Главное - Сане, дочери ненавистной невестки, не достанется ни одного вершка из родовых угодий. Брат охладел к ней давно - и только играет роль ее отца, не хочет показать, что он носился столько лет с чужим ребенком. стр.349
Вот тут-то так кстати и пожаловал этот землемер. Остальное идет как по маслу. Марфа их сводит, приучает Саню к наливке, сама рада-радешенька - только чтобы ей около смазливого мужчинки посидеть лишний разок. Тот - ловкач, своего не упустит. Не пройдет и месяца, как девчонка заблудится с ним где-нибудь в парке. Тогда разговор короткий - надо выдавать за землемера… Выбросить ей на приданое несколько тысчонок - и довольно!.. Чего же она больше заслуживает? В мать пошла. С развратными наклонностями. Туда ей и дорога! Будь у этой толстой, чувственной девчонки в голове мозг, а не сенная труха, она бы знала, как ей себя вести и как оградить сколько-нибудь свои права. У этой подурухи менее мыслей, чем у птицы.
Если и может кто ее смущать, так нянька ее, Федосеевна.
Давным-давно выгнала бы она эту дрянную смутьянку, если б не глупый гонор брата. Видите ли, он, у смертного одра жены, обещал ей обеспечить старость
Саниной няньки… Так ведь он тогда верил в любовь и непорочность своей возлюбленной супруги… А потом? Голова-то и у братца не далеко ушла от головы его мнимой дочки; и сколько раз Павла Захаровна язвила самое себя вопросом: с какой стати она, умница, положила всю свою жизнь на возню с такой тупицей, как ее братец, Иван Захарыч?
Только и есть в нем одно - свое дворянское достоинство соблюдает. Имя Черносошных ставит так же высоко, как и она. И это в нем она воспитала. Важность в нем прикрывает скудость мозга. Учился плохо, в полку был без году неделю, своей видной наружностью не умел воспользоваться, взять богатую и родовитую невесту, женился на дряни, по выборам служил два трехлетия, и даже Станислава ему на шею не повесили, а другие из уездных-то предводителей в губернаторы попадают, по нынешнему времени. Весь прожился зря - ни себе, ни людям. Ни у него приемов, ни кутежа особенного… Метреска из мещанок; на нее и на незаконных детей не Бог знает какой капитал записан им; а в двадцать лет расстроил прекраснейших две вотчины… И кончит тем, что у нее, у Павлы Захаровны, будет доживать на хлебах.
Тогда она успокоится… Он получит должное возмездие за всю свою дурость. Но если она не доведет стр.350 его до продажи леса и усадьбы с парком - может кончиться совсем плохо и для нее с дурындой Марфой; та без нее тоже пропадет.
Павла Захаровна встала с кресла в несколько приемов и, ковыляя на левую ногу, прошлась по комнате взад и вперед, потом постояла перед зеркалом, немножко расчесала взбившиеся курчавые волосы и взяла из угла около большой изразцовой печи палку, с которой не расставалась вне своей комнаты.
Без нее не сядут. Она бы и сегодня не вышла. От глупых разговоров сестры и племянницы ее тошнит; но надо ей самой видеть, куда зашел землемер в своем сближении с Саней. От него же она узнает подробности о какой-то миллионной компании, которая с весны покупает огромные лесные дачи, по сю и по ту сторону Волги, в трех волжских губерниях. Землемер, кажется, норовит попасть на службу к этой компании. Ему следует предложить хорошую комиссию и сделать это на днях, после того, как молодые люди погуляют в парке раз-другой. Он и теперь знает, что без ее согласия ничего в доме не делается. Надо будет дать ему понять, что Саня ему может достаться в жены, если его поддержит она.
Дверь опять приотворилась, и Авдотья во второй раз доложила:
- Кушать пожалуйте, барышня.
- Иду! - отозвалась Павла Захаровна и, подпираясь палкой, заковыляла к зале.
IV
Подали зеленые щи из рассады с блинчатыми пирожками.
Против Марфы Захаровны, надевшей на голову черную кружевную тряпочку, сидел землемер; по правую руку от него Саня, без кофточки, по левую - Павла
Захаровна.
Землемер не смотрел великорусом: глаза с поволокой, искристые зрачки на синеющих белках; цвет лица очень свежий, матовый, бледноватый; твердые щеки, плотно подстриженные, вплоть до острой бородки. Вся голова точно выточена; волосы начесаны на лбу в такую же челку, как и у Сани, только черные как смоль и сильно лоснятся от брильянтина. В чертах - стр.351 что-то восточное. Большая чистоплотность и франтоватость сказывались во всем: в покрое клетчатого пиджака, в малиновом галстуке, в воротничках и манжетах, в кольцах на длинных, красивых пальцах. С толстоватых губ не сходила улыбка, и крупные зубы блестели. Он смахивал на заезжего музыканта, актера или приказчика модного магазина, а не на землемера. Свою деловую оболочку он оставил у себя: большие сапоги, блузу, крылатку. Одевался он и раздевался изумительно быстро.
Щи все ели первые минуты молча, и только слышно было причавканье жирных губ тетки Марфы Захаровны, поглощавшей пирожок, прищуривая глазки, как сластолюбивая кошка. И Саня кушала с видимой охотой.
- Пирожка хочешь еще, голубка? - спросила ее Марфа Захаровна.
- Я возьму, тетя! - ответила Саня своим детским голоском, и все ее ямочки заиграли.
- А вы, Николай Никанорыч?
- А вы, николай Никанорыч?
Голос землемера звучал музыкально и немного нараспев, с южным акцентом, точно он заводил речитатив на сцене.
Он вбок улыбнулся своей соседке вправо.
Сане от его взгляда, из-под пушистых ресниц, делается всегда неловко и весело, и нежный румянец разливается тихо, но заметно, от подбородка до век. Она быстро перевела взгляд от его глаз на галстук, где блестела булавка, в виде подковы с синей эмалью.
Какие у него хорошенькие вещи! И весь он такой "шикозный"! Явись он к ним, в институт, к какой-нибудь
"девице", его бы сразу стали обожать полкласса и никто не поверил бы, что он только "землемер". Она не хочет его так называть даже мысленно.
"Не землемер, а ученый таксатор".
Саня опустила голову над тарелкой со щами, где плавал желток из крутого яйца, и вкусно пережевывала счетом третий блинчатый пирожок - и в эту минуту, под столом, к носку ее ботинки прикоснулся чужой носок; она почувствовала - чей.
Это случилось в первый раз. Она невольно вскинула глазами на тетку Павлу, брезгливо жевавшую корочку черного хлеба, и вся зарделась и стала усиленно глотать щи. стр.352
Павла Захаровна подметила и этот взгляд, и этот внезапный румянец.
"Ногу ей жмет", - подумала она и вкось усмехнулась.
Пускай себе! Чем скорее он влюбит в себя эту "полудурью", тем лучше. Женись, получай приданое и - марш, чтобы и духу их не было!
Кончик носка мужской ботинки Саня продолжала чувствовать и не отнимала своей ножки; она застыла в одной позе и только правой рукой подносила ко рту ложку со щами.
Первач, продолжая есть красиво и очень приятно, поворотил голову к Павле Захаровне и особенно почтительно спросил ее, как она себя чувствует. Он давно уже распознал, что в этом доме она - первый номер, и если он в спальне у Марфы Захаровны так засиживается с Саней, то все это делается не без ее ведома.
- Аппетита никакого нет, - выговорила Павла Захаровна и поморщилась.
- Вы бы пирожка, тетя?
Саня спросила и испугалась. Но ей надо было что-нибудь выговорить, чтобы совладать с своим волнением.
Только теперь прибрала она ногу и взглянуть на Николая Никанорыча не решалась… Надо бы рассердиться на него, но ничего похожего на сердце она не чувствовала.
- Ешь сама на здоровье! - ответила ей тетка своим двойственным тоном, где Саня до сих пор не может отличить ехидства от родственного, снисходительного тона.
- Кушай, кушай! - поощряла ее тетка Марфа, и узкие глазки ее заискрились, и Сане стало опять "по себе".
- В каких вы побывали местах? - благосклонно обратилась Павла Захаровна к землемеру.
- В заволжской даче моего главного патрона, Павла
Иларионовича.
- Низовьева? - почти разом спросили обе тетки.
- Так точно. Он торопит меня… депешей.
- Где же он проживает? Все в Париже небось?
Павла Захаровна повела на особый лад извилистым носом. Марфа сейчас этим воспользовалась… Она жить не могла без игривых разговоров - намек сестры Павлы касался нравов этого богача Низовьева. У него стр.353 до сорока тысяч десятин лесу, по Унже и Волге, в двух губерниях. Каждый год рубит он и сплавляет вниз, к Василю, где съезжаются лесоторговцы - и все, что получит, просадит в Париже, где у него роскошные палаты, жена есть и дети, да кроме того и метреску держит. Слух идет, что какая-то - не то испанка, не то американка - и вытянула у него не одну сотню тысяч не франков, а рублей.
- В Париже. Но сюда будет в скором времени, сдержанно и с игрой в глазах выговорил Первач. - И торопит таксаторской работой… той дачи, что позади села Заводного; туда к урочищу Перелог.
- Продавать совсем хочет? - спросила Павла.
- Именно-с, - музыкальной нотой ответил Первач и, почтительно нагнувшись к ней, спросил: - Вам чего прикажете?
На столе стояла бутылка с хересом, кувшин с квасом и графин с водой.
- Мне кваску немножко, - с наклонением головы ответила Павла Захаровна.
Николай Никанорыч, - заговорила шепеляво и громко
Марфа, - вы что же все скрытничаете? Ведь вам вся подноготная известна. Должно быть, на свою… принцессу еще спустил… а?
Глазки ее просительно ждали любовной истории.
Первач поглядел в сторону Сани и сделал выразительное движение ртом.
- Да чего же вы стесняетесь?.. Ведь Саня не малый младенец, - выговорила Марфа. - Пора жизнь знать… Нынче институтки-то все читают… Ну, кубышка, скажи: у вас небось "Огненную женщину" читали?
- Кажется, тетя, - весело ответила Саня.
- Ну, вот видите, Николай Никанорыч! - подхватила
Марфа. - Расскажите, голубчик, про Низовьева.
- Целую дачу продает? - спросила Павла Захаровна и прищурила значительно глаз.
- Да-с, около шестнадцати тысяч десятин.
- Заложены?
- Как следует. Поэтому-то и нельзя в них производить порубок.
- Чего нельзя?! Нынче все можно.
- Банк следит довольно строго.
- Эх, батюшка, все нынче проворовались!
- Павел Иларионович на это не пойдет. Он очень такой… джентльмен. А продавать ему пришлось… стр.354
- Для метрески? - почти взвизгнула Марфа. - Да расскажите, Николай Никанорыч… Ах, какой противный!
- Извольте… с разрешения Павлы Захаровны. Та дама, которая ему обошлась уже в миллион франков, выстроила себе отель…
- Как? гостиницу? - перебила Марфа.
- Дом барский… Так там называют, - брезгливо поправила Павла Захаровна сестру.
- С отделкой отель обошелся в два миллиона франков… Он там, в этом отеле, поблаженствовал месяц какой-нибудь - и в одно прекрасное после обеда муж вдруг поднимает бурю.
- Какой муж? - стремительно перебила Марфа.
- Ее муж, Марфа Захаровна. Она замужем и даже титулованная.
- Дело житейское, - досказала Павла Захаровна. -
Супруг на все сквозь пальцы смотрел, пока отель-от сам Низовьев не предоставил ему с женой. Нынче и все так. И в жизни, и в романах.
Саня слушала все еще под впечатлением того, чт/о было под столом между нею и землемером. Она понимала, про какого рода вещи рассказывал Николай Никанорыч. Разумеется, для нее это не в диковинку… И читать приводилось… французские книжки, и даже слышать от подруг. Нынче у всех метрески… Кокоток развелось - страх сколько. На них разоряются. Говорили ей даже в институте про мужей, которые пользуются от этого.
Ей понравилось то, что Николай Никанорыч стеснялся немножко, не хотел при ней рассказывать. Он умница. При тете Павле так и следовало вести себя. У тети Марфы за лакомствами и наливкой можно все болтать. Там и она будет слушать с удовольствием, если смешно.
- И муж его вытурил?
- Вы отгадали, Павла Захаровна.
- А платить-то ему приходится за отель и всю отделку?
- Совершенно верно.
Все трое засмеялись. И Саня вторила им.
- Вот почему и продает он свой Перелог?
В вопросах Павлы Захаровны звучала злобность. Она любила такие истории глупых разорений, хотя и язвила "господ дворян" за их беспутство. стр.355
- Продает компании… про которую я уже вам сообщал. На днях ждут сюда представителя этой компании. Говорят - первоклассный делец и воротила. Из мужиков, но с образованием. А фамилия - самая такая простонародная: Теркин.
- Теркин? - вслух повторила Саня и раскатисто рассмеялась.
Ей стало ужасно весело. У ней начался роман как следует… У тети Марфы будет еще веселее.
V
К концу обеда, за пирожным - трубочки с кремом -
Первач опять протянул носок и встретил пухлую ножку
Сани. Лицо ее уже не зарумянилось вдруг, как в первый раз.
Павла Захаровна беседовала с ним очень благосклонно и, когда он благодарил ее за обед, сказала ему:
- Перед вечерним чаем не завернете ли ко мне… на минутку?
- С особенным удовольствием, - отметил он и сейчас же сообразил, что она поведет с ним конфиденциально-деловой разговор.
Ему в этом доме особенно везло. Смутно догадывался он, что сухоручка племянницы не любит и хотела бы спустить ее поскорее. Женитьба не очень-то манила его. Девочка - вкусная, и влюбить ее в себя ничего не стоит. Да и щадить особенно нечего. Он никого до сих пор не щадил, кто подвертывался… Сначала надо как следует увлечь, а там он посмотрит. Все будет зависеть от того, какую поддержку найдет он в сухоручке… И отец не очень-то нежен к дочери. На него старшая сестра во всем влияет. Между ними есть какие-то родственные денежные отношения… Он в это проникнет. Дело не обойдется без его участия. Вероятно, сухоручка желает, чтобы брат продал на выгодных условиях свою лесную дачу новой компании, к которой он сам желал бы примазаться.
Пока надо добраться поскорее до свежих, как персики, щек Санечки, с их чудесными ямочками. Сейчас они пойдут в комнату Марфы Захаровны, куда подадут лакомства и наливки. Там - его царство. Тетенька и сама не прочь была бы согрешить с ним. Но он до стр.356 таких перезрелых тыкв еще не спускался - по крайней мере с тех пор, как стоит на своих ногах и мечтает о крупной деловой карьере.
Павла Захаровна сухо приложилась к маковке Сани, когда та целовала ее руку. Горничная подала ей ее палку, и она колыхающейся походкой отправилась к себе.
Как ни в чем не бывало подошел Первач к Сане и предложил ей руку.
- Куда прикажете вести вас? - спросил он, лаская ее взглядом своих черных глаз, которым он умел придавать какое угодно выражение.
Саня подала ему руку, и он ее слегка притиснул к своему правому боку.
- Тетя, куда мы: на балкон или к вам? - спросила Саня.
- Сначала ко мне… Кофейку напьемся, Николай Никанорыч… Какой угодно нынче наливки? Терновки или сливянки?
- И той, и другой, если позволите.
- Так еще лучше.
Щеки толстухи еще ярче лоснились. Она за обедом, при старшей сестре, ничего не пила, кроме квасу, даже и к хересу не прикасалась, да и не очень его уважала. После обеда и после ужина она вознаграждала себя наливками.
И на Саню каждое после обеда в комнате тети Марфы нападало особое состояние, вместе с запахом от стен какими-то травами, от лакомств, кофе с густыми пенками и наливок. Ей сейчас же захочется болтать, смеяться, петь, целоваться.
Вот она опять за столом. Тетя рассаживается на диване, облокотившись о подушку. Над ней закоптелая картина - Юдифь с головой Олоферна. Но эта страшная голова казалась ей забавной… И у Юдифи такой смешной нос. В окнах - клетки. У тети целых шесть канареек. Они, как только заслышат разговор, чуть кто стукнет тарелкой или рюмкой, принимаются петь одна другой задорнее. Но никому они не мешают. У Сани, под этот птичий концерт, еще скорее зашумит в голове от сливянки.
Другая горничная - Прасковья - приставлена к своей "барышне" сызмальства, как Авдотья была приставлена к Павле Захаровне. Она похожа на тетю Марфу, - почти такая же жирная и так же любит стр.357 выпить, только втихомолку. Саня про это знает от няньки Федосеевны, строгой на еду и питье, большой постницы. Но у Сани снисходительный взгляд на это. Какая важность, что выпьет пожилая женщина от деревенской скуки.
На столе уже стоят две бутылки с наливкой и несколько тарелок и вазочек с домашними превкусными сластями: смоква, орехи в меду, малиновые лепешки и густое варенье из розовых лепестков, где есть апельсинная мелко нарезанная корка и ваниль… Саня - особенная охотница до этих сластей… Сейчас принесет Прасковья и кофе.
Первач сидит около нее на стуле очень близко и смотрит ей в глаза так, точно хочет выведать все ее мысли о нем. Она было хотела дать ему понять, что он не имел права протягивать к ней под столом носок, ища ее ноги; но ведь это ей доставило удовольствие… Зачем же она будет лицемерить? И теперь она уже чувствует, что его носок опять близится… а глаза ласкают ее… Рука, все под столом, ищет ее руки. Она не отдернула - и он пожал.
В эту минуту тетя налила им обоим по рюмке и себе также.
- Сливянка? - спросил Первач и чокнулся с нею и с Саней.
Его рука держала ее за кончики ее пальцев - и по всему ее телу прошлось ощущение чего-то жгучего и приятного, прежде чем она глотнула из рюмки.
Тетка ничего не замечала, да если б и заметила, не стала бы мешать. Она ответила на чоканье Первача и, прищурившись, смаковала наливку маленькими глотками.
- Хороша на ваш вкус, Николай Никанорыч?
- Превосходна, Марфа Захаровна.
- Саня! Хороша?..
- Очень, тетя, очень.
- Пей, голубка, пей.
- Лучше всякого крамбамбули, - подхвалил землемер.
- Крамбамбули? - вскричала Саня и подскочила на стуле. Но пальчики ее левой руки остались в руке землемера. - Николай Никанорыч! Что это? Песня? Ведь да? Песня? Или это какое-нибудь питье?
- И то, и другое, Александра Ивановна, и то, и другое. Вроде ликера, крема… Очень крепкое.
Студенческое питье. И песнь сложилась. Ее и цыгане поют. стр.358
- Как поют? Запойте.
- Это хоровая.
- Тетя! Дуся! Попросите Николая Никанорыча.
- Довольно и вашей просьбы, Александра Ивановна.
Он так это мило сказал, с опущенными ресницами, что Сане захотелось поцеловать его. Ну, хоть в лоб, даже и при тете. Наливка сладко жгла ее в груди и разливалась по всем жилам… Каждая жилка билась.
- "Крамбамбули - отцов наследство", - запел Первач сдержанно… Голос у него был звучный и с легкой вибрацией.
- Ах, какая прелесть!
- "И утешительное средство!" - продолжал Первач и еще раз чокнулся с Саней.
Она выпила большую рюмку до дна и даже облизнула кончиком языка свои сочные алые губы.
Через пять минут все трое пели хором:
"Крамбам-бам-бамбули, "Крамбамбули-и,
И взвизгивающий голос тети Марфы прорывался сквозь молодые, вздрагивающие голоса Сани и землемера.
Но очень громко они боялись петь, чтобы не разбудить тетки Павлы.