И да, и нет. Какая же она маленькая? У нее - особенно здесь, в деревне - такие грезы по ночам. Проснется - или вся в слезах, или с пылающими щеками - и начнет целовать подушку. Вчера видела Николая Никанорыча в его синем галстуке с золотыми крапинками.
Вот и теперь этот сон прошелся весь перед нею, и ей уже менее стыдно. Она сильно обрадуется, если он вдруг подойдет к качелям и скажет своим приятным голосом:
- Александра Ивановна, позволите?..
И начнет качать высоко-высоко. У нее на сердце захолодеет, голова сладко закружится, в шее и в груди точно что-то защекочет. Она зажмурит глаза - и плывет- плывет. Так чудесно! стр.340
Они поют вместе. Николай Никанорыч умеет ноты разбирать бойчее, чем она, хоть ее и учили в институте, и в хоре она считалась из самых лучших. И когда им нужно взять вместе двойную ноту, на которой есть задержка, она непременно поднимет голову; его черные глаза глядят на нее так, что она вся вспыхнет и тотчас же начнет ужасно громко стучать по клавишам.
Нянька Федосеевна ворчит под нос, что он
"землемеришка". Во-первых, он не просто землемер, а ученый таксатор. Папа его очень уважает и выписал для важной работы: разбить на участки лесную дачу, там за дорогой. Он за это большие деньги получит. Да и что слушать Федосеевну. Она только смущает ее. Все какие-то намеки, которых она не понимает. Про мамашу вспоминает беспрестанно. Дает понять, что тетки - особенно Павла Захаровна - совсем обошли папу. А настоящего не говорит, да и не хочется допытываться.
Зачем? Только себя расстраивать.
Мамашу она не помнит. Сама была еще очень маленькая. Тетки ее баловали - это она помнит, и в институт отдали ее не насильно - ей самой хотелось носить голубое платье с белой пелеринкой.
Ну, что ж из того, что тетя Павла - сухоручка, хромая и перекошенная, и язык у нее с язвой? Замуж ее никто не взял - все старые девы такие. Ее она не грызет. Тетя Марфа - так и совсем добрая. Любит поесть и наливки любит… Что ж!.. Она сама - лакомка. И наливки ей нравятся всякие: сливянки, вишневки, можжевеловки. У тети Марфы в спальне - целые бутыли.
И как там хорошо, в послеобеденные сумерки, полакомиться и выпить рюмочку, лежа на кушетке! Тетя все расспрашивает про Николая Никанорыча - нравится ли, видит ли его во сне, не хочет ли погадать на трефового короля?
Трефовый король - это Николай Никанорыч.
И начнет гадать за овальным столом. Подадут свечи. В спальне так тихо и так вкусно пахнет вареньем, смоквой, вишневкой. Тетя - в блузе, вся красная, щеки лоснятся, и глаза немножко посоловели - наклонится над столом и так ловко раскладывает карты.
- Исполнение желаний, марьяж, письмо, настоящее, будущее, неожиданный удар…
Эти выражения выговаривает она с придыханием. И всегда выходит хорошо - марьяжная карта выпадает стр.341 непременно на самое сердце червонной дамы; червонная дама - это она, Саня.
- Скоро, скоро твоя судьба решится, Санечка, подмигивая, говорит тетя Марфа.
Она и сама точно немного влюблена в Николая Никаноровича: одевается к обеду в шелковый капот с пелериной и на ночь городки себе устраивает каленой шпилькой. Да и тетя Павла, когда себя получше чувствует, с ним любезна, повторяет все, что по нынешним временам такими молодыми людьми грех пренебрегать.
- Ты, Саня, не воображай себя богатой невестой, - не дальше как вчера сказала она ей. - Твой отец еще не стар и жениться может в другой раз; а своего у тебя от матери ничего нет. Вот мы разборчивы были и остались в девках.
Она говорит: "в девках" и горничных называет "девки".
От ее голоса, серых глаз, всего тона приходится иногда жутко; но к ней она не придирается, не ворчит, по целым дням ее не видно - все ей нездоровится.
Только и Сане сдается, что нянька Федосеевна права: "сухоручка" держит папу в руках, и без ее ведома ничего в доме не делается.
Умри тетя Павла - она не стала бы долго плакать!.. Да и по ком она убивалась бы?.. Ей часто кажется, что она "сушка", - так в институте звали тех, у кого сердца нет или очень мало.
II
- Саня, а Саня… Ты здесь?.. На качелях?.. Обедать скоро!.. Николай Никанорыч подъехал.
С балкона доносился жирный голос тети Марфы.
Саня обернулась и, не вставая с качель, крикнула:
- Слышу, тетя, сейчас!
Марфа Захаровна, в капоте с пелеринкой из клетчатой шерстяной материи, пестрела огромным пятном между двумя колонками балкона - тучная, с седеющей головой и красными щеками, точно смазанными маслом.
- Иди!..
Пестрая глыба скрылась, и Саня ступила на дерн и оставила веревки качель.
Ручки у нее - диковинные по своим детским размерам, белые и пухленькие, все в ямках на суставах. стр.342
Она расправила пальцы и щелкнула ими. От держания веревок на них оставались следы.
Николай Никанорыч восхищался ее руками. Ей это казалось немного странным. Она считала почти уродством, что у нее такие маленькие руки. Даже перчатки надо было выписывать из Москвы, когда она выходила из института.
Совсем детские! Но все-таки они нравятся, и Николай Никанорыч нет-нет да и скажет что-нибудь такое и смешное, и лестное насчет ее
"ручоночек".
К обеду она уже оделась. Разве поправить волосы - и можно в них вколоть цветной бантик.
Она пошла ленивой поступью к дому - уточкой, с перевальцем. Рост у нее был для девушки порядочный; она казалась гораздо ниже от пышности бюста и круглых щек.
С балкона дверь вела прямо в залу, служившую и столовой, отделанную кое-как, - точно в доме жили только по летам, а не круглый год. Стены стояли голые, с потусклыми обоями; ни одной картинки, окна без гардин, вдоль стен венские стулья и в углу буфет - неуклюжий, рыночной работы.
Комнатка ее помещалась слева, через коридорчик от комнаты тети Павлы. Из передней - ход в кабинет отца; в глубине - гостиная и спальня тети Марфы, просторная, с запахом наливок, самая "симпатичная", как называла ее Саня.
Стол уже был накрыт - круглый, довольно небрежно уставленный. Ножи с деревянными черенками, не первой чистоты, черный хлеб, посуда сборная. В институте их кормили неважно, но все было чище и аккуратнее подано… Зато здесь еды много, и она гораздо вкуснее.
Саня до сих пор не знает: богат ее отец или беден, какой у него доход. Федосеевна пугает ее, что она окажется бесприданницей; на то же намекает тетка Павла Захаровна; самой ей трудно остановиться серьезно на этом вопросе. Расспросить обо всем она могла бы тетю Марфу или Федосеевну; ее что-то удерживает. Непременно узнает она от одной из них что-нибудь такое, что ее совсем спутает.
Отца она не понимает. Какой он? Щедрый, скупой, очень богатый или так себе, концы с концами сводит, хороший хозяин или проживет все дотла к тому времени, когда она выйдет замуж. Ее отец верит в то, что стр.343 в старых девах она не засидится. Это просто невозможно!
Если у нее и не будет хорошего приданого, она все-таки выйдет. Нынче и бедных берут. В ее классе Анночка Каратусова и Маня Аленина вернулись с вакаций невестами, и обе были бедные, отцы их, чиновники в уездах, живут на одно жалованье, и обе они воспитывались на дворянский, а не на свой счет. И теперь обе уже замужем. Как им в невестах было весело! Сколько они целовались с женихами - те приезжали в губернский город и даже проникали в коридоры, что идут вдоль дортуаров. Особенно Маня так вкусно рассказывала - как они, в первый раз, в лесу, начали целоваться, и когда они вернулись домой, то сейчас побежали к ее матери, и она их благословила.
Да, она решительно не знала, какие они помещики - крупные или так себе.
Слыхала она от тетки и от няньки Федосеевны, что эту усадьбу - она называется также Заводное, как и то большое село, за Волгой - отец получил от дальнего родственника вместе с лесом. Родственник был богатый и знатный барин, прожился, и только эта усадьба с лесом и осталось родового. Отец приходился и ему чем-то, и его жене, взятой из местных дворянок,
"неважных", говорила ей как-то Федосеевна. Тетки и отец считают себя древнего рода, самого коренного в этом лесном медвежьем крае. Тетка Павла любит распространяться о том, будто их предок провожал
Михаила Феодоровича, когда его выбрали в Москве на царство, и чуть ли не спас его. Может быть, она смешивает с Сусаниным. Так и Сусанин - им это учитель в институте говорил - кажется, совсем и не спасал царя, хотя и есть такая опера, откуда она поет арию: "В поле чистое гляжу…"
Ей ее фамилия кажется смешной и совсем уже не барской: Черносошная. А тетка Павла и отец гордятся ею. Почему?.. "Черносошные" - она знала, что это такое. Так звали в старину мужиков, крепостных. И это ей объяснил учитель истории, когда раз заболтался с нею около доски. В классе дразнили ее тем, что она обожает его, а это была неправда. Она обожала батюшку - законоучителя, и на исповеди чуть-чуть было не призналась ему.
Саня сидела перед зеркалом своего туалета, и в голове ее все эти мысли завивались клубком, как всегда, и она не могла их направить по-своему. стр.344
Уж такая голова. Вот и письма когда пишет - не может в порядке все прописать, о чем думала вначале. Потому и сочинения выходили у нее хуже, чем у многих подруг.
И не хочется ей ни во что проникать, выспрашивать, соображать и оценивать. Непременно что-нибудь огорчит. Думать станешь на ночь - не заснешь. Да и зачем?
Она и без того побаивается тети Павлы. С ней она больше молчит, ни одним словом ей не возражает. В доме эта тетка - главное лицо, и папа ее побаивается. Все ее считают ужасно умной. Что ж тут мудреного? Целые дни лежит в длинном кресле с пюпитром и думает или книжку читает. Сажала она ее читать себе вслух, но осталась недовольна:
- Ты, Саня, читаешь как пономарь, все в одну ноту. Неужели вас не учили порядочно читать вслух?
Разумеется, никто не учил. Сам учитель словесности отвратительно читал. Во всем классе была одна воспитанница - на нее постоянно и взваливали…
Каждый раз, как идти к обеду, Саня подумает о своей тетке, Павле Захаровне. К ней надо зайти поцеловать ее в ручку или в плечо. Что-нибудь она непременно спросит, чем занималась, и выговора не даст, а язвительно посмотрит или скажет:
- Какой ты птенец, Саня! У тебя в голове, кажется, нет никаких собственных мыслей.
Мысли у нее есть, только не умеет она рассуждать вслух и даже рассказывать то, что прочла.
Ну, да! Она ленивая. Книжки ее мало привлекают и волнуют. До сих пор еще не может одолеть "Записок охотника" Тургенева. Один рассказ читает два-три дня. Ей нравится, но залпом она не умеет читать. Сейчас начнет о чем-нибудь мечтать, и так, глядишь, улетит час-другой.
Николай Никанорыч говорил, что он недавно прочел роман "От поцелуя к поцелую". Ей совестно было попросить этой книжки. А хотелось бы почитать ее.
Перед зеркалом Саня не любит долго сидеть. Лицо свое ей не нравится. Слишком свежо, кругло, краснощеко.
Настоящая "кубышка". Она находит, что у нее простоватый вид. Но отчего же Николай Никанорыч так на нее посматривает, когда они у тетки Марфы сидят за столом, лакомятся и пьют наливку. Ручками ее он уже сколько раз восхищался. стр.345
Густую челку светло-русых волос Саня расправила гребенкой, чтобы она немножко раздвоилась. На шее у нее ожерелье из кораллов. Лифом служит шелковый дж/ерси. Это не очень модно, но суживает бюст, а с обыкновенным лифом она уж чересчур пышна.
Комнатку свою Саня содержит чисто, сама все приберет и уложит. За ней ходит девочка, Параша, из крестьянских подростков. Она не любит, чтобы Параша торчала тут целый день. И Федосеевну она редко допускает. Та живет во флигеле. Нянькой своей она не гнушается, только не любит, чтобы та смущала ее разными своими разговорами о маме да намеками, каких она не желает понимать.
Ее кроватка, с белым пологом, занимает половину стены, смежной с гостиной, где стоит рояль. На нем играла ее мама. Он немного уже дребезжит; она не просила купить ей новый инструмент. Играет она совсем уж не как музыкантша. Петь любит, да и то - полосами, больше на воздухе или, когда ей взгрустнется, у себя в комнате, без всякого аккомпанемента.
Вся остальная мебель - кресла с ситцевой светлой обивкой, шкап, комод, пяльцы (тоже остались от ее мамы), письменный столик, купленный для нее в губернском городе, - расставлена по стенам. Средина комнаты покрыта ковром и свободна: она так любит, чтобы было больше места. Иногда на нее найдет - она начнет одна кружиться или прыгать, воображая, что танцует с кавалером.
С Николаем Никанорычем они танцевали в гостиной так, без всякой музыки. Тетя Марфа хотела было поиграть какой-то вальс старинный, да сейчас же сбилась.
И как он танцует! Ничего еще подобного она не испытала и на выпускном бале, где были и офицеры, и большие гимназисты, и губернаторские чиновники. Держит он крепко и совсем как-то к себе пригибает, так что сердце забьется, и его дыхание чувствуешь на своем лице. Она вся горела, точно в огне. И вертит "a rebours", да так ловко, как никто из ее подруг не умел, - из тех, что всегда танцевали за кавалеров, и на уроках танцев, и на вечерах.
Тетка Павла Захаровна как-то переведет своими большими бледными губами, когда спрашивает ее:
- А что, дурочка, нравится тебе землемер? стр.346
И слово "землемер" она произносит с особенным выражением, а что она хочет сказать - Саня в это проникнуть не может, да и не желает.
Нравится ли? Он не простой землемер, а ученый таксатор. Тетя Марфа говорила ей, что Николая
Никанорыча прислал сюда богатый барин с поручением, и он зарабатывает большие деньги. Папе он делает одолжение, что взялся и для него произвести работы, разбить его лес на участки. Кажется, он не дворянин. Не все ли это равно? Только тетка Павла так гордится тем, что они - Черносошные, а за ней и папа. Он всегда повторяет уже слышанное ею от тетки.
III
Старая горничная Павлы Захаровны, Авдотья, бывшая крепостная, доложила "барышне", что обед готов. Она служила и за столом. Лакей уехал с барином в город.
Комната Павлы Захаровны - длинная, в два окна - пропахла лекарствами, держалась неопрятно, заставленная неуютно большой кроватью, креслом с пюпитром, шкапом с книгами. В ней было темно от спущенных штор и сыровато. Почти никогда ее не проветривали.
В креслах с пюпитром и длинным продолжением для ног сидела она, полулежа, целые дни, в старомодном казакине из бурой вигони и люстриновой юбке, перекошенная на один бок, почти горбатая. Седые курчавые волосы носила она без косы, рассыпанные по плечам. Некрасивые высохшие черты отзывались мужской резкостью; извилистый длинный нос и крупный рот беспрестанно приходили в движение, глаза были круглые, острые, темно-серые, с постоянной усмешкой. Голова давила худые приподнятые плечи своей величиной.
Сухая левая рука - маленькая и костлявая - еле виднелась из-под широчайшего рукава, куда она ее ловко вбирала и за столом чуть-чуть придерживала ею вилку… Потемневшая кожа лица и бородавка на левой щеке делали лицо еще непригляднее.
Павла Захаровна не торопится. Ее и подождут. Сегодня она себя получше чувствует и выходила на балкон. Сестра Марфа сейчас сказывала, что землемер приехал, и она просила его к обеду. стр.347
Землемер этот - разночинец, откуда-то с юга, не то хохол, не то еврей (так она его понимает) - ловок, смел и вкрадчив, и дурочка Саня скоро в него врежется.
Так и должно случиться. Павла Захаровна все это прекрасно замечает - и ничто в доме не делается без ее надзора и согласия, хотя она и не выходит почти из своей комнаты. Ей известны и послеобеденные сидения у сестры Марфы, угощение наливками, гадание в карты. У
Марфы - склонность к крепким напиткам. И до мужчин она всегда была слаба… Замуж вовремя не попала. Потом - лет уже за тридцать - разрешила себе.
Павле Захаровне все известно… Знает она, зачем сестра ездила и в Москву, лет больше десяти назад… Скрыть свой грех. Ребенок, к счастью, умер. И потом у Марфы были связи. Добро бы со стоящим народом!.. А то со всякой дрянью, с сыном дьякона, с письмоводителем исправника. Она всегда была простовата, жила в спанье, в наливки да в свои "фигли- мигли"! И она перед землемером тает… Даже противно смотреть.
Но все это Павла Захаровна терпит.
Почему?
Что ей раз запало в душу - то с ней и умрет. Не могла она вынести соперничества с невесткой. Брат Иван Захарыч - моложе ее на несколько лет - жил всегда ее умом, нужды нет, что остался рано на полной воле, главным наследником двух вотчин. Она не допустила бы его до всех глупостей, какие он наделал с тех пор - вот уже больше двадцати лет - если б не пошла на сделку с самой собою, с своей женской злобностью. Надо было вытравить из его сердца любовь к жене. Та его обошла. Из бедных чиновничьих дочерей - какого-то станового пьянчужки дочь - в пепиньерках была оставлена в институте. Он приехал на выборы, бывал у какой-то классной дамы в гостях, влюбился и сейчас же, не спросившись у нее, старшей сестры, вернулся оттуда женихом. Она затаила в себе эту обиду. Все семь лет его женатой жизни она провела в другой усадьбе; в явной ссоре с матерью Сани не была, но не прощала обиды и ждала часа отместки. Невестка умерла, точно в угоду ей. С памятью жены Иван Захарыч слишком носился… И эту память ей удалось-таки затемнить. Чтобы быть в ладу с своей совестью, она и себя уверила в том, что невестка обманывала мужа, что Саня и "не думает" быть дочерью
Ивана Захарыча. С тех пор он опять стал ее стр.348 младшим братом, жил под ее надзором. Только бы он вдругорядь не женился. Ну, и надо было допустить его до незаконной связи. Она все знает: у него в городе "мам/ошка" и двое детей. Усыновлять он их не посмеет без ее разрешения, да и не пожелает. Это семейство с левой стороны он обеспечил - заложил землю другой вотчины, купил им домик и сделал вклад в местный дворянский банк. Денег он прожил в последние десять лет прорву, и не на одно это. Усадьба, где они живут, с парком, - тоже заложена… Проценты платит он с трудом… Ей и сестре Марфе он задолжал по пятнадцати тысяч - все их достояние. Кроме выкупных свидетельств, у них за крестьянским наделом осталось по двести десятин плохой землицы, и они ее продали по частям.
Иной раз ее страх разбирает - ну как брат совсем разорится?.. Что им с сестрой делать из сохранных его расписок? Но она еще не рехнулась. Теперь - самый настоящий момент подошел. Не заложен лес - большой, в несколько тысяч десятин… Она и настояла на том, чтобы пригласить ученого землемера и разбить лес на участки, привести в известность и продать. Тут она плошать не будет, и свой, и сестрин капитал возвратит; коли на то пошло, и расписки представит ко взысканию. До этого он себя не допустит. Усадьба и парк - только обуза: никакого не дают доходу, а стоят не мало, да еще за них надо платить проценты. Брат держится за них из одного дворянского гонора, потому что они ему достались от дальнего родственника, какого-то богача и магната; за их части он выдал им деньгами. И лес - тоже родовой. Продать надо и то, и другое. Капитал - за уплатой тридцати тысяч сестрам - он скоро спустит. И останется у него дальняя вотчина со старинной усадьбой. Туда и переселятся жить. Проценты не на что будет платить и за нее. Они с сестрой выкупят имение, когда его банк назначит в продажу. Вряд ли у брата останется еще, к тому. времени, хоть тысчонка рублей. Что ж! И будет жить у нее, Павлы Захаровны, на хлебах… Или уйдет к своей сударушке, если не сумеет ужиться.