдохнуть и поработать.
- Столько книг нужно везти для работы, - сказал Михаил Афанасьевич. - А каждая из них - пуд… Не знаю, не знаю, как быть…
Невозможно везти все материалы, а без них ничего не получится.
- Через несколько дней дадим Степунам окончательный ответ.
- Денег-то все равно нет, - не сдавался Булгаков.
- Денег займем у Екатерины Ивановны. Возьмем у нее 1200 рублей - как раз за двоих, - успокоила Елена Сергеевна.
Все эти дни до отъезда в Житомир Булгаков работал над "Петром". Действительно заняли деньги у Екатерины Ивановны, гувернантки Сережи Шиловского, дали телеграмму Степунам, Гриша Конский прислал обстоятельное письмо: в Житомире очень хорошо и Булгаковых все ждут.
Заказали билеты. Перед отъездом узнали поразившую их новость: арестован некогда всесильный М. П. Аркадьев.
14 августа 1937 года Елена Сергеевна записала в дневнике: "Сегодня вернулись из Житомира. Прасковья оглушила сообщением, что у Сережки аппендицит. Была страшная суматоха, возили врача на дачу. Спасибо Якову Леонтьевичу - дал машину, достал доктора. Исключительные люди Леонтьевы!
На столе - счета. И как всегда - какая-нибудь ерунда при приезде. Лежит безграмотная открытка о том, что будто бы не уплачены взносы по соцстраху - угроза прокурором. М. А-чу - письмо из Бюро драмсекции с вопросом, как подвигается его работа над пьесой к 20-летию. Вопроса - пишет ли он вообще эту пьесу - даже не поставлено.
Разбиты вдребезги - не спали две ночи в поезде.
Прасковья сообщила, что писатель Клычков, - который живет в нашем доме, арестован. Не знаю Клычкова.
Позвонил Сергей Ермолинский, очень обрадовался приезду нашему.
Какой чудесный Киев - яркий, радостный. По дороге к Степунам мы были там несколько часов, поднимались на Владимирскую горку, мою любимую, А на обратном пути прожили больше недели.
Вечером пошли к Леонтьевым на часок - поблагодарить за их участие к Сережке.
Жизнь в Богунье поначалу была прелестна. Места там очень красивые, купались. Поначалу - кормили. Хотя Гриша Конский, который сидел около меня за столом, всегда говорил громко: вкусно, но мало (окая), или "мало, но вкусно".
Но потом, так как приехала масса родственников - бесплатных, а платных было очень мало людей - перешли на голодный паек. М. А. не вытерпел, и пища при этом пресная, а он привык к острой (да и вообще, про наш стол М. А. всегда говорит, что у нас лучший трактир во всей Москве) - мы начали с ним через день ходить пешком в Житомир за закусками, приносили сыр, колбасы, икру, ветчину, ну, конечно, масло - хлеб, водку тоже. И таким образом - М. А. по большей части не ходил ужинать, есть эти все лапшевники, а питался дома. Но потом надоело нам, и мы через три недели уехали."
15 августа Елена Сергеевна записала: "…В городе слухи о писательских арестах Какой-то Зарудин, Зарубин, потом Бруно Ясенский, Иван Катаев, еще кто-то".
А весть об аресте Бухова Елена Сергеевна встретила сдержанно: "Он на меня всегда производил мерзкое впечатление".
16 августа Михаил Афанасьевич продиктовал Елене Сергеевне письма в драмсекцию с просьбой похлопотать о квартире в Лаврушинском переулке и авансе во Всероскомдраме: в доме действительно нет ни копейки.
Арестован Ашаров, сыгравший очень вредную роль в судьбе "Ивана Васильевича" и "Минина".
"Добраницкий очень упорно предсказывает, что судьба М. А. изменится сейчас к лучшему, а М. А. так же упорно в это не верит. Добраницкий:
- А вы не жалеете, что в вашем разговоре 1930-го года со Сталиным вы не сказали, что хотите уехать?
- Это я вас могу спросить, жалеть ли мне или нет. Если вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым - на родине или на чужбине", - записывала Елена Сергеевна 20 августа 1937 года.
В последующих записях Елена Сергеевна дала точные характеристики Самосуду, Добраницкому, отметила появление у них в доме Гриши Конского, вспоминали смешные истории из летней жизни в предместье Житомира. В Большом театре - тревога: что-то не выходило с "Поднятой целиной".
29 августа последовала запись: "Вечером Мордвинов вызвал М. А. па совещание по поводу "Поднятой целины"".
Поразительно - совещание назначено на одиннадцать часов вечера в гостинице "Москва". Самосуда вызвали из номера. А братья Дзержинские появились: Иван в половине первого ночи, а брат его либреттист еще позже. Этот самый либреттист очень испугался, увидев М. А. Зачем? Самосуд шепотом ему объяснил, что Булгаков - консультант ГАБТ. Услышав фамилию - Булгаков - поэт Чуркин, который тоже был при этом, подошел к М. А. и спросил:
- Скажите, вот был когда-то писатель Булгаков, так Вы его…
- А что он написал? Вы про которого Булгакова говорите? ― спросил М. А.
- Да я его книжку читал… его пресса очень ругала.
- А пьес у него не было?
- Да, была пьеса, "Дни Турбиных".
― Это я, - говорит М. А.
Чуркин выпучил, глаза.
- Позвольте!! Вы даже не были в попутчиках! Вы были еще хуже!..
- Ну, что может быть хуже попутчиков, - ответил М. А.
По Москве пошел слух, что арестован бывший председатель ВОКСа Аросев. Про арест Абрама Эфроса сначала не поверили, уж очень много было вранья. Аресту Литовского тоже не поверили: "Ну, уж это было бы слишком хорошо". И действительно радость была преждевременной: приехавший через несколько дней после этого слуха Дмитриев сообщил, что видел в Ленинграде Литовского живого и невредимого.
В театральной среде много было разговоров о гастрольной поездке мхатчиков в Париж. МХАТ не произвел такого впечатления, на который рассчитывали… Даже про Аллу Тарасову парижские газеты писали, что она похожа на "дебелую марсельянку". Ливанов скандалил, Хмелев пытался говорить по-французски, но ни один француз его так и не понял. Федор Калужский до полусмерти напивался, некоторые актрисы нарядились в ночные рубашки, считая, что это - вечерние платья. У Добраницкого - перелом ноги. Ездили навещать… Но все эти встречи, пересуды, разговоры отошли на десятый план, как только Булгаков получил письмо Керженцева о либретто "Петр Великий". Десять пунктов Керженцева перечеркивали всю многодневную работу Булгакова.
23 сентября 1937 года Елена Сергеевна записала: "Мучительные поиски выхода: письмо ли наверх? Бросить ли театр? Откорректировать роман и представить?
Ничего нельзя сделать. Безвыходное положение.
Поехали днем на речном трамвае - успокаивает нервы. Погода прекрасная.
Вечером М. А. на репетиции "Поднятой целины". До часу ночи помогал выправлять текст. Из театра привезли его на машине. С головной болью".
6
Тревожно было в мире. Гитлер не скрывал своих агрессивных планов. Франция и СССР заключили договор, который мог бы сыграть большую роль в организации коллективной безопасности. Заключен был договор и с Чехословакией. Это были определенные шаги по укреплению всеобщего мира. Но обострилось положение на Востоке: Япония напала на Китай. СССР предложил всем заинтересованным странам заключить региональный тихоокеанский пакт при участии США, СССР, Китая и Японии. Но тут же возник вопрос о привлечении к этому пакту Англии, Франции и Голландии. Но вскоре выяснилось, что Англия заинтересована в усилении Японии против США. США приняли вызов Японии - и на каждый японский корабль строили три. А Китай отделывался общими фразами. Рузвельт сказал советскому послу Трояновскому в конце июня 1937 года, что "пактам веры нет", только сильный военно-морской флот может быть сдерживающей гарантией против японской агрессии. Таким образом, ведущие страны мира не смогли договориться о коллективной безопасности как на Западе, так и на Востоке. Гитлер объявил всеобщую воинскую повинность. Чрезвычайная сессия Лиги наций оказалась бессильной что-либо противопоставить агрессору. Вопрос о переделе мира остро встал в повестку дня.
Булгаков внимательно следил за развитием международных событий…
Тревога и неуверенность в завтрашнем дне прочно вошли в жизнь Булгакова, все чаще беспокоили его душу. Он не оставлял надежду на положительное вмешательство верховных властителей, не раз вспоминал свой разговор со Сталиным, не раз брался за перо и набрасывал первые слова обращения к Генеральному секретарю, но тут же руки опускались, лишь мысли лихорадочно бежали одна за другой, так и не получая своего словесного оформления… Но что же предпринять?
Арестованы Киршон, Борис Пильняк, Добраницкий, снят с должности Бубнов, нарком просвещения РСФСР… Кто следующий?..
По Москве по-прежнему ползли зловещие слухи… Снят наркомвнешторг Розенгольц… С каждым днем увеличивалось число предателей, врагов народа, их обнаружили в Грузии, Армении, Узбекистане, Ленинграде, Смоленске… Вспоминались события Великой Французской революции и Парижской Коммуны: и в те времена вожди тоже были разоблачены как враги народа и уничтожены… Борьба за власть возрождала испытанные и проверенные временем принципы и методы установления личной диктатуры или имперской формы правления государством.
То, что арестован Киршон, Булгакова не опечалило, столько зла и различных гадостей привнес этот человек со своими единомышленниками в его жизнь. Но Борис Пильняк… Очень часто в конце 20-х годов их имена подвергались разносу в одних и тех же статьях и выступлениях. Особенно после того, как Пильняк опубликовал "Красное дерево" в Берлине и "Повесть непогашенной луны".
Потом судьба разделила их, пути их разошлись, хотя Булгаков продолжал внимательно следить за событиями, связанными с судьбой Бориса Пильняка. Совсем недавно какое-то странное предчувствие кольнуло в сердце Булгакова: в "Правде" В. Кирпотин, не раз ругавший и Булгакова, вспомнил, что тему "Повести непогашенной луны" Пильняку подсказал Александр Воронский, а ведь всем к тому времени было известно, что знаменитый критик и редактор уже арестован как троцкист, и эта критическая статья многими воспринималась как донос. И после этого как по команде и другие критики словно проснулись, возобновив свою планомерную травлю. А ведь Пильняк - певец Великого Октября, социалистической ломки в России. Он хорошо начинал. Честно, прямо, правдиво писал, что он признает революцию, но он против тех, кто пишет о революции и ее достижениях "в тоне неприятного бахвальства и самохвальства"; он открыто говорил, что он не коммунист, не будет писать по коммунистически, но вместе с тем признавал, что коммунистическая власть в России определена ее историческими судьбами, что он с коммунистами, потому что коммунисты с Россией… Признавался, что он должен быть абсолютно объективен, "не лить ни на чью мельницу, никого не морочить". И действительно "Повесть непогашенной луны" и "Красное дерево" - честные и правдивые вещи, но беда в том, что потом, когда поднялся критический визг на страницах чуть ли не всех советских газет, он перепугался, начал оправдываться, много каялся, признавался в своих ошибках, клялся исправиться и написать нужную народу вещь.
Написал роман "Волга впадает в Каспийское море", книгу очерков "Таджикистан - седьмая советская", а год тому назад вышел его новый роман "Созревание плодов"… Казалось бы, сделал все, чтобы доказать, что он "исправился", показал успехи социалистического строительства и непременную перековку человеческого материала под влиянием новой идеологии. Пильняк был в Японии, Америке. Говорят, что его книгу "О'кей, американский роман" с похвалой читали Сталин, Молотов и другие члены политбюро. В чем же он провинился перед советской властью? Вспомнили его фразу, ставшую крылатой: "Приказами литературу не создашь"? А как злободневно звучат его слова: "Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает - ложь всюду, в труде, в общественной жизни, в семейных отношениях. Лгут все; и коммунисты, и буржуа, и рабочий, и даже враги революции, вся нация русская. Что это? - массовый психоз, болезнь, слепота?" Не он, конечно, высказал эту "крамольную" мысль, но все эти высказывания били не в бровь, как говорится, а глаз всем этим киршонам, авербахам, вишневским… И вот арестованы Пильняк и Авербах, Киршон, крайние в противоборствующих лагерях. Почему же арестован Пильняк? Этот вопрос не давал покоя Булгакову. Ведь ничто не предвещало его ареста. В своих ошибках он искренне покаялся, в его духовной чистоте никто не сомневался. За что? Авербах за то, что был родственником Ягоды; Павел Васильев за то, что назвал Бухарина "человеком величайшего благородства и совестью крестьянской России". В чем же провинился Пильняк?
Сергей Ермолинский, друживший со многими писателями из разных "лагерей" рассказывал, что 12 октября, в день рождения Бориса Андреевича, никто из приглашенных не пришел. Зашли "на минуту", по соседски Погодин и Пастернак, поздравили и ушли. А накануне дня ареста Пильняк побывал в Москве, накупил вина, водки, фруктов, конфет, с женой и няней обсуждали праздничное меню: завтра исполняется три года младшему сыну, пригласили на его день рождения всех детей в округе. Утром следующего дня весело отпраздновали.
А вечером пришел знакомый работник посольства и сказал: "Николай Иванович просит вас к себе. У него к вам какой-то вопрос. Через час вы будете дома. Возьмите свою машину, на ней и вернетесь". Жена вышла в другую комнату, собрала какие-то вещички и протянула узелок Борису Андреевичу. Но посланник Ежова и Борис Пильняк рассердились на нее, недовольно замахали на нее… Верил ли Пильняк в тот миг, что действительно вернется в семью или подыгрывал этому негодяю, кто ломал эту комедию… Ермолинский не мог ответить на этот вопрос… А соседи по даче в Переделкине замкнулись, даже Пастернак.