- Погляди-ка! - сказала мать и откинула одеяло, - это была жалоба на мужа, доктора. - Погляди-ка, большие твёрдые щепки, привязанные чем-то вроде проволоки, - что ж тут удивительного, что он кричит! Завязано, забинтовано...
Осе провела рукой вверх и вниз по бандажу и опять накинуло одеяло. Она заметила, что мальчик с любопытством разглядывает безделушки, которые свешивались с её пояса, и даже хочет сесть, чтобы лучше их видеть. Осе отстегнула пояс, подала ему и сказала:
- Подержи немного!
- Подержать пояс?
- Да, можешь поглядеть на него.
Ей не пришлось упрашивать его. Удивительные вещи! Железная трубка с продырявленной железной крышкой, - тонкая работа, и сама трубка, хорошенькая и совсем крошечная. Табак в меховом мешке, нюхательный табак в другом, трут и огниво, вещицы из кости и из серебра, иностранная монета с ушком, ножик в ножнах, ножик с инкрустациями, ножны со значками и насечками. И наконец - сердце!
- Раскрой его! - сказала Осе.
Внутри маленькая губка, ничего странного, ничего бросающегося в глаза.
- Понюхай! - сказала Осе.
Мальчик понюхал и сказал:
- Дрянной запах! Мама, понюхай ты!
Они нюхали оба, и Осе сказала мальчику:
- Понюхай ещё немного!
Никогда мальчик ничем так не интересовался, как всеми редкостями на поясе у Осе, но теперь он устал, руки его ослабели, и ему захотелось отдать всю эту роскошь обратно.
- Подержи ещё немножко! - сказала Осе.
- Зачем? - запищал было мальчик, но покорился и опять стал разглядывать вещи. Он сильно устал и заплакал, глаза его стали маленькими, начали слипаться, потом он вздрогнул и закрыл глаза совсем.
- Он спит! Подумай только, он спит! - зашептала в экстазе докторша.
Осе направилась к двери и кивнула, чтобы и фру шла за ней. В коридоре они остановились. И тут Осе стал говорить таинственные и глубокомысленные вещи маленькой Эстер, она стала кривляться, гримасничать и притворяться, словно это было нужно, придумывать всякие странные вещи: вдруг схватила себя за язык и стала вертеть им во все стороны. Маленькая фру Эстер находила её и страшной и великолепной в одно и то же время, с распущенными чёрными волосами, доходившими ей до плеч, с большими лошадиными зубами и холодным и гордым лицом под шапкой. У неё были длинные, нечистые руки, на пальцах множество крупных колец.
- Я не знаю, как мне благодарить тебя, - сказала фру.
Осе: - Когда он проснётся, снимите с него рубашку и наденьте её изнанкой наверх.
- Хорошо.
- И пусть он лежит в ней целые сутки.
Фру кивнула головой в знак согласия.
- Потом вы можете отправить его в Будё! Это ему не повредит. Я погладила его и он выздоровеет.
- Он останется хромым или с не сгибающейся ногой?
- Нет.
- Как?! Значит, он не будет хромой, и нога будет сгибаться! - восклицает в восторге докторша. - Осе, возьми вот это, всего лишь бумажку, немного денег за такое великое счастье, не откажись!
Но Осе опять начинает кривляться и отказывается от денег:
- Прочь! Не хочу их видеть, они мне не нужны! Деньги, - да что вы думаете...
В ту же минуту внизу открыли входную дверь. Это вернулся доктор, он закрывает за собой дверь, проходит по комнатам и громко зовёт:
- Эстер!
- Сейчас! - сдержанным топотом отвечает ему с лестницы фру.
Она дрожит, она хочет спровадить Осе, хочет, чтобы та поднялась по лестнице на чердак, но Осе высокомерна и не двигается с места.
Нет, Осе не станет прятаться по углам.
Доктор поднимается по лестнице. Фру шикает на него:
- Он спит! Осе усыпила его.
- Что такое? - спрашивает доктор. - Осе?
- Да, она пришла и усыпила его.
Доктор в бешенстве смеётся, скрежещет зубами:
- Вот шутницы-то!
Фру: - Подумай только, он не спал полтора суток.
- Уходите! - говорит доктор Осе и указывает вниз по лестнице.
- У него мой пояс...
- Да, - объясняет фру, - он заснул с её поясом, он у него. Я сейчас!
Доктор уже хочет войти в комнату, фру шепчет ему вслед:
- Не буди его! Только не буди его!
- Вот! - говорит доктор и передаёт пояс со всеми погремушками. - И теперь ступай, как я сказал!
Осе начинает надевать пояс. Но доктору кажется, вероятно, что она действует слишком медленно, он хочет отвести её к лестнице, пробует сдвинуть её.
Но Осе этого не хочет, в то же мгновение она оборачивается, протягивает руку со скрюченными пальцами и впивается ими в лицо доктора.
Глухой рёв. Доктор подпрыгивает на месте и обеими руками хватается за глаза, в то время как Осе спускается с лестницы.
Он стоит некоторое время, нагнувшись вперёд, стоит, словно собирается с духом.
- Что такое? - дрожа от ужаса спрашивает Эстер. - Она повредила тебе?
- Повредила? - Он выпрямляется и отнимает руки от лица. - Погляди сама!
Один глаз у него, весь в крови, висит вдоль щеки.
XII
Сколько времени у занятого старосты отнимают самым нелепым образом! Августа зовут то туда, то сюда, с ним советуются и его отвлекают ненужными разговорами; иногда подходит шеф и задаёт ему вопрос, но Август не в состоянии покрывать цементом стены гаража и отвечать, он может отвечать, только стоя навытяжку перед своим шефом.
- Умеешь ли ты сам управлять автомобилем, На-все-руки?
- У меня нет на это бумаги.
- Удостоверения? У меня оно есть, - говорит шеф, - но только на английском языке. Узнай, пожалуйста, что нам обоим необходимо проделать, чтобы получить разрешение ездить на автомобиле. Мне бы хотелось, чтобы в случае нужды ты мог заменять меня. Отличный выходит гараж.
- Только бы мы успели его сделать.
- Надеюсь, что успеете. Какая досадная история с этим мальчиком, который упал!
На-все-руки: - Я предостерегал мальчиков не два, а десять раз, но это не помогло.
- Они совсем дикие. К тому же и у самого доктора вырвали глаз, и ему надо в больницу. Пароход отходит завтра. Знаете что, вы бы трое могли пойти на пристань и помочь доктору и мальчику подняться на борт.
- Будет сделано.
- Отлично, На-все-руки, и пожалуйста, разузнай, как нам добыть удостоверение. Кажется, нужно обратиться к ленсману или к окружному судье...
Немного погодя пришёл начальник телеграфа, книжный червяк, и Августу опять пришлось стоять навытяжку.
- Нет, больше нет русских книг, и никаких других редких книг.
- Дело в том, - говорит начальник телеграфа, - что я купил русскую библию.
- Ах, так! Ну, я так и знал! - восклицает Август. - Он обратил её в деньги!
- Он сам принёс её мне.
- Сколько вы за неё заплатили?
- Скажите мне раньше, сколько он сам заплатил?
- Свинство по отношению к святой книге! - сказал Август. - Если б я это знал, я никогда бы её не отдал ему.
- Я заплатил пять крон. Пожалуй, слишком много?
Август: - Больше я не пущу его к себе. Однажды он попробовал утащить у меня совершенно новую... то есть я хочу сказать молитвенник, старинный молитвенник.
- На каком он языке?
Август принимается теперь за работу и говорит:
- Больше его ноги не будет у меня...
Потом у дорожных рабочих произошло недоразумение с кузнецом. Пришёл Адольф и пожаловался: кузнец этот - безбожный человек, пусть На-все-руки сам потолкует с ним.
Прекрасно. На-все-руки бранился с кузнецом, - это неумелый парень, буравы ломаются, он не умеет их закаливать.
- Я не умею закаливать?
- Да, не умеешь. А если ты не будешь лучше работать, то ты получишь от нас заказ на последний бурав и последний крюк.
Кузнец смеётся:
- Я здесь единственный кузнец, и другого я не знаю. Может, ты хочешь звонаря попросить оттачивать твои инструменты?
- Я телеграфирую, чтобы мне прислали кузнечный горн, и буду работать сам. И как бы там ни было, но консул достаточно влиятелен, чтобы пригласить в Сегельфосс порядочного кузнеца.
Кузнец бледнеет:
- Порядочного кузнеца? Я учился у самого корабельных дел мастера Орне из Тромсё.
- Но ты не умеешь закалить бурав так, чтобы он не ломался.
- Прекрасно, я не умею. Но если ты умеешь, то в таком случае поучи меня, как делать! Ха-ха-ха!
На-все-руки некогда, совершенно некогда, но он крестится, кладёт на огонь железный прут и велит Адольфу раздувать меха.
Кузнец злорадно созерцает. На-все-руки не кузнец, но он мастер на все руки, также и кузнец. Дело, к которому он прикасается своими руками, не может не удаться; да ему и прежде случалось сталкиваться с каждым ремеслом, случалось стоять и перед наковальней и закалять даже сталь.
И конечно, ему удаётся. Он делает прут более тонким, внимательно следит за жаром, держит наготове горсть песку на тот случай, если жар будет слишком силён, сплющивает прут, поколачивает тоненьким молотком, кладёт в третий раз на огонь, на этот раз на малый огонь, - до чего осторожно, до чего обдуманно!
- Ну, как ты поступишь в дальнейшем? - насмешливо спрашивает он кузнеца. - Конечно, ты отправляешь прут в ведро с водой - и готово! Но не так поступаю я.
Да, он поступил не так: На-все-руки воткнул прут в ящик с песком, подержал там чуть-чуть, - о, всего лишь полмгновенья! - поглядел, получился ли нужный голубоватый оттенок, потом осторожно и испытующе опустил самый кончик в воду, подождал, чтобы голубоватый оттенок совсем сошёл, опять опустил прут в воду, помешал тихонько в воде, дал ему постепенно остыть.
Они попробовали поточить его напильником, но напильник не взял. Кузнец одобрительно кивнул головой. Они попробовали твёрдость кончика о наковальню, кончик не согнулся. Кузнец опять кивнул головой.
- Хорошо, я попробую делать так же, - смиренно сказал он. - Теперь отточи бурав!
- Мне некогда. Но поступай приблизительно так же и с буравами, - поучал На-все-руки. - А крючья накаляй немного меньше, потому что они из сплава стали и железа. Ты должен научиться этому. И помни - осторожный и продолжительный закал!
На-все-руки повезло, и он заважничал, но неизвестно, повезло ли бы ему во второй раз. Может быть, он проделал несколько лишних манипуляций. Но он доказал свою правоту и остался победителем.
На-все-руки обратился к Адольфу:
- В некоторых местах нам следует проверить дорогу. А то, я боюсь, автомобиль с трудом проедет, крылья будут задевать за стену. Нам придётся или надстроить с левой стороны, или взорвать больше с правой. Я зайду к вечеру и посмотрю, что обойдётся дешевле. А так, верно, всё у вас обстоит благополучно?
Адольф ответил не сразу:
- Да все этот Франсис!
- Что с ним такое?
- Да он всё продолжает.
На-все-руки: - Что ты за чучело, Адольф, что позволяешь Франсису дразнить себя! Кланяйся ему от меня и передай, чтобы он не безобразничал на дороге и не ссорился.
Сделано...
Но сколько времени потеряно! Опять задержка, тоска. На следующий день на работу не является Александер.
- Час от часу не легче! - восклицает огорчённый На-все-руки.
- Он коптит лососей, - возражает ему на это Стеффен.
- Мы никогда не закончим гараж.
- Но консулу выгоднее отправить вовремя лососину.
- Выгоднее, выгоднее! - передразнивает его На-все-руки. - К чему вся эта мелочь? Я строю дорогу в горах и гараж в городе. Мало, что ли, я делаю для процветанья и прогресса всей местности, и города, и человечества? И как тебе не стыдно так говорить!
- Я только сказал, где Александер. Нечего из-за этого огрызаться.
- Ты хорошо знаешь Северную деревню? - спросил На-все-руки.
Стеффен: - Я сам из Северной деревни.
- Значит, ты знаешь парня, которого зовут Беньямином?
- Как же! Так сказать, наш сосед.
- Парень двадцати четырёх лет. У них свой двор?
- Да.
- Ступай и приведи его сюда.
- Как? сейчас?
- Да. Пусть он наденет рабочее платье и захватит с собой еду.
Беньямин пришёл только после обеда; полдня пропало даром. "Полдня!" - думает, вероятно, огорчённый староста. На-все-руки говорит кратко и повелительным тоном. Может быть, хочет порисоваться перед новым человеком, может быть, имеет на то особые причины. Беньямин приветливый парень, несколько медлительный, не особенно ловкий, но он делает то, что ему указывают. Это ему достанется Корнелия. Он обыкновенного роста и обыкновенной ширины в плечах, у него жирные чёрные волосы, веснушки на носу. - Это ему достанется Корнелия, но, впрочем, это ещё неизвестно. В нём нет ничего интересного, совсем ничего, ни капли.
Единственное, что в нём привлекательно, - это его молодость; но мужчина должен быть стар.
Они хорошо работают до самого вечера и затем подготовляют всё к следующему дню. Вероятно, утром придёт Александер, и их будет четверо. Это будет очень кстати. Только бы пароход пришёл вовремя. Тогда они ещё с вечера проводят доктора с сыном на пароход и не потеряют понапрасну рабочее время.
Но не тут-то было: на стене лавки появляется объявление о том, что пароход с севера запаздывает от самой Сёньи.
Утром они принимаются за работу, вчетвером им удаётся кое-что сделать, Беньямин здоровенный парень, правда, не семи пядей во лбу, - не стоит преувеличивать, и к тому же он отпустил себе бороду, - удивительно, чего только люди не выдумают! Но На-все-руки постепенно приглядывается к нему.
- Здорово ты дробишь камень: всё равно как царь какой или капитан. Надо отдать тебе справедливость.
Они работают часа два-три, затем с берега доносится гудок парохода. Ну, конечно, как раз тогда, когда они только что вошли во вкус! Словно ток пробегает по ним. Александер первый покидает их: он должен принять канат; остальные следуют за ним. Такой же ток прошёл и по всему городу: взрослые, дети, собаки - все идут на пристань, появляется даже Иёрн Матильдесен со своей женой Вальборг из Эйры, он стоит и бесстыдно виснет на ней, хотя он в жалких отрепьях, а она в своём красном платье, в зелёную клеточку.
Приходит доктор Лунд, голова у него забинтована марлей, и он без шляпы, а мальчика везут на пружинном матраце, положенном на линейку. Фру Лунд и другой её сын провожают их, также и аптекарь Хольм; присутствуют консул со своей семьёй и другие должностные лица города: всё это так печально, им хочется выразить своё сочувствие.
- Но как же этот ужас случился с вами, доктор?
- И не спрашивайте! Видно, так суждено.
Фру Лунд плачет, нисколько не заботясь о том, что это портит её; она стоит то возле мальчика, то возле мужа, ничего не говорит, только поглаживает их поверх одежды и любит их. Фру Юлия, как только может, утешает её и собственноручно расправляет её помявшийся воротник.
- Хуже обстоит дело с мальчиком, - говорит доктор. - Его бы следовало отправить тотчас же. Может быть, придётся переламывать кость заново!
- Не известно ещё, кому хуже! - отвечает маленькая фру Эстер и качает головой.
На вид, по крайней мере, мальчику вовсе не так плохо. Если его спрашивали, больно ли ему, он улыбаясь отвечал, что да, деревянный лубок вокруг ноги чертовски жесток и на нем больно лежать.
Перенести матрац с мальчиком на борт было сущим пустяком, и после этого Александеру нужно было погрузить ещё несколько ящиков копчёной лососины, - драгоценный товар отправлялся на юг, золотая валюта. И потом четверо рабочих опять побежали в гараж.
Они могли бы поглядеть, как весь народ пойдёт обратно с пристани, но они не захотели терять время даром: они работали.
И вдруг докторша очутилась в дверях гаража и позвала Августа:
- Август, на минутку!
Августу пришлось всё бросить и пойти: фру Эстер была неутешна, и её надо было успокоить. Август услыхал о происшествии с Осе; под конец фру уже больше не плакала, а только рассказывала. У неё никого не было, кому бы она могла раскрыть эту жуткую тайну; доктор с большим достоинством перенёс несчастье, но потребовал, чтобы она молчала. Да, доктор отнёсся к этому замечательно: ни одного упрёка, хотя она была кругом виновата. Он промыл глаз, вложил его обратно и завязал, но теперь прошло уже много дней, и глаз загноился; он сам думает, что грязные пальцы Осе занесли какую-нибудь заразу. Так ужасно думать об этом! А теперь он опасается и за другой глаз. Вдруг он будет слепой...
- Да нет же! - говорит Август своим обычным уверенным тоном и качает головой. - Этого быть не может.
- Ты так думаешь, Август?
- Да Боже избави, неужели же, если у меня загноится один палец и мне его отрежут, то из-за этого загноятся и остальные девять пальцев.
- Да, это правда, - соглашается она и уступает ему. Ей так легко поверить ему в этом случае.
А у Августа уже готов рассказ из его приключений по свету:
- Был один матрос, у которого выскочил глаз, он завернул глаз в бумажку, сходил к доктору, и тот вставил глаз на место.
- Тот же самый глаз? - спрашивает фру.
- Был ли это тот же самый глаз, или нет, на этом я не стану настаивать, чтобы не приобрести дурной привычки преувеличивать. Но достаточно сказать, что человек отсутствовал несколько дней, а когда снова вернулся на борт, то у него было ровно столько же глаз, как и у всех остальных, Мы подходили к нему вплотную, считали и пересчитывали, - факт оставался фактом. Дело, видите ли, в том, что учёные могут теперь, сделать почти всё, что им захочется. Я помню ещё другого человека. Ему вставили однажды стеклянный глаз, и он уверял, что он совершенно так же хорошо видел этим глазом, как другим. Так что, в конце концов, ему было всё равно, один или два у него стеклянных глаза. И совершенно так же обстоит дело и с ушами, - продолжает Август. - Сколько раз случалось мне видеть в чужих краях, как они по воскресеньям, стоя и разговаривая, вдруг вынимали револьвер из кармана и отстреливали друг другу уши! Нельзя сказать, чтобы я оправдывал такие действия, но это им не причиняло никакого вреда: человек от этого слышал ничуть не хуже. Я, например, никогда не боялся потерять ухо или глаз, или ещё что-нибудь, потому что теперь нет предела тому, что у человека могут зачинить. Этому вы можете поверить.
И фру очень хочется этому верить. Август внушает ей доверие, она говорит с ним языком её детства и юности, на родном языке, ей нечего опасаться его, и уже одно это - благословение и радость.
Август: - Вот дрянь-то дело с малышом вашим, который шлёпнулся вниз!
- Да, но муж мой спокоен за него. Он говорит только, что ему будет ужасно больно, если придётся ломать кость. Но он не останется хромым, и нога будет сгибаться, - так и Осе сказала.
- Да, перелом ноги в наши дни сущий пустяк.
- Ну, прощай, Август, не стану тебя дольше задерживать. Но я непременно должна была рассказать тебе, как всё это произошло. С тобой так хорошо говорить.
- Я бы мог проводить вас в докторскую усадьбу, только уж очень неважное на мне платье.
- Тебе нечего беспокоиться об этом, Август. Я отличию дойду и одна. Дни теперь светлые...
Но когда Август вернулся к работе, исчез Александер. Да, он воспользовался случаем и скрылся через отверстие в задней стене.
- Да куда же он делся, леший этакий? - воскликнул Август. - Куда он удрал?
- Он пошёл к морю, смотреть невод.