***
Вот – поэт Овидий Михайлович Любовиков (родился 26 октября 1924 года). При жизни выпустил 17 книг. Жил в провинции. Возглавлял областную писательскую организацию. Умер 8 марта 1995 года. На доме в Кирове, где он жил, установили памятную доску. Там в Кирове установили литературную премию имени Любовикова.
Ну, не знаю. Стоило ли затевать всё это, ради человека, который писал вот такие стихи:
Может громкой, может
пёстрой быть
Душу с треском раздирать
на клинья.
Жить – не только в барабаны
бить,
Надо, чтобы шелестели
крылья.
Наша правда – и встают
бойцы,
И броню гранаты
раздробили,
Наша правда – и летят юнцы
В глубину распаханной
Сибири.
Наша правда – выше вышины,
Наша правда – глубже океана…
Берегите юность от войны.
И от тишины. И от обмана…
Да и сам он, кажется, именно против такого и восставал. Если, конечно, не кокетничал:
Какая кража!
Содрогнися, свет!
Восстаньте
правдолюбцы-ратоборцы, -
Бесцеремонно звание "поэт"
К своим рукам прибрали
стихотворцы.
Да, если и кокетничал, если и выдавал себя за "правдолюбца-ратоборца", то так ли уж трудно это было обнаружить, читая стихи, которые я привёл в начале? А таких у Любовникова было абсолютное большинство.
***
Каждый вторник в конце 80-х – начале 90-х я встречал Эрнста Ивановича Сафонова в Литературном институте. Мы с Юрием Кузнецовым вели на Высших Литературных курсах поэзию, а Сафонов – уж не помню с кем – прозу. Совпадали и день недели и часы занятий.
Эрнст Иванович приносил заведующей учебной части Курсов новую только что вышедшую "ЛитРоссии", благо возглавлял её с 1989 года, когда Союз писателей РСФСР после своего скандала с Михаилом Макаровичем Колосовым, сумел убрать его с поста главного редактора.
Колосов стал неугоден из-за того, что не был злобен, не готов был рвать зубами глотки литературных противников, а фактический руководитель Союза РСФСР Бондарев мечтал о непримиримом и твёрдокаменно-убеждённом на посту главного редактора органа своего союза.
Колосов, человек мягкий, успел напечатать в "ЛитРоссии" открытое письмо Бондареву, но тут же был снят. А на его место был назначен бывший ответственный секретарь рязанской писательской организации Эрнст Сафонов.
Сперва в этом усмотрели некую оппозицию перестройке. Известно ведь, что в Рязанской организации состоял в Союзе Солженицын. И что именно с неё началось исключение Александра Исаевича из Союза. Проводил собрание рязанцев секретарь СП РСФСР Франц Таурин. Поначалу на собрании гладко не было: поэт Евгений Маркин потребовал веских причин, по которым он должен голосовать за исключение. Что там ему сказал Таурин, не помню (стенограмма была в самиздате). Но все проголосовали за исключение. А вышестоящие инстанции уложились с этим в неделю.
А возглавлял в то время писательскую организацию, напомним, Сафонов.
А потом Маркин возьми и раскайся! Напечатал в "Новом мире" (1971, №10) такое стихотворение:
По ночам, когда всё резче,
всё контрастней свет и мгла,
бродит женщина у речки
за околицей села.
Где-то гавкают собаки,
замер катер на бегу,
да мерцает белый бакен
там, на дальнем берегу.
Там, в избе на курьих ножках,
над пустыней зыбких вод,
нелюдимо, в одиночку
тихий бакенщик живёт.
У него здоровье слабо:
что поделаешь – бобыль!
У него дурная слава -
то ли сплетня, то ли быль.
Говорят, что он – бездельник.
Говорят, что он – того…
Говорят, что куча денег
есть в загашне у него.
В будний день, не тронув чарки,
заиграет песни вдруг…
И клюют седые чайки
у него, у чёрта, с рук!
Что ж глядишь туда, беглянка?
Видно, знаешь только ты,
как нелепа эта лямка,
как глаза его чисты,
каково по зыбким водам
у признанья не в чести
ставить вешки пароходам
об опасности в пути!
Ведь не зря ему, свисая
с проходящего борта,
машет вслед:– Салют, Исаич! -
незнакомая братва…
По поводу этого стихотворения я слушал в то время передачу Виктора Франка на Радио "Свобода". Он высоко оценил поступок Маркина, напомнил евангельскую притчу о Христе, Который обратился к блуднице: "Иди и больше не греши!", сказал, что Маркин словно олицетворяет эту блудницу, услышавшую Бога.
Много разговоров было об этом стихотворении и у нас в "Литературке" и вообще в литературной и окололитературной среде.
А потом стало известно, что уже в декабре 1971-го Маркина исключают из Союза, якобы, за потерю билета и антиобщественное поведение.
В "Телёнке" Солженицын напишет об этом: "Он умудрился протащить в "Новом мире" стихотворение о бакенщике "Исаиче", которого очень уважают на большой реке, он всегда знает путь, – то-то скандалу было потом, когда догадались (!) и исключили-таки бедного Женю из СП".
Но его не только исключили из союза писателей. Его посадили в тюрьму в сентябре 1973 года. Освободили через полтора года. Умер он в 1979-м на 42-м году жизни.
Позже в перестройку в касимовском селе (Рязанщина), откуда родом Маркин, появились "Праздники поэзии Евгения Маркина", а через некоторое время и в Касимове – молодёжный фестиваль "Маркинская осень". Одна из улиц этого городка стала улицей Евгения Маркина.
Вот всё, что было до поры до времени известно, о заседании рязанских писателей и о том, кто после того позорного заседания стал героем.
Но Союз писателей РСФСР распространил уже глубоко в перестройку информацию, что был, оказывается, ещё один герой, открыто не захотевший проголосовать за исключение Солженицына. И что героя звали Эрнстом Ивановичем Сафоновым.
Оказывается, перед самым исключением он договорился со знакомым врачом в больнице и лёг к нему на операцию аппендицита.
Я и сейчас в иных статьях о Сафонове в Интернете встречаю, что он отказался исключать Солженицына из Союза.
Но в таком случае как же его оставили в секретарях, когда он из больницы вышел? Как он сумел не потерять доверия Бондарева и других членов российского секретариата? Ведь о нём в то время никто ничего не говорил.
А потому что нечего было говорить. Может, он и слукавил, вырезав аппендицит, но Маркина из Союза пришлось исключать именно ему. А ведь знал Сафонов, за что на самом деле преследуют Маркина.
И, конечно, ненавидел своего бесстрашного бывшего коллегу. Это обнаружилось по той совершенно оголтелой просоветской, прокоммунистической политике, которую проводил Сафонов на посту главного, заступив на него в 1989 году и до самой своей смерти (умер 26 октября 1994 года; родился 11 апреля 1938-го). Такого преданного Бондареву и компании цепного пса они уже в "ЛитРоссии" никогда больше не имели.
***
День памяти Аркадия Гайдара. Он погиб 26 октября 1941 года на 37 году жизни: родился 22 января 1904-го. Это один из самых любимых писателей моего детства.
Как цитирует дневниковую запись писателя от 1940 года его сын Тимур:
17 лет тому назад:
Все прошло. Но дымят пожарища,
Слышны рокоты бурь вдали
Все ушли от Гайдара товарищи.
Дальше, дальше вперёд ушли.
Настоящая фамилия Гайдара – Голиков. А откуда взялся псевдоним?
Тимур Аркадьевич объясняет: "Г" – первая буква фамилии Голиков; "АЙ" – первая и последняя буквы имени; "Д" – по-французски – "из"; "АР" – первые буквы названия родного города.
"Г-АЙ-Д-АР: Голиков Аркадий из Арзамаса".
Вас смущает это "д" по-французски? Но Гайдар, оказывается, учил французский язык. И любил в разговорах и письмах вставлять французские словечки.
27 октября
Елена Моисеевна Ржевская (родилась 27 октября 1919 года) – человек-легенда. Была замужем за поэтом Павлом Коганом. Вторым браком – за прекрасным писателем Исааком Крамовым.
Войну начала под Ржевом (отсюда псевдоним) военным переводчиком в штабе 30-й армии. В дни падения Берлина участвовала в проведении опознания самоубийцы Гитлера и расследования обстоятельства его самоубийства. Кончила войну лейтенантом.
В 1948 году окончила Литературный институт.
В нашей семье полюбили её повесть "Земное притяжение", кажется, поначалу напечатанную в "Новом мире", У нас она сохранилась книгой, изданной в 1963 году "Советским писателем". Поэтому, когда редакция журнала "Семья и школа" попросила меня помочь формировать литературный портфель, одной из первых, к кому я обратился с предложением напечататься, была Елена Моисеевна.
Она охотно отозвалась, и потом звонила мне, предлагала рассказы её друзей. Мы подружились.
Я очень высоко ценю документальную прозу Елены Ржевской "Берлин. Май. 1945". Знаю, что за абсолютную правду воспроизведённых писательницей событий книгу ценил и маршал Жуков.
Не могу удержаться: приведу оттуда крохотную главку ("он" – это Раттенхубер; кто он, вы сейчас прочтёте):
Он пишет о Гитлере 1933 года:
"Его не узнать. Прежде он нередко начинал свои речи, держа пивную кружку в руке, теперь пил только минеральную воду, кофе и чай. Он объявил себя вегетарианцем. Надел маску отшельника, ведущего исключительно замкнутый образ жизни, посвятившего всего себя государственным делам.
Как в том, так и в другом случае он – позировал.
Прежде, когда Гитлер добивался признания его вождём нацистов, ему нужно было казаться простым человеком из народа, обуреваемым солдатскими идеями реванша, ради которых он не пощадит ни себя, ни тех, кто попытается сдержать его. Теперь же он изображал из себя человека, в котором воплощён "высший разум", человека, который целиком отдал себя служению народу и не пользуется никакими благами, предоставленными ему властью".
В то время как нацистская пропаганда распространяла легенду о фюрере – аскете и отшельнике, уединявшемся в своей альпийской "хижине", чтобы мыслить на благо добрых немцев, эта "хижина" перестраивалась в замок, неподалеку возникали виллы Геринга, Бормана и других руководителей империи, создавалась "пышная резиденция диктатора" – Берхтесгаден. Выселялось вокруг местное население.
А сам фюрер, по наблюдениям охранявшего его Раттенхубера, искал уединения не раздумий ради, а из-за боязни покушения. Он не чувствовал себя спокойно даже с людьми, "которых поднял с самого дна общества к высотам управления", – с окружавшими его авантюристами из "лучших представителей арийской расы".
Гитлер, "афишировавший свою скромную жизнь, поощрял коррупцию и разложение приближённых", – заключает Раттенхубер. Он, как я уже писала, возглавлял не только личную охрану Гитлера, но одновременно и службу безопасности. Это совмещение должностей позволяло ему быть в курсе личной жизни руководителей третьей империи. Гитлер, пожелавший, надо думать, таким образом всё знать о них, критиковать открыто личную жизнь "его людей" запретил.
"Гитлеру нужны были "верные люди", – пишет Раттенхубер. – Он знал, что ему удалось прийти к власти при помощи людей, жаждавших удовлетворения своих честолюбивых, эгоистических стремлений. Гитлер откровенно заявлял в узком кругу: "Должны же люди, пришедшие к власти, получить от этого что-то для себя".
"Поощряя пороки, низменные интересы и инстинкты тех, в ком он был заинтересован, и, ограждая их от наказания, Гитлер тесно связывал их судьбу со своей, ставил их в ещё большую зависимость от себя".
Зависимость он насаждал повсеместно
Ницшеанский "сверхчеловек" и – "человеческое стадо", не способное рассуждать, которое он призван привести к повиновению.
Но при этом он льстил всем слоям населения. Крестьянам: "Вы являетесь основой народа". Рабочим: "Вы – аристократия третьей империи!" Финансовым и промышленным предпринимателям за закрытыми дверями совещаний: "Вы доказали свою более высокую расу, вы имеете право быть вождями".
Но чем больше власти сосредоточивал он в своих руках, тем отчётливее в нём становился страх покушения на его жизнь.
Тиран всё больше был подвержен тирании страха
"В начальный период своей деятельности в Мюнхене Гитлер появлялся в общественных местах, всегда держа в руке короткую, но увесистую плеть с набалдашником, – рассказывает Раттенхубер. – Она служила ему средством самозащиты и нападения и одновременно, видимо, была символом. Теперь с плёткой в руке – неудобно. Правда, плётка находилась в его автомобиле, прикреплённая на специальном держателе, но никто, кроме нас, об этом не знал. Вместо плётки при нём всегда был заряженный пистолет системы "вальтер". Гнёт страха, надо думать, возбуждал присущую ему жестокость.
Жестокость романтизировалась на все лады. (Это нашло отражение и в наименованиях, которые Гитлер давал своим ставкам в дни войны с Советским Союзом: "Волчья яма", "Ущелье волка", "Медвежье логово".) И всегда в расчёте на примитивность представлении.
Ведь фашистская романтизация и упрощение личности – две стороны одного процесса.
"Впоследствии мне не раз приходилось наблюдать, – пишет Раттенхубер, – проявление нечеловеческой жестокости фюрера, которая в сочетании с обычным для него самодовольством производила особенно тяжёлое, отталкивающее впечатление".
Страх способствовал жестокости, жестокость – страху
"Чем дальше, тем осторожнее и опасливее становился фюрер". Всё поступавшее к нему прощупывалось рентгеновскими лучами".
Помнится, Светлана Аллилуева рассказывала о "ядологах" – людях, которые обязаны были пробовать всё, что подавалось на стол Сталину.
У Елены Моисеевны были проблемы с печатанием таких вещей при советской власти. Думаю, что не только из-за сходства немецкого и советского фюреров, но из-за сходства со всеми советскими фюрерами. Каждый мог узнать себя в Гитлере. А уж не опознать себя в окружении фюрера окружение любого советского или российского лидера попросту не могло и не может.
Все тираны одинаковы, и все их свиты одинаковы. Одинаковы их одописцы, портретисты и музыканты. Даже те, кто выказывает свой конформизм, потому что его выказывают, как выказывали при Гитлере. Об этом тоже писала Елена Ржевская.
Недаром среди многочисленных наград у Елены Моисеевны есть и такая: "За гражданское мужество писателя". Так называется премия А. Д. Сахарова, которую писательнице вручили в 1996 году.
***
Лев Исаевич Славин (родился 27 октября 1907 года) – из одесситов. Начинал в Одессе вместе с Ильфом, Багрицким, Катаевым, Олешей.
До этого побывал на фронтах Первой мировой войны. Впоследствии описал это в романе "Наследник" (1931).
В Москву переехал в 1924 году, сотрудничал со знаменитой в ту пору редакцией газеты "Гудок", выступая в ней во всех газетных жанрах. Принял участие в поездке по Беломорско-Балтийскому каналу и в воспевании строителей-заключённых канала и их начальников в коллективной книге.
Известность ему принесла пьеса "Интервенция" (1932) – о гражданской войне. Она была поставлена на сценах многих театров страны. Не сходила со сцены много лет. Но любопытно, что фильм по этой пьесе, который поставил в 1968 году режиссёр Г. Полока с Владимиром Высоцким, Ольгой Аросевой, Валерием Золотухиным, Сергеем Юрским в главных ролях, был работниками Госкино положен на полку. И вышел на экраны только в 1987 году.
Совсем другую судьбу имели такие фильмы по сценарию Славина, как "Возвращение Максима" и "Два бойца". Фильмы пользовались любовью зрителей.
Славину пришлось воевать не только в Первую мировую. В 1939 году он – военный корреспондент на Халхин-Голе, там по представлению Г. К. Жукова получает орден Красной звезды. В Великую Отечественную – он корреспондент газет "Красная Звезда" и "Известия". Кстати, от "Красной Звезды" он ездил и на "незнаменитую" финскую войну.
Написал Славин много. Наиболее интересны его воспоминания о Бабеле, Платонове, Олеше, Лапине и Хацревине, Вс. В. Иванове, Светлове, Ильфе и Петрове.
Он вообще нашёл себя в жанре исторической биографии.
Прожил достойную жизнь. Умер за три года и полтора месяца до своего девяностолетия: 4 сентября 1984 года.