- Вот это самое и пиши. Как новый директор начал с недоверия к коллективу, с подозрительности, с желания опорочить все многолетние достижения хозяйства. А сам сосредоточился на решении бытовых вопросов, будто он не директор, а завхоз, чем ставит государственные планы под угрозу срыва.
- Складно у вас выходит, Ержан-ага. Может, без меня обойдетесь, сами и напишете?
- Мне нельзя. Неужели не понимаешь, как это воспримут, что люди скажут? - Сержанов уже не шутя злился на Мамутова. Мямля, телок. Нет, это не боец. Да что там, был бы бойцом, не взял бы его к себе Сержанов, не сделал бы секретарем. Знал, кого назначал, вот теперь и расхлебывай.
Знать-то знал, но не до конца. Был прежде Мамутов учителем. Историю преподавал в местной школе и хотя не достиг никаких высот - ни в директора, ни даже в завучи не вышел, но дело свое знал и любил. Любил возиться с ребятами, делать с ними стенгазеты и монтажи к праздникам, организовывать всяческие сборы и слеты, мастерить с учениками наглядные пособия, ходить с ними в походы. Сержанов переманил его в совхоз, согласовав с райкомом, выдвинул в секретари. Говорить человек умеет, писать - тоже, в наглядной агитации разбирается. Чего еще? Ничего другого от совхозного парторга прежний директор и не требовал.
Мамутов долго колебался, понимая, что при директоре "Жаналыка" он будет чем-то вроде тамады. Но Сержанов обещал жилье, - учительская квартира стала тесновата, все же семеро детей да сам Мамутов с женой, - и зарплата секретарская побольше учительской ставки. Тоже не густо, но побольше. Поколебавшись, Мамутов сдался, еще и то принимая в расчет, что не простит Сержанов оскорбления - а любой отказ он считал для себя личным оскорблением, и только так, - не простит и отыщет способ выместить обиду.
Согласился. Жалел ли потом? Некогда было жалеть. Закрутила текучка. То одно, то другое, то просьба, то поручение, а Мамутов был человеком исполнительным и добросовестным.
Вошла хозяйка. Внесла блюдо, а на нем дымилась малиново-желтая, сверкающая маслеными боками курица, только-только из котла.
- Не гневайтесь на хозяйку, дорогой Ержан-ага! - повинилась женщина, опустив блюдо на кошму у ног Сержанова. - Руки у меня не быстрые, хоть и торопила их.
"Хороша пеструха! - глянул аппетитно на блюдо Сержанов. - Однако все же не барашек".
- Прости, келин! - сдерживая все еще кипевшую в душе злость, сказал Сержанов. - Не до угощения мне сегодня. Времени в обрез. В другой раз как-нибудь. Прости уж…
Он встал. И когда выпрямился во весь свой рост, то едва не уперся головой в потолок. Не для Сержанова был этот дом. Маленьким людям здесь жить.
Не оглядываясь, пошел к двери. Мамутову бросил через плечо:
- Разговор пусть здесь останется.
- Язык проглочу, - шутил Мамутов или серьезно - не разберешь.
- Не глотай язык. Он тебе еще пригодится.
В тот же день и почти в то же время на другом конце аула входил в чужую дверь и Даулетов. Он явился к старому Худайбергену и принят был, как велит обычай, вежливо, но не более того.
- Высокий гость - честь для хозяина, - сказал Худайбер-ген, но не приметил Жаксылык, чтобы старик особенно гордился этой честью.
- Уважаемый Худайберген, не называйте, пожалуйста, гостем того, кто пришел одалживаться.
- Да, да, - кивнул старик. - Понимаю. Сам приехал, жену еще не перевез. Один без хозяйки. Муки? Соли? Чаю?
- Нет, нет. Мне бы мозгов, - Даулетов улыбнулся. - Хотел занять у вас, аксакал, ума-разума. Знания ваши мне нужны. Вы один из старейшин, кто лучше сможет рассказать об ауле, о людях, о совхозе.
Даулетов вежливо поклонился, считая, что теперь очередь Худайбергена. Но старик молчал, понуждая Жаксылыка продолжать разговор самому. Хуже нет, если приходится говорить, когда надо бы уже слушать. Тут того и гляди скажешь какую-нибудь чушь. Но делать нечего, и Даулетову пришлось продолжать.
- На недавнем собрании вы один, уважаемый Худайберген, выступили против Сержанова…
Ну вот и сказанул. Ведь слова эти можно было истолковать и так: собираю, мол, улики против своего заместителя, а у вас, судя по всему, на него обида, так не поможете ли мне? Неудобно получилось. Понял это Даулетов и заторопился, скороговоркой-скороговоркой стал выпутываться из неудобного положения.
- Я к тому, что, значит, были у вас веские причины. Хотя, казалось бы, совхоз благополучный, по производству основных видов продукции план выполняет. Но вы, Худайберген-ата, с вашим умом и опытом, видимо, знаете что-то такое, чего другие еще не поняли. Я же человек новый, мне эти знания очень нужны. Потому и хотел занять их у вас.
- Не дам, - отрезал старик. - Не вернешь потому что.
- Зачем вы так, Худайберген-ата? Не водится за мной такого. Долги всегда отдаю аккуратно.
- Не водится, не водится, - пробурчал старик. - Вот я пчел держал, а потом гусениц шелкопряда. Так их я заводил. А тараканы сами завелись, не знаю, как избавиться. Не водится - заведется. Дрянь - она такая, сама собой берется.
Не клеилась беседа. Чувствовал это Даулетов, но не знал, как ее наладить.
- Вы за что-то сердитесь на меня, аксакал? Право же, не знаю, за что?
- Сердиться мне на тебя, директор, пока не за что. А только не нужен тебе мой ум. Живи своим, коль сможешь.
- Ум хорошо, а два - лучше. Разве не так?
- Не так. Это огурец с солью - хорошо, а дыня с солью- плохо.
Опять замолчали. Не выстраивался разговор, не выстраивался ни в какую, и все тут, рушился у основания. Ничего не попишешь, значит, надо откланиваться да идти восвояси.
- Извините, если что не так сказал… - начал прощаться Даулетов, но старик оборвал его:
- Вот именно - не так. Сказал - ладно, думаешь не так - вот беда. Говоришь "производство", "продукция"…
- Да, - быстро 'согласился Даулетов, обрадовавшись появившейся надежде на продолжение беседы. - Да, это бумажные слова. Но верьте, аксакал, я понимаю, что росток хлопка - не винтик. К нему мало подходить с одной лишь технологией, к нему с душой надо.
- Это само собой, - Худайберген отклонял попытку директора предугадать ход его мыслей. - Душа везде нужна. Другое важно. Нас уже зачислили в рабочие. Так и говорят - рабочий совхоза. А мы не рабочие, мы - дехкане, земледельцы. Понимаешь, директор? Земледельцы. Мы делаем не хлопок и не рис. Мы землю делаем, а уж она родит. Рабочий испортит деталь. Жалко, но ничего. Бери, делай другую. А если дехканин землю испортит? Другую где взять? Понимаешь?
- Да, да, - кивнул Даулетов. Это-то он понимал, и даже лучше старика, не зря же был экономистом. Понимал, что и в промышленности все не так просто, как кажется Худайбергену. Запорота деталь - загублен в ней общественный труд, загублен материал - ну это еще ладно, можно и в переплавку пустить, но энергия и общественно полезное время теряются безвозвратно. И землю испорченную можно восстановить: промыть солончаки, внести удобрения и прочее, и прочее. Можно, хоть, конечно, дольше это, хлопотнее и дороже, чем исправить деталь или даже отремонтировать машину. Все понимал Даулетов, но не ради же прописных истин пришел он сюда.
- Не понимаешь, значит, - Худайберген сокрушенно покачал головой. - Не понимаешь, директор, и не спорь. Слушай лучше, я тебе легенду расскажу.
"Легенда - так легенда, - подумал Даулетов, - пусть будет вечер народного творчества".
Старик встал, пересел со стула на кошму и, поджав под себя ноги, повел рассказ длинно и велеречиво, что удивило Даулетова, поскольку Худайберген не из говорунов. Видимо, передавал он предание так, как слышал от других, и был убежден, что нельзя ничего в нем менять, хоть манера сказа и не вязалась с его складом речи.
- Создал всевышний небо, землю, воду, птиц, зверей и рыб, и прочую тварь божью, и Адама создал, и дождался, когда от потомков его произойдут люди многочисленные, и людей в народы соединил, и каждому народу дал отдельное имя, и каждого землей наделил, и сел править сотворенным им миром.
И однажды к дворцу его небесному приходят неизвестные люди. И удивился бог и спросил: "Кто вы такие?"
И говорят ему неведомые люди: "Господи, мы и сами не знаем, кто мы есть, поскольку не дал ты нам имени".
И рассердился бог и спросил: "Где же вы были, когда я всем народам имена давал?"
Люди неведомые ему отвечают: "Прости, всесильный, но надеялись мы на твою милость и не осмелились презренной просьбой утомлять твои уши".
И ответил им владыка мира: "Сундук имен пуст. Раньше надо было приходить. Сами виноваты. Уж очень вы робкие. И очень неприглядные, незаметные. Наденьте, что ли, черные шапки, чтобы в следующий раз мог я вас опознать. Решу ваше дело, сам позову. А пока идите!"
Люди же ему говорят: "Куда идти нам, господи? Нет у нас земли".
Совсем прогневался бог и крикнул: "Я не мог ошибиться! Есть и для вас, ротозеев, земля. Только забыл где. Вот идите и ищите. И чтоб я вас больше не видел. Прочь!"
И пошли "черные шапки" искать свою страну. Много ходили по миру, много стран перевидели, но у каждой земли были хозяева. Одни злые, они кричали: "Убирайтесь отсюда, не то хуже будет!" Другие добрые, они пускали погостить, но уступать свою страну пришельцам тоже не собирались.
И бродили по свету черношапочники и сто, и триста, и тысячу лет, и привел их наконец Маман-бий в эти степи. Пришли сюда люди, оглянулись и ужаснулись: куда они попали? Слева Барса-Кельмес, справа Барса-Кельмес, спереди Каракумы, сзади Кызылкумы.
И собрались старейшины родов, и вызвали они Маман-бия, и стали кричать ему: "Куда ты нас завел?! Мы все здесь погибнем!"
И ответил им мудрый и отважный Маман-бий: "Я привел вас домой. Эта страна отныне станет родиной каракалпаков. Забытый богом народ нашел забытую богом землю, значит, край этот для нас и был предназначен, и никто уже не прогонит нас отсюда".
И сказали старейшины родов Маман-бию: "В этой стране нет земли, один песок. Где нам пасти скот? Где сеять джугару? Что будем класть в очаги? Что будем класть в котлы? Чем наполнять пиалы?"
И ответил им мудрый Маман-бий: "Арал будет нашим общим котлом. Аму - общей пиалой. Прибрежный тростник даст огонь очагам. А землю будем делать сами".
- Все, - вдруг закончил старик. - Когда это прожуешь, приходи еще.
Однако вновь встретиться не довелось…
Беда обрушилась внезапно.
За аулом на шоссе машина сбила Худайбергена. Когда узнавший об этом Даулетов примчался на своем "Москвиче", старик лежал на обочине, окруженный толпой сбежавшихся людей. Двое поддерживали его голову, остальные стояли, тихо переговариваясь, либо бестолково суетились, не зная, чем помочь. Участковый милиционер тщетно искал свидетелей: голубой самосвал видели все, но номера никто не запомнил.
- Где врачи? - крикнул Даулетов.
- Звонили уже в райцентр. Говорят, машин нет, - отозвался высокий, спортивного вида парень, наверное из студентов, присланных на прополку. - Две на ремонте, а на третьей главврач уехал на похороны, - продолжал зачем-то пояснять он.
"Главврач на похоронах! Что за идиотизм!" - думал Даулетов, возвращаясь бегом к своему "Москвичу" и подкатывая на нем к обочине, где лежал старик. "Врач на похоронах? Врач?"
- Помогите кто-нибудь!
Несколько рук сразу подхватили Худайбергена.
- Не довезут, - всхлипнула какая-то сердобольная женщина.
- Похоже, что так… Однако если быстро… - ответил ей мужской голос.
- Да аккуратней вы! Потише! - Жаксылык нервничал, видя, как втискивают старика в кабину, как укладывают его на заднее сиденье.
- Мамутов, со мной! - не попросил, а буквально приказал стоящему тут же секретарю.
- Зря, - раздалось в толпе. - И сами измучаются, и старика измотают напоследок.
Но этого Даулетов уже не слышал.
Сидя в своем кабинете, Сержанов услышал, что в конторе поднялся переполох. Когда вышел в коридор, спросить, что случилось, было уже не у кого. Он выглянул на улицу и, увидев людей, бегущих к шоссе, направился следом.
На полпути ему повстречался Завмаг.
- Э-э! - укоризненно произнес он, - Что ж вы, Ержан-ага, опаздываете на похороны?
- Чего городишь? Какие еще похороны?
- Обыкновенные. По мусульманскому обряду - до захода солнца.
- Солнце в зените… Говори толком.
- Солнце-то в зените, а покойник уже на пути в царство Азраила. Худайбергена машина сбила.
Сержанов вообще не любил шуток, а кощунственных тем более. Как бы он ни относился к старику, но если с тем и впрямь беда, то нельзя об этом говорить со смешком.
- Ты вот что, Завмаг. Когда в следующий раз кланяться будешь, руку покрепче к груди прижимай.
Тот понял намек:
- Хотите сказать, чтоб камень из-за пазухи не выпал? Зачем же камень ронять, если его и кинуть можно… Еще пророк Иса учил, что всему свой срок: есть время, чтоб собирать камни, есть время, чтоб бросать их.
- Замолчи!!
- Хорошо, замолчу. Только кому это поможет? А вот если стану говорить, то принесу пользу некоторым уважаемым людям. Вам, Ержан-ага, например… - последние слова сказал тихо, как спичку чиркнул, но любопытство разжег.
- Что там еще?.. Ну говори, не тяни!
- Я не тяну. Готов раскрыть хурджин слов.
- Так раскрывай!
- Открыть-то недолго. Да хурджин не при мне. Дома он, Ержан-ага!
- О, лиса! Хвост твой так след и заметает!
- Напрасно вы так. Виден след. К дому ведет. Зашли бы. Прежде сколько раз зазывал, двери настежь отворял, мимо проходили. А сегодня, думаю, можно и заглянуть.
Обиделся Сержанов. Ведь намекает Завмаг, что, дескать, уже не директор.
- Домой иду. Обед ждет.
- И у меня стол не пустой. Вместе и пообедаем. Сержанов колебался. Любопытство тянуло, а душа противилась. Брезглив Сержанов. С души его воротит от каждого прикосновения к засаленному пиджаку Завмага. Сколько лет знакомы, сколько раз Завмаг выручал его, но протянуть руку этому замызганному замухрышке или похлопать его по плечу Сержанов никогда не мог - противно. Однако любопытство пересилило брезгливость.
- Ладно, пойдем. А то залежится в твоем хурджине словесный товар. Сгниет еще.
Жил Завмаг в маленьком глинобитном домишке, окруженном высоким глиняным забором. Хибара не хибара. Развалюха не развалюха. Стоит же, сколько помнит ее Сержанов, не разваливается, даже вроде и не покосилась за это время, хоть, правда, и так все сикось-накось. Углы осыпались. Маленькие кривенькие окошки занавешены каким-то тряпьем. Все закрывают окна от солнца, но не таким же хламом! Над большинством домов в ауле давно уже шиферные крыши, а над Завмаговой халупой все ещек-арха.
Завмаг открыл калитку, такую узкую, что грузный Сержанов смог протиснуться в нее только боком, а протиснувшись, моментально шарахнулся к стене: на него кинулась здоровенная черная собака. Сержанов прижался спиной к забору, почти вдавился в него, а собака, натягивая цепь, стояла на задних лапах и скалила зубы. Она не лаяла и не рычала. Из пасти сочился тонкий глуховатый сип. Морда ее была в тридцати сантиметрах от лица Сержанова, но и с такого расстояния он не мог разглядеть глаза зверюги, они прятались в густой жесткой шерсти.
- Шайтан, - прохрипел Сержанов.
- Конфета! На место! - приказал Завмаг, но приказал, как заметил Сержанов, не сразу, а сперва насладился испугом бывшего директора.
Зверь тут же затих и, не оборачиваясь, ушел в конуру.
- Зверская скотина! - то ли ругая, то ли хваля, но с каким-то подавленным восторгом произнес Сержанов.
- Умная собака… И дорогая, - отозвался Завмаг, вроде бы отвечал на слова спутника, а в то же время вроде бы и не слышал их. - Редкой породы. Не наша порода, зарубежная.
Еще не пришедший в себя Сержанов переступил порог дома и во второй раз за одну минуту застыл, как ошарашенный: на стенах - зеркала, отражавшие блеск хрустальных бра, под потолком вентилятор, а на полу ковер на ковре. Именно так - поверх паласа стлался от порога ворсистый текинский ковер. Ковер был столь великолепен, что гость непроизвольно тут же принялся стягивать запыленные туфли. - Зачем, зачем? - запротестовал хозяин. - Топчите на здоровье, от подошв дорогого гостя ковер станет еще дороже. - Но уговаривая не разуваться, Завмаг тем не менее придвинул бархатный пуфик - сидя удобнее расшнуровывать туфли - и поставил мягкие замшевые тапочки.
- А я-то думал… - смущенно улыбнулся Сержанов, всовывая ноги в замшевые тапочки и поднимаясь с бархатного пуфика.
- Все так думают, - кивнул понимающе Завмаг. - Старый костюм и помятая шляпа кого не введут в заблуждение. Я просил жену, чтобы еще посадила заплатку на брюки. Но женщины мудрее нас, Ержан-ага. Знаете, что она мне ответила?
Сержанов поднял брови, изображая любопытство и спрашивая как бы: "Что же она, куриная голова, тебе посоветовала?"
- Заплата только на зарплату. Что неряшлив - все поверят, что беден - никто.
- Да, заплата была бы лишней, - согласился Сержанов, - а вот пиджак можно бы и сменить.
Не ответив, Завмаг разделся и аккуратно повесил замызганную одежду в отдельный шкафчик. Затем проводил гостя в комнату, посреди которой красовался громадный стол, крытый бархатной скатертью. Две стены завешаны коврами, третья - шторами, а вдоль четвертой во всю высоту тянулся застекленный стеллаж, заставленный хрусталем и фарфором, книгами, статуэтками, безделушками и аппаратурой: телевизор, приемник, проигрыватель, магнитофон и стереоколонки.
Усадив гостя в мягкое кресло, хозяин небрежно предложил: "Может, коньячка для затравки?" - и, не дожидаясь, пока гость посоветуется с собственным желудком, направился к книжным полкам.
То, что Завмаг подошел к книгам, Сержанова не удивило, он и сам кое-что "для настроя" прятал за толстыми томами. Но Завмаг откинул библиотеку, как дверцу, - не книги, а лишь корешки переплетов, - за ней открылся зеркальный бар.
- Фокусник… - изумился Сержанов. - Как в цирке, а я-то думал: библиотека…
- Что вы? - в свою очередь изумился Завмаг. - Книги в доме? Сверху пыль, внутри обман. А тут без обмана - напитки настоящие, марочные. Что берем - три, четыре, пять звездочек? Или "Двин"? Или "КЭВЭ"?
- Лучше поскромнее. Не столь уж ясное небо над нами, чтоб светили все пять звездочек.
- Отлично сказано, - польстил гостю хозяин. Он подбросил бутылку, она перевернулась в воздухе, как породистый голубь, и, ловко поймав ее, Завмаг одним быстрым движением снял пробку, словно скрутил птице голову. - Готово!