- Александер, кажется. Да, впрочем, это неважно, - бормочет сын и ищет на конторке. - Вот это письмо, его зовут Отто Александер. Я даже не ответил ему.
- Тебе бы следовало это сделать, тотчас ответить ему. Он себя окупит во много раз. А сеть для лососей, вероятно, даже и не вытащена? А нам и в хозяйстве недурно бы иметь лососину.
- Очень может быть, - согласился сын. - Я охотно позову сюда этого человека.
Не прошло и недели, как На-все-руки сдержал своё слово и набрал полный комплект рыбаков. Но оба рулевых не очень-то доверяли старику и пришли проверить у хозяина.
- Да, - сказал хозяин, - всё совершенно правильно.
- Но он делает какие-то странные знаки, складывает пальцы крестом, похоже на то, что он колдует.
- Об этом вам нечего беспокоиться.
На-все-руки показал им по карте, где они должны закинуть невода. Они народ мало учёный и потому позволяют себе спросить, - не значит ли это искушать бога? Не лучше ли плавать из бухты в бухту, искать и отмечать затоны? И ловить в тех местах, где рыба обычно идёт.
Шеф позвонил и отдал приказание позвать На-все-руки,
- Покажите мне карту, - сказал он рыбакам.
Это был кусок береговой карты, взятой с яхты. Шеф внимательно поглядел на карту, сделал вид, что разобрался в ней, уселся поудобнее, взял циркуль и измерил:
- Вот это Полен, этот мыс!
- Так точно, - отвечали рулевые, - но он сказал, чтобы одна артель находилась вот тут, возле так называемого "Птичьего острова", и чтобы обе не трогались с места.
Шеф опять померил, кивнул головой и сказал:
- Всё совершенно правильно. Он получил указания от меня.
На-все-руки вошёл тихонько, положил шапку на пол возле двери, выступил вперёд и поклонился.
"Чёрт знает как вежливо умеет вести себя этот старый На-все-руки!" - подумал, вероятно, шеф. Он сказал:
- По-видимому, они не совсем поняли наше приказание. Не объяснишь ли ты им ещё раз?
За чем же дело стало? На-все-руки тотчас повторил свои указания, он вышел с честью из положения, назвал Полен и Птичий остров, точно указал все расстояния, упомянул о течениях.
"Может, он только хвастает?" - подумал, вероятно, шеф при виде такой осведомлённости.
- А ты не хочешь заглянуть в карту? - спросил он. На-все-руки вынул пенсне, но не надел его. Он улыбнулся и сказал:
- Карта у меня в голове.
- Это так, - сказали рулевые. - Но почему же мы должны стоять на месте?
На-все-руки стал оправдываться:
- Да, семь суток, - сказал я. - Если вы не нападёте на сельдь за это время, то вы можете подвинуться на семь миль к северу. Но у вас будет улов раньше, - я так думаю! - сказал он и перекрестил себе и лоб и грудь.
- Ловко! - проворчали рулевые. - Но почему же нам стоять именно вот на этих местах, никуда не двигаться и не искать в море?
На-все-руки вешал, как пророк и ясновидящий:
- Потому что именно там идёт сельдь, если она бывает в наших краях. Лучше вам не сомневаться в этом. Сельдь знает свои пути в море. Киты и хищные рыбы могут несколько изменить её ход, но это вы сами увидите и повернёте за ней.
- Ты колдовством, что ли, заманил туда сельдь? - спросил один из рулевых, выведенный из себя.
- В таком случае мы не хотим принимать в этом участие, - сказал другой.
На-все-руки поглядел на шефа и спросил:
- Итак, больше вы ничего не хотели сказать?
- Нет.
Он поклонился, подобрал свою шапку возле двери и вышел.
"Чёрт знает что за дисциплина! Приобретена, вероятно, в плаваниях на больших кораблях", - подумал опять Гордон Тидеман и коротко сказал рыбакам:
- Ну, теперь вам объяснили мой наказ.
Сам шеф находил На-все-руки, пожалуй, несколько загадочным, но не препятствовал ему. Почему бы не попробовать и не последовать совету старика? В последний раз артели обыскали и осмотрели все старые рыбные места, которые они знали, и вернулись домой ни разу не закинув невода. Посмотрим, что будет на этот раз! Нет такого невода, который бы ни разу не потерпел неудачи, но и шансы на улов у всех одинаковы.
V
В течение весны Гордон Тидеман строил себе домик в горах. Он называл его охотничьей хижиной, но для хижины домик был, пожалуй, слишком велик, - настоящее жилище, - на тот случай, если семейство пожелает выехать на дачу. У него работало большое количество людей, и дело шло быстро; тут были и каменщики, и столяры, и маляры. Пристроили веранду, откуда открывался вид на головокружительную пропасть, водрузили шест для флага. И потом на время постройку приостановили.
После улова Гордон Тидеман сразу начал много дел, он был человек деятельный, человек прогресса. Теперь к тому же у него были средства, потому что произошло нечто почти немыслимое, почти невозможное: колоссальный улов сельди у Птичьего острова, чудо, о котором писали во всех газетах и которое взволновало всю округу. Как назвать это иначе, если не удачей, не внезапной щедростью судьбы. А такой молодчина и глава Сегельфосса не мог же загребать деньги и ничего не предпринимать при этом. Он удлинил пристань до глубокого моря; теперь пароходы приставали к молу. Он расширил кредит в своей собственной мелочной лавке и помог многим беднякам в деревне. Это было в его духе. Он обсуждал также со старым На-все-руки план организации в городе молочной фермы для всего округа.
Да, и это и многое другое было в его духе, но мать только головой качала. А когда он начал строить хижину в горах, она даже руками всплеснула:
- Уж этот Гордон! Уехать на дачу из Сегельфосской усадьбы! Почему фру Юлия не помешала ему?
Но фру Юлия этого не делала, она была хозяйка, любовница и мать, красивая и тёплая, только женщина, теперь она снова ходила с круглым животом. Нет, это было не в её нраве - препятствовать мужу.
Мнение Старой Матери имело уж вовсе не такое малое значение: у неё был богатый и разнообразный опыт, и она могла подать отличный совет. Жена Теодора Из-лавки имели обыкновение несколько обуздывать фантазию сына, когда та могла привести к крупным издержкам. Но как раз в этот момент ей не хотелось ссориться с ним. Наоборот, у неё были причины угождать ему и быть его верным другом. Разве он не согласился на её просьбу и не взял в дом Отто Александера, того самого, который так ловко ловил лососину для хозяйства и так охотно коптил рыбу в коптильне, хотя бы и среди ночи?
Старая Мать выглядела моложе, чем когда бы то ни было, она порхала по дорожкам, как молодая девушка, и носила медальон на шее. Она была смелой. Разговоры о ней и о цыгане с пристани давно замолкли, но теперь возобновились с новой силой. Она распевает песни без всякого зазрения совести! Она с ним то в коптильне, то на борту яхты "Сория", туда они берут вино, - они ведут себя хуже молодых. Как ей только не стыдно!
Но Старая Мать не стыдилась. И что бы она ни делала, она никогда не раскаивалась; в этом отношении она была сорвиголовой. Но возразить сыну она всё-таки не решалась.
- Я вижу, появилось много парней с заступами и граблями, - сказала она. - Они твои?
- Да, это рабочие с Юга, они будут прокладывать дорогу к охотничьей хижине.
- Целую дорогу? Послушай-ка, Гордон, а не достаточно разве тропинки?
- Нет, - отрезал сын.
И мать тотчас сдалась:
- Да, впрочем, ты прав: на что тебе охотничья хижина, если туда не будет дороги?..
Случилось так, что Гордон Тидеман упомянул об этом проекте На-все-руки: ему нужно два-три опытных человека, и прежде всего кого-нибудь, кто наметил бы линию будущей дороги.
На-все-руки сказал, что, по его мнению, это не так уж трудно.
- Как?! - переспросил шеф. - Ты бы мог это сделать?
- Как раз такие вещи я и умею, - ответил На-все-руки. Прямо таки незаменимый человек, никогда не поставишь его в тупик!
- Для этого есть разные способы, и провести тропинку не стоит большого труда.
- Нет, не тропинку! - фыркнул шеф.
- Так, значит, дорогу для езды?
- Да, потому что мы должны иметь в виду перевозку мебели и продуктов. Я предполагаю, что семья пожелает жить там в самое жаркое время лета.
- Как я глуп! - сказал На-все-руки. - Так, значит, дорога должна идти зигзагами, постепенно подымаясь, или она может быть более прямой и крутой?
- На месте тебе виднее будет. Для меня безразлично, будет ли дорога крутой, или нет, но может статься, что моей жене захочется пройтись по ней.
- Возможно, что нам придётся взрывать, чтобы продвинуться вперёд, - место очень нескладное. Я могу пойти взглянуть на гору хоть сейчас, если вы находите это нужным.
Шеф кивнул головой в знак согласия.
- И потом, когда будешь возле хижины, погляди, кстати, нельзя ли поставить решётку перед пропастью, из-за детей...
Незаменимый человек этот На-все-руки. И главное, его манера держаться пришлась очень по душе Гордону. Тидеману. "Хоть сейчас", - сказал он. Словно он был обязан бежать по первому приказанию, хота шеф был ему обязан уловом! Но разве он от этого стал важным или надменным, или может быть позволил себе вольности, когда пришла телеграмма? Ничуть. Когда шеф прочёл её, На-все-руки заметно взволновался, он перекрестился, облизал губы, проглотил слюну, глаза его стали светло-голубыми. Но он тотчас овладел собой и сказал:
- Так, значит, они соединили оба невода и загнали рыбу в один затон. И больше ничего не стоит в телеграмме?
- Только что сельдь 7-8 и 9-10. Я не знаю, что это значит.
- Это важно, - сказал На-все-руки. - Это значит: столько-то сотен сельдей приходится на бочонок. Это товар средний и выше среднего.
И в то же мгновение он обнаружил практический ум: покупателей, покупателей прежде всего! Разослать телеграммы во все города; нужны соль и бочки, яхта "Сория" пусть тотчас же отправляется на Север, - "если вы находите нужным", - добавил он.
Шеф долго глядел на него. Ни одного намёка на то, что он заслуживает одобрения, ни одного корыстного слова. Только само чудо, игра сильно занимали его, и он сказал:
- Обидно, что я не видал этого.
Вот и всё.
Гордон Тидеман не был эксплуататором, он отдавал себе отчёт, чем он обязан На-все-руки и как должен быть ему благодарен. Он хотел как-нибудь отличить его, устроить в честь его праздник, угощение, но старик воспротивился этому. До сих пор он жил в каморке в людской избе, теперь шеф предложил ему комнату в главном здании, с зеркалом в человеческий рост, с ковром на полу, с кроватью красного дерева, украшенной золочёными ангелами и с бронзовыми часами на камине. На-все-руки только головой покачал и смиренно и почтительно отказался.
Да и вообще это был своеобразный человек. Он продолжал прилежно и бескорыстно работать на дворе, никогда не берёг себя, не боялся никаких хлопот и не заикался о прибавке жалованья. Шеф сказал ему, что с радостью даст ему значительную прибавку.
- Всё равно это будет ни к чему, - отвечал ему человек.
Может быть, ему нужна определённая сумма, чтобы начать какое-нибудь своё дело или купить что-нибудь?
- Так-то оно так, но, с вашего разрешенья, не будем больше говорить об этом.
Тогда шеф уделил ему сумму, достаточно крупную, чтобы предпринять что-нибудь. С тех пор прошло уже несколько недель, а он по-прежнему оставался в своей должности мастера на все руки и ничего не изменил в своей повседневной жизни. Разве только вот что: кто-то видел его на почте рассылающим почтовые извещения за границу.
В горах поют, закладывают мины и взрывают, там почти что весело. Несколько артелей работают на дороге: одни взрывают скалы, другие мостят, некоторые роют канаву, а другие отвозят землю. На-все-руки наблюдает за всем, вдумчивый руководитель, отлично понимающий дело.
Однажды он сказал:
- Взорвите этот камень, он давно нам мешает.
Они не захотели взрывать. Камень весил, вероятно, около полутонны, но рабочие считали себя молодцами и захотели отвезти камень в тачке.
- Взрывать такой пустяк!
На-все-руки поглядел на них внимательно: оказалось, что они выпили и водка ударила им в голову. Когда они стали взваливать камень на тачку, сломалось колесо, и тачку пришлось бросить.
- Взорвите камень! - сказал На-все-руки.
Они ни за что на это не соглашались, они рассердились на камень и отказались взрывать его.
- Ишь чёрт! - говорили они. - Это один из тех камней, которые нарочно делаются тяжёлыми. Ну, а мы не сдадимся.
Пять человек справились наконец с камнем и в тачке отвезли его в яму. С торжествующим видом вернулись они обратно. Один из рабочих повредил себе руку.
На-все-руки подозвал к себе рабочего из другой артели и велел ему взорвать камень.
- Теперь!.. - закричали другие. - Но камень ведь убран с дороги
Но камень всё-таки взорвали.
Рабочим это не понравилось, они ворчали и выражали недовольство поступком старосты, задорно спрашивая его, не дурак ли он. Он не отвечал. Они назвали его старым шутом и стали наступать на него. На-все-руки спиной отступил к скале, чтобы на него не могли напасть сзади, но двое из самых отчаянных сорвиголов преследовали его. Они хотели, чтоб он объяснился, ему нечего было важничать и корчить из себя немого, они грозились перебросить его за высокий барьер, показывали ему кулаки.
Вдруг На-все-руки выхватил из заднего кармана револьвер и выстрелил. Оба нападавших на минуту растерялись от неожиданного выстрела.
- Ты стреляешь? - закричали они.
Но, вглядевшись в старого На-все-руки, они поняли, что ему не до шуток: он был бледен, как полотно, и в бешенстве скрежетал искусственными зубами.
- Стоит ли принимать это всерьёз? - говорили они, стараясь образумиться. - Мы не хотели ничего дурного.
- Да не стойте там и не валяйте дурака! - кричали им товарищи, желая их предостеречь.
В обеденный перерыв, после того как задор с них сошёл, На-все-руки обратился к ним со следующими словами:
- Вы здесь рабочие и должны исполнять, что вам приказывают. Никто из вас не возьмёт на себя ответственность за нарушение порядка, вы не таковский народ. Вот вы сломали тачку и принесли вред человеку. Что вы теперь будете делать? Тачка не для того, чтобы в ней возить полтонны, а человек с раздавленными пальцами не может работать.
Молчание.
- Да, но зачем же взрывать камень потом?
- Так нас учат уму-разуму на море.
Они продолжали ворчать:
- Мы не на море. А когда ты стрелял, ты ведь мог попасть в нас!
- Да, мне ровно ничего не стоило попасть в вас, - сказал На-все-руки.
Они ещё раз внимательно поглядели на него и убедились, что он не шутит.
Но прошло немного времени, и мир опять воцарился.
Случилась другая история. К тому самому месту, где кончалась дорога, примчался разъярённый бык, огромное чудовище.
Он был в бешенстве, рыл землю, расшвыривал рогами кучи щебня, ревел.
- Ступай и прогони этого комара! - сказал кто-то человеку из Троньемского округа.
Это был маленький коренастый человек с широкими плечами. Его звали Франсис.
- Ну что ж, с этим я справлюсь - сказал Франсис и направился к быку с ломом в руке.
На-все-руки шёл как раз вниз по дороге и закричал:
- Стой!
Где была голова у этого человека? Бык заревел, уставившись на троньемца, но никто из них не хотел уступить.
На-все-руки опять закричал: "Стой!" Но троньемец не обратил на это внимания, поднял камень и бросил его, камень попал в животное, но произвёл на него впечатление не больше, чем капля воды. Вдруг бык разбежался, хвост прямо по воздуху, земля и камни полетели во все стороны, в следующий момент троньемец взлетел на воздух, описал лугу над своими товарищами и, перелетев через барьер, исчез в пропасти.
Готово!
Бык, казалось, сам удивился. Он неподвижно стоял одну минуту, потом опять стал рыть землю ногами и реветь.
На-все-руки отдал приказание:
- Принести цепи!
Выше на дороге у них были цепи, которыми они привязывали фашины, когда взрывали вблизи домов. Несколько человек побежало вверх; казалось, они были рады, что могут удрать. Оставшиеся попрятались, кто как мог, за большими камнями и скалами.
Рабочие вернулись с цепями, связали их стальной проволокой и пришлись окружать животное. Все принимали участие. Кто-то предлагал протянуть цепи в узком месте и закрыть проход.
- Ничего не выйдет: бык перепрыгнет. Нам нужно поймать его! - сказал На-все-руки.
Они стали постепенно сужать кольцо; эта многочисленная перекликающаяся толпа смутила быка, он фыркал, но не двигался с места. Когда он наконец собрался сделать прыжок, одна из передних ног запуталась в цепи, и ему пришлось сдаться. Два человека без усилий отвели его вниз, ко двору.
Тут снова вынырнул троньемец, - маленький, плотный Франсис появился у края пропасти и попросил протянуть ему руку, чтобы перелезть через барьер.
- А ты не можешь перепрыгнуть? - пошутил кто-то.
- Нет, я расшибся, - ответил он.
Вот чёртов сын! Нельзя сказать, что он остался цел и невредим: из головы у него текла кровь, и он ужасно выглядел, но он не убился насмерть и теперь сам не понимал, как это случилось. Он был молодчиной, бодро рассказывал о своём, состоянии, у него было такое ощущение, словно весь он вывернут наизнанку.
- Я словно перемешан с грязью. Смотрите, я плююсь даже грязью! Дайте мне воды, ребята.
- У тебя зверская дыра в голове. Ты, видно, здорово ударился о ландшафт.
- Да, но об этом после. Дайте мне воды.
Он стал ловить воздух и чуть было не потерял сознания. Нет, он не остался невредимым: доктор Лунд обнаружил, что у него сломаны два ребра и здорово повреждена голова.
Обитатели Сегельфосской усадьбы приходили смотреть, как прокладывается дорога. Кроме Гордона Тидемана и фру Юлии, изредка появлялась и фрёкен Марна, та самая, которая до сих пор гостила у своей сестры, вышедшей замуж за Ромео Кноффа, жившего южнее. Она была светлая, как и её мать, Старая Мать; Марна старше Гордона, - ей было уже далеко за двадцать лет, - красивая дама со спокойной манерой говорить, слишком спокойная, пожалуй, даже немного ленивая.
Приходил кое-кто и из города: аптекарь Хольм, начальник телеграфа с женой, почтмейстер Гаген с женой. Дамские посещения всегда подзадоривали рабочих: те, кто минировал, принимались буравить и стучать с пением и свистом, а кладчики барьеров с громкими возгласами поднимали камни. Фрёкен Марна особенно сильно действовала на них; пожалуй, даже все они влюбились в неё, и здорово влюбились.
- Вы пели так весело, что мне захотелось придти поглядеть на вас, - говорила она иногда.
Адольф отвечал:
- А не хотите ли вы попробовать заложить мину?
- Я не сумею, - говорит Марна и качает головой.
- А вы попробуйте.
- Да вы с ума сошли! Я могу повредить вам руку.
Парень совсем был влюблён и поглупел:
- Мне наплевать на руку, если это сделаете вы.
На это она только улыбалась и опускала глаза, что придавало ей хитрый вид, будто она себе на уме.
Рабочие выражали между собою удивление, почему фрёкен Марна не вышла замуж, и спрашивали друг друга, как собственно обстояло с ней дело.
- Вот увидишь, она из тех, для которых все недостаточно хороши.