Он медленно приподнял саван с той деликатной осторожностью, какую проявляют к мертвым, словно боясь причинить им боль. Сперва под маленьким белым чепцом он увидел низкий, умный лоб; потом черные, очень густые брови; веки, окруженные длинными ресницами; прямой нос с широкими прозрачными крыльями и линию бровей. Чуть ниже носа, совсем близко, был рот. Чувственные, слегка великоватые, но изящной формы губы сложены были в то, что древние называли луком Амура. Лицо янтарного оттенка, с крупными чертами, благородными и точеными, говорило о характере нежном, решительном, терпеливом, наивном и простодушном. Маленькие груди, круглые и упругие, обрисовывались под муслиновым корсажем. На ногах были тончайшие белые чулки и бальные туфельки из красновато-коричневой кожи, отливавшей золотом.
- Взгляните же, мсье, - вымолвила Розье, - взгляните на прекрасное мое сокровище, завтра земля пожрет его. Взгляните…
Но скорбь задушила ее, она уткнула лицо в передник, и даже несмотря на это, вопреки ее желанию, сквозь ткань слышались рыдания, походившие на хрипы. Были и минуты, когда ее рука безвольно падала вдоль тела вместе с передником, открывая взору лихорадочно горящее лицо Розье и большие устремленные в одну точку глаза, из которых текли безмолвные слезы.
Поль Гетальс, а пришедшего звали именно так, подумал, что надо бы прикрыть тело Гритье.
Розье не позволила ему сделать этого и, вновь придя в ярость, отбросив ткань далеко, насколько хватало сил, угрожающе встала перед ним:
- Кто разрешил вам скрывать ее от меня? - вскричала она. - Если мне хочется убрать подальше это сукно - так вам ли мешать мне взглянуть на мою дочь? Я хочу видеть ее, хочу посмотреть на нее, прежде чем она навеки уйдет! Полагаю, что и полиция не запретила бы мне этого.
Потом, указав на лицо дочери, аккуратно подняв чепец, чтобы отбросить назад всю густую копну темных волос, чье струение при свете отливало в рыжину, и смягчаясь, по мере того как чувства становились словами:
- У какой еще из девушек Гента, - причитала она, - такие же красивые волосы, такой чистый лоб, такой твердый дух, что скрывает этот мрамор, о бедная Гритье! А эти прекрасные глаза, они так часто посылали их бедной старой матери такие добрые, а то и лукавые взгляды. Ты ведь была балованное дитя, правда, Гритье? Неужели ты больше никогда не обнимешь меня, дочь моя, дочь моя, дочь моя? - И, отпрянув, Розье завыла: - Никогда больше, Гритье! - И она позвала ее: - Гритье! Вернись, Гритье, ведь я совсем одна. Гритье!
Но ничто не могло поколебать недвижность той, что лежала на ложе.
- Да, да, - повторяла Розье, словно безумная, обращаясь к кому-то, кого здесь нет, - да, да, - мой муж, вот кто ушел как предвестник, чтобы застолбить место там, в царстве червей. Она умерла, не успев ничего такого мне оставить, что я бы так же крепко любила, и замуж не успела выйти, а грудь-то вон какая, да и кровь тоже - они напоили бы младенца молоком крепче вина. А что за ножка, да есть ли еще девушка в Генте, что могла бы похвалиться такой же? Ведь совсем как у статуй, взгляните сами, и это зароют в землю, а какие-то крабы-уродцы будут ползать сверху. Скажите же, вы, - обратилась она на сей раз к гостю, - да разве этакий ладный господин навроде вас не хотел бы иметь такую девушку у себя в доме хозяйкой?
- И полагаю, очень бы хотел! - ответил тот.
- Да, и тем не менее, - сказала Розье, - вам ее не заполучить!
И она нежно, ласково принялась поглаживать кудри и лицо дочери.
Гость Розье не отрывал от Гритье пристального и внимательного взгляда наблюдателя, который, казалось, не верит глазам своим.
Она увидела, как он встал, взял зеркальце, приложил к губам Гритье, взял ее за руку там, где пульс, положил свою руку ей на левую грудь, постучал ей по ладони и послушал.
- Что вы там делаете и кто вы такой? - спросила Розье со смутной надеждой.
- Я врач, - отвечал он.
- Врач! - вскричала Розье, сразу став почтительной и смиренной. - Господин врач, да правда ли Гритье умерла?
- Ничего не могу сказать, - ответил он.
- Делайте что должно, - отвечала она.
Гость приподнял голову Гритье, подложил под нее свою руку и подержал так.
- Давно ли, - спросил он, - ваш доктор решил, что эта девушка мертва?
- За три часа до вашего прихода, господин доктор.
- И сколько, он вам сказал, она уже мертва?
- Уже двадцать семь часов, - ответила Розье, просчитав на пальцах.
- И какая же, по его мнению, болезнь унесла ваше дитя?
- Апоплексический удар, какого он никогда не видал.
- Апоплексический удар! - улыбнувшись, повторил Поль. - Волосы-то еще теплые, - добавил он.
- Что вы сказали? - спросила Розье.
- Я сказал, что волосы еще теплые и этот цвет лица совсем не такой, какой бывает у мертвых. Я говорю, что ваш доктор, быть может, совершил ошибку.
- Как! - трепеща, сказала Розье. - Да точно ли вы врач?
- Да.
Розье вздрогнула от надежды и издевательски расхохоталась.
- Эко ведь, - сказала она, - вы говорите, что не уверены, будто Гритье умерла?
- Не уверен.
- Повторите.
- Совсем не уверен в этом.
Розье взяла его за руку и подвела к маленькому деревянному столику, покрытому навощенной материей, что стоял промеж двух окон. Она дрожала как осиновый лист; несколько раз раскрывала рот, пытаясь вымолвить что-то, и много раз проглатывала слова, так и не сказав их. Наконец она постучала по столу.
- Послушай, - сказала она, и плача и смеясь, пожирая собеседника глазами, - послушай, если эти слова не для того только, чтобы надо мною насмеяться, если ты не врешь, если спасешь этого ягненка, уже приготовленного мяснику, я отсчитаю тебе на этом столе, отсчитаю и золотом, и купюрами, и пятифранковыми монетами десять тысяч франков, слышишь ты, десять тысяч франков!
И старуха Розье разрыдалась, но уже совсем другими слезами - не теми, что были исторгнуты материнской любовью.
- Теперь ступай, - сказала она властно, подталкивая своего гостя к постели, - смотри, но смотри как следует! - И она погрозила ему кулаком. - И скажи мне, почему ты думаешь, что Гритье не умерла?
- Потому, - отвечал Поль, - что я вижу тут покой глубокого оцепенения, а не отвердение материи, из которой ушла жизнь.
- Если ты врешь, - сказала Розье, - ты подлец!
VII
Розье села у изголовья постели, а Поль - в ногах. Долго они оба вглядывались в Гритье, которая так и лежала не шелохнувшись.
Вдруг Розье поднялась. Она скинула со стола маленький сундучок, скатерть, распятие и обе свечи, придвинула стол к кровати, снова вставила свечи, поставила распятие на камин и сказала:
- Доктор, я убираю алтарь. Быть может, это принесет счастье ребенку.
- Есть у вас в доме хороший уксус? - спросил тот.
Розье замялась. Ответить стоило ей такого усилия, точно правду вырывали изо рта клещами. Покраснев, она сказала:
- Нет. Он был слишком крепкий, и мне пришлось напополам разбавить его водой, влив ее прямо в бутылки…
- И?.. - откликнулся Поль, словно хотел спросить еще о чем-то.
- Не спрашивайте больше, - умоляюще произнесла она. - Не могла же я такого предвидеть, - прибавила она, утопая в слезах, - но скажите, что вам нужно, за ценой дело не станет, я сбегаю и найду. Или вы не верите, что я могу бегать?
- Есть кое-кто, кто бегает быстрее вас.
- Кто же?
- Сиска.
- А трактир?
- Закрыть его надо на этот вечер, - ответил Поль, выходя за дверь и оттуда подзывая Сиску.
Сиска быстро поднялась наверх, топоча, как пахотная лошадь, и немного напоминая ее своей походкой.
Она встала перед доктором, который выписывал рецепт. Он протянул его ей.
- Иди, - сказал он, - к аптекарю Ван Беркелаару, это в пяти минутах ходьбы отсюда.
- Я его знаю.
- Дай ему этот рецепт. Если он ответит, что для приготовления нужно время, попроси его отдать тебе все ингредиенты, нужные для снадобья. Кстати, я это пишу внизу, под моей подписью. Не нужно красиво упаковывать, но принести поскорее необходимо. Беги.
- Дайте денег.
Розье нехотя полезла в карман и все медлила, не спеша отыскивать там кошелек. Доктор дал Сиске пять франков, и, ожидая ее, наполнил водой на две трети глиняный кувшин.
Не прошло и десяти минут, как вернулась Сиска. Доктор взял у нее из рук пакет с веществом, походившим на соль, которое он высыпал в кувшин; потом тем же образом опустошил содержимое одного флакона, потом другого, который, едва его откупорили, тут же распространил по комнате нестерпимый запах щелочи. Он размешал эту смесь обеими руками, ставшими после этого красными, почти кровавого цвета. Обе женщины чихали и кашляли.
- Найдите мне фланелевую ткань, - сказал он Розье.
- Мою нижнюю юбку, возьмите мою нижнюю юбку, мсье, - воскликнула Сиска.
- Да ведь юбка-то совсем новенькая, - возразила Розье.
- Не важно, мсье доктор, - сказала Сиска. - Берите!
И она вытащила из-под платья свою нижнюю юбку, порвав ее на куски прежде, чем Поль успел ей возразить.
- Добрый Боженька воздаст мне за это, - сказала она.
- Сиска, - сказал Поль, сам решивший в таких обстоятельствах быть для Сиски добрым Боженькой, - теперь найди мне все одеяла, какие только в доме есть.
- Мадам, дайте ключ от шкафа, - сказала Сиска Розье.
- Пойду сама найду, - отозвалась Розье, - они здесь, рядом с кабинетом.
Розье держала белье и предметы туалета в шкафу, ключ от которого не хотела доверять Сиске; там у нее лежала целая стопка и новых и старых одеял, числом десять.
- Теперь слушайте хорошенько, - вымолвил Поль, - сейчас вы разденете вашу дочь догола; сделав это, подложите под нее два одеяла, вымоченных в той смеси, что в кувшине.
- Но это мне их не испортит? - поинтересовалась Розье.
- Возьмите несколько кусков нижней юбки, это тампоны для растираний, будете окунать их в раствор и растирать тело Гритье целиком, с головы до ног. Ты, Сиска, три что есть сил, а когда устанешь, как и несчастная мадам, которая стоит здесь же, возьми еще одно одеяло, вымоченное в растворе. Набрось его сверху на тело поверх всего остального, оставив непокрытой одну только голову.
- Если только и надо растирать да трясти, чтобы она пробудилась… - промолвила Сиска, засучивая рукава до локтей и беря куски нижней юбки. - Давайте, мамаша, за работу. А вам, мсье доктор, лучше выйти, вам тут не место. Мы вас кликнем, когда покончим с этим.
- Если понадоблюсь, - сказал он, выходя из комнаты, - я буду стоять за дверью, на лестнице.
Уже стоя там, он услышал, как обе женщины расчихались и раскашлялись не на шутку. Розье говорила:
- Какая она холодная, бедная овечка.
А Сиска:
- Давайте же. Молодая хозяйка, червям вы еще не достанетесь, мы вас разбудим. Что, Гритье, вам из-за меня больно, а? Да ведь это для вашего же блага, милая хозяйка. Это как следует разгорячит вашу кожу, такую нежную, бедная дочурка Боженьки милосердного, зато уж она сама поправится.
- Ты слишком сильно растираешь, - говорила Розье, - так ее саму на кусочки разорвешь.
- Нет, мадам; я знаю, что задумал доктор: он хочет, чтобы к коже прилила кровь; чувствуете, как это крепко и как горячо?
- Это благодать, что он пришел! - говорила Розье.
- Благодать, и я так же думаю, - откликалась Сиска. - Вы устали, мадам?
- У меня силенок побольше, чем у тебя, - отвечала Розье.
- Вот малорослые худышки, - отвечала Сиска, - да они крепче железа. Растираем!
- Берегите лицо, - сказал доктор из-за двери.
- Уж конечно, - отозвалась Сиска, - а вам еще не время зайти! Смелей, мадам!
- Какая тяжелая, - сказала Розье.
- А по мне, так вовсе нет, - ответила Сиска, - хотя да… да нет… Как будет жалко, Господи Боже мой, если вы и вправду, а такая красавица, такая добрая, бедная молодая хозяюшка! Силы небесные! Иисус и Мария! Богородица наша! Верните нам ее, она ведь никогда не совершала плохого, была такой смиренной. Верните нам ее! Иисус! Мария! А уж я вам каждую субботу буду ставить по толстой свечке. Верните нам ее!
Розье снова зарыдала. Поверх шума, рыданий, слов Поль различил звук сильнейших растираний и сильно раскачиваемого тела. Он вдруг крикнул:
- Хватит! Теперь прикройте ее.
Это было сделано в мгновение ока.
- Я могу войти?
- Да, мсье доктор, - ответили обе хором.
VIII
Вдруг все треволнения сменились мертвым штилем. Розье и Сиска, еще даже не отдышавшись, встали, сложив руки и воззрившись на девушку, у которой они могли различить только длинные темные волосы, разметавшиеся по подушке во все стороны и обрамлявшие ее бледное лицо темным кругом.
Две зажженные свечи, стоявшие на столе, позволяли рассмотреть ясные черты и нежный, точеный и простодушный профиль Гритье.
Десять минут молчания прошло словно десять веков, пока его наконец не прервала Розье, обратившись к Полю:
- Что ж, так вот оно какое, ваше чудодейственное средство, вот уж мои похвалы-то снадобью вашему… Взгляните сами, как оно мне на пользу!
Казалось, она хотела оскорбить его, но пока еще не осмеливалась.
Он же, оставаясь бесстрастным и очень мягким, не удостоив ее строгого ответа, сказал только:
- Терпение, моя бедная мадам!
- Теперь только и остается, что говорить о терпении и о бедной мадам! - воскликнула Розье. - А надо-то исцелить ее.
- Думаю, что могу вам это обещать, - сказал он.
- Я-ду-маю-что-мо-гу… - упирая на каждый слог, передразнила его Розье. - Что за сладкую песнь вы мне тут поете, а!
- Мадам, - по-прежнему мягко отвечал Поль, - прошу у вас еще несколько минут терпения, и вы будете уже не так удручены, как сейчас. Хотите подтверждения?
- Да, - и Розье угрожающе качнула дрожащей головой.
- Тогда слушайте: сейчас трескучий мороз, и вы, уж конечно, сможете принести мне замороженной воды.
- Думаю, да, конечно, - сказала Сиска, - целый чан, где я полоскаю белье - он уже две ночи как стоит во дворе. Там наросло льда в три пальца толщиной. Это вам надо, мсье доктор?
- Да, - отвечал он, - и кусок побольше, с человеческую ладонь.
Сиска снова схватила свечу и галопом сбежала вниз по лестнице, производя одна столько шума, сколько не под силу было бы толпе женщин.
Розье умолкла, в смущении ожидая этого куска лада, посредством коего ей было обещано подтвердить возможность воскресения Гритье.
Поль, не глядя на нее, прислушивался к тому, как Сиска во дворе, стуча деревянными башмаками, колола в чане лед.
Она вернулась с куском, который просил Поль. Он положил его Гритье на лоб.
Это был небольшой кусок в несколько сантиметров высотой и шириной, с трещиной на острой вершине; в желтоватом свете свечей он заблестел во тьме, точно бриллиант, окруженный огненным мерцанием.
Розье, замыкаясь все более, хранила упорное молчание. Поль сказал ей:
- По мере того как на ваших глазах будет таять этот кусок льда, вы сможете сказать, что лоб вашей дочери снова полнится жизнью и теплом.
Розье не ответила и смотрела. Это продолжалось долго; ей понадобилось призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы казаться такой спокойной, несмотря на отчаяние, уже готовое перерасти в ярость - так гневно искрились ее серые глаза и широко раздувались ноздри.
Поль, волнуясь так же, как Розье, затаив дыхание, смотрел на кусок льда, который больше не казался тающим и лежал как мраморный. Напряженные и огненные глаза старухи, казалось, застыли. Глядя на нее дрожащую, Поль опасался, что наступит кровоизлияние в мозг, так явно он видел, как от крови, волнами приливавшей к мозгу, багровеют глаза и щеки. Время от времени у нее на лице, казалось, мелькала надежда, и тогда жалкая улыбка кривила ее тонкие губы, но быстро исчезала при виде зрелища смерти. И еще ниже сгибалась ее старая тощая спина, и глубже прорезывались морщины на ее лбу, и она сжимала кулаки. Будь этот не таявший кусок льда живым существом, она бы своими руками раздавила и растолкла бы его вдребезги. Но на деле он неподвижно, поблескивая, лежал на лбу Гритье, мерцая при свече точно погребальный бриллиант, будто хладный дух в сердце камня говорил жизни: "Нет!" - а смерти: "Да!"
- Еще не тает, а доктор? - спросила Розье голосом, в котором больше не слышалось слез.
- Нет, - печально ответил тот.
На гордом и нежном лице Гритье по-прежнему играл в рембрандтовском сумраке свет горевших свечей, но мерцающий и зловещий кусок льда так и не таял.
Терпение Розье лопнуло. Свистнув сквозь зубы, она ухмыльнулась и заговорила, все больше срываясь на крик:
- Так я и знала, что он не растает! Даже и не думает таять! А не то это было бы колдовством, вот что!
Ее глаза вспыхнули ненавистью.
- Терпение! - отвечал Поль.
- Терпение! - повторила Розье, ухмыляясь еще злей. - Терпение! Он не тает. И не растает никогда. Вы такой же осел и мучитель, как и все. Стоит этим вальяжным господам, разговаривающим на латыни, облачиться в свои черные одежки, и можно подумать, будто весь Гент - их вотчина; а когда нужно вылечить бедного ребенка, который никогда и не болел-то ничем, тут у их науки сразу короток нос. Не смотри на меня своими глазами, будто они такие у тебя добрые, слишком ты молодой, чтоб быть врачом, и напрасно стараешься напуская на себя серьезный вид, всегда ты будешь только недалеким лицемером.
Потом, гнусаво передразнив Поля: "Я ее вылечу, мадам. Эта девушка не умерла":
- …сам видишь теперь, что эта девушка умерла, wysneus, вшивый знахарь, шарлатан, вот ты кто, самодовольный грамотей! Воскреси-ка вот ее, раз она не умерла. И надо же было ради такой ерунды в клочки порвать совсем новую юбку и испортить десять одеял, и вся эта вонючая стирка, которую я сейчас швырну тебе в рожу, тоже пошла прахом! Что, видишь теперь, как он тает, твой лед? Как моя старая туфля? - И, махнув ногой, она сбросила с нее туфлю на десять шагов от себя. - Что, тает твой лед? Не лучше куска дерева, а? Мошенник, вот ты кто, посмей только теперь потребовать у меня плату за услуги, уж я придумаю, какой монетой отплатить, стыдись, шарлатан!
Сказав это, она встала и, дрожа от ярости, пошла и подняла сброшенную туфлю. Потом села у постели.
Вдруг она резко выпрямилась, страшное содрогание прошло по всему ее телу, она простерла к Гритье любящие руки, глаза страшно расширились от пронзительной радости, рот раскрылся точно у обезумевшей!
- Тает, - сказала она, - лед тает!
И бросилась на колени, говоря:
- О! Простите, господин доктор.
Он заставил ее подняться, обняв с мягкой улыбкой.
Она хотела броситься на кровать, сорвать одеяла, но он остановил ее.
- Дайте природе и лекарству довершить свое дело, - сказал он.
Она взглянула на него, как смотрят на ангела, явившегося в экстатическом видении.