- Я думаю, что директор - это первая должность и последняя инстанция. Конкретное дело каждый из вас знает лучше меня, опыт у вас велик, сил достаточно. Не ждите поэтому приказаний на каждый день. Задача перед вами поставлена, график на руках, объем работы известен. Придерживайтесь того, что намечено, добивайтесь запланированных результатов. Трудимся-то и живем одной семьей. Мне выпало счастье переступить порог вашего дома. Я вхожу в него - не обессудьте за, может быть, не очень удачное сравнение, но другого не подберу - как новая сноха. И от семьи теперь зависит, сумеет ли сноха быстро приобщиться к хозяйству, вести умело домашний очаг. Помощь каждого из вас мне нужна. За добрый совет буду искренне благодарен…
Не больно ловко начал свое директорство Даулетов. Если обращение "товарищи!" ничего не сказало жаналыкцам, не стало им от него ни тепло ни холодно, то теперь холодком повеяло. Сравнение со снохой и впрямь большинству показалось неуместной шуткой. А откровенная просьба о помощи была расценена одними как слабость, другими как хитрость, а третьи - вот уж на что вовсе не рассчитывал Даулетов - сочли ее попросту глупостью.
Сержанов, так тот аж поежился от слов Даулетова. Беспокойство охватило его. Не пустит ли под откос новый директор и заведенные порядки, и само хозяйство. Не умеешь руководить, не берись, не способен твердо сидеть в директорском кресле, не занимай его! Остановить надо неумеху, поправить, пока не напортачил.
- Семья, верно вы сказали, Жаксылык Даулетович. И дружная семья, работящая. Но у каждой семьи есть глава. В его советах, в его помощи нуждаются домочадцы, к его авторитету прибегают, когда возникает спор. Таким отцом должны быть вы, Жаксылык Даулетович. Не снохой новой, которая входит в дом, не ведая, что хорошо и что плохо, не зная, за что взяться, с чего начать. Пока будут учить сноху и советы ей давать, дом придет в запустение. Пропадет дом. Так что отец нужен семье, Жаксылык Даулетович…
- Второй отец, что ли? - с наивной улыбкой спросил Даулетов.
- Почему второй? Один отец полагается в семье. Откинулся на спинку кресла Даулетов и глянул смеющимися глазами на Сержанова:
- Один отец есть! Вы, Ержан-ага. И второго пока не надо. Так ведь? - Он обвел взглядом, все тем же смеющимся взглядом, застывших в растерянности сотрудников. - Так?
Жаналыкцы не знали, как отнестись к сказанному. - Постойте, постойте! - растерялся и Сержанов. - Я же не директор…
- Не директор, но отец. Отцов не назначают, отцами становятся. Вы уже им стали. Это ваша семья, и заботьтесь о ней по-отечески, Ержан Сержанович!
- Заботиться, конечно… - все еще не придя в себя, согласился Сержанов. - Я обязан заботиться как заместитель…
- Как отец, - поправил Даулетов. - Роль же снохи прошу оставить мне… Теперь перейдем к делу!
Даулетов поискал глазами председателя профкома и, обнаружив его у окна, спросил:
- Толыбай Тореевич, сколько домов в ауле не обеспечено газовыми плитами?
Лицо председателя профкома, ничего не выражавшее до этого, стало вдруг сосредоточенным. Веснушки, а их было великое множество, торопливо собрались к носу, отчего он стал красным, так как веснушки у председателя профкома были ярко-красными.
- Не помню точную цифру.
- А если неточную? - попытался все же что-то установить Даулетов.
- И неточную не помню…
- Попробуйте уточнить в течение дня, а завтра мне доложите. Садитесь, пожалуйста!
Профорг плюхнулся на стул, вытянул из кармана платок и стал старательно вытирать лицо. Больше всего он тер нос, разгоняя собравшиеся на нем веснушки.
- Еще одно дело, - сказал Даулетов. - Старый Худайберген выразил пожелание, чтобы кладбище было огорожено. Я проезжал мимо и видел, как скот топчет могилы ваших близких. Верно ведь, надо поставить ограду…
"Что он несет? - снова забеспокоился Сержанов. - Томятся посевы без воды, гибнет живое дело, а он - о покойниках!"
- Товарищи! - прервал директора Сержанов. - Сделаем перерыв. Оставьте нас с Жаксылыком Даулетовичем на пять минут. Да, да, оставьте…
Прервать производственное совещание и прогнать людей из кабинета - такого еще не было. Кое-кто моментально вскочил по инерции. Привыкли без рассуждений выполнять повеления Сержанова. Другие остались сидеть. Сержанов все-таки не директор и кабинет не его. Сотрудники озадаченно переглянулись, не зная, как поступить. Ждали, что скажет Даулетов.
А Даулетов, как это ни странно, был невозмутим. Улыбался, но не насмешливо, как делал до него Сержанов, а мягко, непринужденно. Улыбка понравилась людям, а то, что потом сказал Даулетов, насторожило.
- Сделаем, товарищи, небольшой перерыв. Воля родителя, сами знаете, закон.
- Не надо мной надо смеяться, - сказал Сержанов, когда подчиненные вышли и за последним захлопнулась дверь, - а над вами рыдать, товарищ, - он произнес это слово как бы передразнивая Жаксылыка, - Даулетов. Сперва вы себя назвали снохой, потом, как и положено снохе, начали заботиться о газовых плитах и кончили оплакиванием покойников… Кем вы предстали перед людьми? Не увидели они директора. А не увидели - значит, слушаться не станут. А не будут слушаться - конец работе. Без работы развалится дело. Хозяйство погибнет, которое не вами создано и не вам принадлежит. Оно - наше, и мое прежде всего.
- Если ваше, зачем было отказываться от личной собственности? - прежним полушутливым тоном спросил Даулетов.
- Не то говорите, товарищ Даулетов! Я подал заявление об уходе, чтобы передать хозяйство в более умелые, более крепкие руки.
- И ошиблись?
- Не я ошибся. Ошиблись те, кто назначил вас. С первого шага спотыкаетесь и шагаете не туда. Газовые плиты - бытовой вопрос, его в два счета решит Завмаг, а вы, директор, выдвигаете его как проблему. Проблема же для совхоза - сберечь посевы, заложить основу богатого урожая. Вот с чего надо начинать руководство хозяйством… А кладбище?! - Он махнул рукой с досады. - Не знаю, почему вы так поступаете? Думаю, виной всему неумелость и близорукость. Но равнодушно смотреть на все это не могу. Примите сказанное как желание помочь молодому руководителю, предостеречь его от ошибок…
- За совет спасибо! - Даулетов приложил руку к сердцу, выражая этим традиционным жестом благодарность и уважение. Затем, отведя руку, нажал кнопку и вызвал секретаршу: - Попросите людей, продолжим совещание.
Они вошли и остановились у порога. Неуверенность какая-то поселилась в них после странного распоряжения Сержанова. И не только неуверенность. Обида. Можно ли так с людьми - ведь не отара овец? Гони туда, гони сюда… Даулетов поднялся с кресла и произнес виновато:
- Прошу извинения, товарищи, за внезапный перерыв. Рассаживайтесь, продолжим работу. В четверг на собрании у меня кто-то спросил: "Должен ли-руководитель знать больше, чем народ?" Я ответил и от слов своих не отрекаюсь, но тогда, видимо, не до конца понял смысл вопроса, поэтому сейчас хочу добавить вот что: если директору есть что скрывать от людей, то такого руководителя, по-моему, нужно гнать взашей. Дело общее - следовательно, каждый, кто в деле участвует, может и должен знать все. Поэтому я секретничать не буду и признаюсь, что во время этого перерыва Ержан Сержанович отчитал меня за неверное ведение планерки и неправильное, на его взгляд, начало работы. А теперь продолжим. Итак: с газовыми плитами все ясно, - подытожил он начатое еще до перерыва. - Завтра, Толыбай Тореевич доложит о количестве недостающих плит. Ограждением кладбища займутся строители. Есть у нас такая бригада? Выделить одного каменщика для руководства работой и найти двух-трех пенсионеров, способных класть стену. Организуйте это дело, товарищ Мамутов. Желательно начать работу сегодня же.
Секретаря парткома Даулетов направил на ограждение кладбища. Спятил, что ли, новый директор? Так подумали люди. Возможно, не все усомнились в умственных способностях Даулетова. Некоторые лишь. Сержанов, тот наверняка усомнился. Открыв испуганно глаза, он бросал тревожные взгляды то на Даулетова, то на Мамутова, то на председателя профкома, этого веснушчатого Толыбая Тореевича. Настойчивее всего сверлил глазами Мамутова: "Что молчишь? Язык отнялся или проглотил его? На кладбище тебя посылают. На кладбище! Не в клуб, не на полевой стан вести работу с народом. К могилам, просвещать покойников".
Вряд ли дошло до Мамутова это страшное обвинение Сержанова. Ни покойники, ни внимание к ним начальства его сейчас не занимали. Принял он просьбу директора как общественное поручение. Как необходимость сделать для людей что-то нужное.
- Хорошо… Хорошо… - закивал Мамутов. - Организуем сегодня же. Не беспокойтесь.
- Спасибо, - поблагодарил Даулетов. - С простым покончили, перейдем к сложному. Сегодня мы начинаем полив. Распоряжение дано, вода начнет поступать на отводной канал во второй половине дня. Надеюсь, карты уже подготовлены? Как, Ержан-ага?
Вздрогнул Сержанов от неожиданности. Никогда еще не спрашивали его о положении дел в хозяйстве. Он спрашивал. И только он.
- Подготовили… - сквозь зубы процедил он.
Подготовлены ли в самом деле карты, было ему неведомо. За подготовку отвечал и главный агроном, и бригадиры. Что они сделали, кто знает? Но ставить себя в положение обвиняемого Сержанову не хотелось. Еще получишь замечание, как Тореев.
- Нужно будет проследить, Ержан Сержанович, чтоб экономно расходовалась вода.
Даулетов повернулся к начальнику планового отдела. Тот, не зная еще, спросят или нет его, снял очки, надел запасные, предназначенные для работы, развернул папку. Он был всегда готов к докладу.
- Юсуп Абдуллаевич, во что нам обходится центнер риса, хлопка, тонна мяса, овощей?
Можно было ответить сразу, в голове плановика цифры стояли, как на параде, называй любую. Но он предпочел оперировать цифрами, написанными на бумаге. Так они выглядели солиднее, убедительнее. Торопливо прошел со своей папкой к столу, вынул из нее во много раз сложенный лист, развернул его, как скатерть, и застелил этой скатертью огромный директорский стол.
Цифры строем двинулись на Даулетова. Было их неимоверное количество, но он - не зря ведь экономист - быстро нашел то, что хотел.
- Ого! На Кубани расходуют на производство центнера риса четыреста пятьдесят - пятьсот кубометров воды. Вы всего триста пятьдесят - четыреста. Похвально!
- Применяем передовые методы, - с достоинством ответил плановик и снова сменил очки.
- А я слышал другое, - пожал плечами Даулетов. Сержанова будто ужалил шмель. Он даже подскочил на стуле.
- Одно дело слышать, другое - видеть. Перед вами документ!
- Документ - великая вещь. Однако будем все же бороться за триста пятьдесят кубометров воды на центнер, - не реагируя на вспышку недовольства своего заместителя, сказал Даулетов.
- Добиваться уже завоеванного смешно, - нервно пожал плечами Сержанов. - Смешно.
- Когда смешно, веселее работать. Я - за веселую работу. Давайте рассмотрим, что у нас есть еще веселого в плане. Подходите ближе, товарищи! Плановые и реальные показатели должны знать все.
Неторопливо люди стали подниматься со своих мест и, стоя кто поодаль, кто вблизи, вглядывались в бумажную скатерть, покрывавшую директорский стол.
Сержанову подниматься не надо было, он сидел рядом. Повернуть голову лишь требовалось. Но он не повернул. Смотрел в окно упрямо. Смотрел, хотя ничего не видел. Глаза застилала какая-то мутная влажная пелена. А Даулетов продолжал:
- Зимой, когда я анализировал работу совхоза, открылась любопытная картина. - И вдруг повернулся к главному зоотехнику: - Жолдас Осанович! Допустим, есть у вас на откорме бычок. Жрет он, как говорится, в три горла, а в результате - ни привеса, ни прироста. Что скажете?
- Скажу, что болен.
Главный зоотехник смотрел недоуменно. Не с бычка же неведомого начинать "любопытную картину", благо животноводство самая нерентабельная отрасль хозяйства, и бывший директор если и обращался к главному зоотехнику, то в последнюю очередь.
- А чем болен?
- Так трудно сказать. Нужен диагноз.
- А может быть, - все допытывался Даулетов, - теленок тот вырос уже давно. Просто порода такая, ну карликовая, скажем?
- Ну что ж я, быка от телка не отличу? Что я, совсем, что ли?.. - главный зоотехник даже обиделся.
- Вот и я думаю, что мы не мелкой породы, что наш "Жаналык" может еще расти и вес набирать, - сделал непредвиденный вывод Даулетов. - А, как показывает анализ, хозяйство вот уже несколько лет потребляет все больше, отдача же не возрастает. В чем причина, я и сам еще не до конца разобрался. Теперь будем разбираться вместе.
Не навещал своих подчиненных Сержанов, да и к себе никого из аульчан никогда в гости не звал. Не было у него такого обычая. И не потому, что скуп и нелюдим, - в этом его и недоброжелатели не упрекнули бы. Заносчив - да. Но и не заносчивость тут причиной. Просто особое это занятие - директорствовать в ауле. Не чета он городским начальникам. Приходится соседствовать с подчиненными и командовать соседями. Посидишь за чьим-то дастарханом, а завтра, глядишь, радушный хозяин к тебе в кабинет опохмеляться придет. Кумовство да панибратство разводить - хуже нет, мигом авторитет улетучится.
Не переступал Сержанов чужого порога, даже когда хозяева звали-умоляли. А вот теперь сам отворил чужую дверь - незваный, нежданный, неприглашенный.
Едва зашло за степь солнце и занялись сумерки, явился Сержанов к секретарю парткома. В такой час аульчанам не до гостей. Надо умыть, накормить и уложить в постель детишек, овец впустить в хлев, подоить корову, гусей и кур пересчитать, загнать в сарай. Всем этим занимались Мамутов и его жена, когда отворил дверь Сержанов. Отворил, значит, стал гостем.
Гостя как встречают: поклоном, улыбкой. Поклоном и улыбкой встретили Мамутовы заместителя директора.
Сержанов заметил, как поклонились, как улыбнулись Мамутовы. Заметил и принял. Вздохнул горестно: вот что значит не директор. Сегодня приняли с кислой улыбкой, завтра примут без улыбки, послезавтра совсем не примут.
Надо бы не переступать порог мамутовского дома, не прикладываться к чаше унижения, да нельзя не переступить и к чаше нельзя не приложиться. Испить придется чашу до дна.
- Вот так идет наша жизнь, - сказал Сержанов, поудобнее устраиваясь на кошме и оглядывая стены комнаты. - Как говорят степняки, кувырком: с верблюда на коня, с коня на осла, с осла на собственные ноги…
- Да, да, - кивнул Мамутов, еще толком не разобравшись, в чем дело и куда клонит бывший директор. Да и не отошел он еще от домашних забот, не переключился на разговор.
- И вот когда человек оказывается на собственных ногах, мир предстает перед ним таким, каков он есть на самом деле, - продолжал Сержанов. - С верблюда человек кажется черепахой, с коня - ягненком, с осла - овцой, с собственных ног - человеком…
- Да, да, - опять закивал Мамутов. До него все еще плохо доходили слова Сержанова. Он воспринимал их как звуки окружающего мира: скрип двери, шум ветра, блеяние отары. Привычные, обязательные звуки.
- Увидел я тебя, Мамутов, Мамутовым, - заключил Сержанов.
Перестал кивать секретарь. Не те слова пошли, что не трогают ухо, другие, занозистые какие-то. В них надо вникнуть. Брови Мамутова насупились. Краска бросилась в лицо, из красного оно стало багровым.
- А раньше? - недоуменно произнес он.
- Раньше, когда я на коне был, ты казался ягненком. Добрым малым, симпатягой…
- А сейчас?..
- Нет, братец, сейчас ты не ягненок. Добрый малый не бросит того, кому он многим обязан.
- Разве бросил? - изумился Мамутов.
- Он еще спрашивает. Не только бросил, предал.
- Ой-бой!
- Да, да, предал. И не меня, дело наше предал! И самого себя заодно.
- Зачем такие слова, Ержан-ага!.
- Ты ответь лучше, зачем секретарь парткома совхоза "Жаналык" благоустраивает кладбище, руководит бригадой могильщиков. Ты коммунист, Мамутов, - вздохнул огорченно Сержанов. - Никто не может тебя заставить идти против совести, против убеждений партийца. Я возражал Даулетову, когда мы остались с ним в кабинете, предупреждал его не затевать эту опасную канитель с кладбищем. И ты, парторг, должен был протестовать. Но нет, ты согласился. И побежал собирать строителей, снимать их с объектов. Неужели не видишь, что подставляет тебя Даулетов под выговор. Сейчас с религией строго, а ты добровольно стал уполномоченным Азраила. За это в райкоме спасибо не скажут.
Во дворе раскудахтались переполошенные кем-то куры. Громче всех верещала одна, за стеной.
"Ловят на суп, - сморщился Сержанов. - Прежде для меня закололи бы барашка. Да и не перестарка, а молоденького…"
- При чем тут религия, Ержан-ага? При чем Азраил? Можно подумать, что лежат там одни муллы да имамы. Нет, атеисты там же. И нас с вами - придет час - мимо не пронесут.
- Кур-то у тебя небось мало? - спросил Сержанов.
- Кур?! - Не понял Мамутов, почему гость интересуется птицей. - Есть куры… Хватает…
- И остального хватает?
- И остального.
- К чему обезглавили пеструху? Если для меня, то зря. Тороплюсь я, забежал на минуту всего… Дело простое.
- Дело делом, а ужин ужином, - сказал Мамутов. - Курица разговору не помешает.
- Курица не помешает, а хозяйка - может.
- Не зайдет жена без спросу, - заверил Мамутов гостя.
- Зайти пусть зайдет, только бы не забыла выйти. Сержанов покосился на дверь: верно ли говорит хозяин?
Створки были распахнуты, и за ними никого не угадывалось. - Дело вот какое. Ты слышал, утром на совещании Даулетов к воде придрался. Зачем, думаешь?
- Пока не знаю.
- А затем, что нужно ему всех разогнать. Ищет повод. А повода нет, он и ухватился за воду. У нас в отчетах одно записано, а у него, видите ли, другие данные.
- На самом-то деле как?
- Ох, Мамутов, Мамутов. Кто ж ее мерил, эту воду? Ты про себя знаешь, сколько за день пьешь? То-то. И я про себя не знаю. А тут целый совхоз. По нормам положено четыреста кубов на центнер. Ну, мы скостили малость, записали триста пятьдесят и документально оформили. Цифирьки всё это, бумажки. Они там сидят в своих райуправлениях, делать им нечего, отчетностью завалили. Скоро не только воду, но и воздух, и кизяки по аулам начнут пересчитывать. А ты пиши им справки. Написал - уже документ. А документ, сам знаешь, - бумага официальная. Чуть что не сошлось - отвечай. Вот Даулетов за документ и схватился.
- С водой-то все же как? - переспросил Мамутов.
- Тугодум ты, Мамутов, тугодум. - Сержанова начала раздражать непонятливость хозяина. - Говорю же, не воду Даулетов ищет, а наши ошибки. Думаешь, мои только? Нет, братец, наши. Цифирьки те красовались не в одних лишь моих отчетах, но и в твоих тоже. А ты их с трибун произносил, когда нам премии да вымпелы вручали. А запиши мы в справке шестьсот кубов на центнер - были бы премии? Как же, жди! Мы с тобой, ладно, обойдемся и без премий. Люди мы состоятельные. Ты вот курицы для гостя не пожалел, - съязвил Сержанов. - А рабочим что скажем? Их за что обижать? Кому как не нам, руководителям, о своих людях позаботиться? Подумай над этим, Мамутов.
- Думаю, - отозвался секретарь. Слово произнес медленно и протяжно. Похоже, и впрямь задумался.
- Подумай, подумай! Потом возьми листок бумаги, сядь и напиши в райком, а хорошо бы еще и в газету.
- Что писать? - Мамутов встрепенулся.