Ночью он не спал. Он понимал, что Сержанов добровольно ушел с поста, но удалить его из хозяйства почти невозможно, по крайней мере в ближайшие годы. Слишком долго варился он в этом деле. Он уже не просто кость в бульоне, он - сам отвар. Там, поди, каждый участок отражает систему Сержанова. Каждый бригадир в душе - маленький Сержанов. Дух Сержанова во всем. Даже двери коровников и складов небось скрипят так, как приятно его ушам.
Все переворачивать, все перестраивать, все переиначивать! - задавал себе задачу Даулетов. И загорался желанием немедленно начать ее осуществление. В огне решимости блекли как-то чувства тревоги и сомнений, которые появились вначале. Даулетов даже забывал о них, увлеченный подготовкой к предстоящей борьбе.
Порой, правда, огонь гас. И трезвый расчет подсказывал, что все переиначивать и не нужно, нет в том ни смысла, ни надобности. И вообще, если с приходом каждого нового директора заводить новые порядки, так это само по себе - разновидность беспорядка. Нужно взять все стоящее, а ведь есть оно, это стоящее, иначе на чем бы держалось хозяйство целую четверть века? Нужно принять готовый дом, до тебя возведенный людьми. Достраивай его, надстраивай новые этажи, ремонтируй существующие, пристраивай крылья и флигели, но не смей ломать до основания. Если каждый раз с фундамента начинать, так ведь и до крыши никогда не дойдешь. Да и люди не только строители, они еще и жильцы. Не забывай об этом. А жить на стройплощадке можно полгода-год, но не все же время. И еще одна мысль беспокоила и совестила душу: не кто иной, а именно он, Даулетов, заступает на место Сержанова. Было тут нечто, чего он стыдился вопреки доводам рассудка. Вот тебе и "нравственность экономики".
"Но я не радуюсь чужой гибели. Не радуюсь! Не хотел "гробить" директора "Жаналыка". Не думал об этом! - оправдывался Даулетов перед самим собой. - Не просился на его должность. Назначили. Заставили".
Душа принимала оправдание. На самом деле ведь так и было: вызвал секретарь обкома, сказал "Принимай совхоз", вот и вся недолга. Даже не спросили, хочет он быть директором или нет. Да и кого спрашивают при назначении? Подходящий человек - бери в руки дело. Двигай!
Душа принимала оправдание. Так то душа Даулетова. А вот душа Сержанова вряд ли примет этот защитительный лепет. Ей не докажешь, что не метил в чужое кресло, что выступал на курултае без мысли "спихнуть" руководителя "Жа-налыка", что руководствовался лишь общими ин
Трудная была ночь. Не спал до утра Даулетов, все маялся сомнениями и тревогами. Утро тоже не избавило от маеты, хотя полегче вроде стало, ясность какая-то пришла. И ясность эта обозначила главную суть - оправдание тебе одно: поднимешь хозяйство, тогда люди тебя поймут; может быть, в'кон-це концов поймет и Сержанов.
В машине, что несла нового директора и секретаря райкома в "Жаналык", Даулетов был неразговорчив и сосредоточен. Перво-наперво он ожидал встречи с Сержановым и уже хотел видеть его. Как-то все сконцентрировалось на этом большом, прямом и грозном, как представлялось Даулетову, человеке. Даже когда вошли в контору, он прежде всего стал искать глазами бывшего директора и, когда не нашел, огорчился.
- Ержан-ага собирает народ, - пояснил бухгалтер. - Все - под карагачами. Народу нынче стеклось видимо-невидимо…
- Это что за новости?! Вызови товарища Сержанова! - недовольным тоном потребовал секретарь райкома. - Его место пока здесь…
Директор совхоза - не председатель колхоза, его назначают, а не выбирают. Поэтому формально никакого общего собрания не требовалось. Достаточно представить директора его ближайшим подчиненным - вот и все.
- Впрочем, - переменил свое решение секретарь райкома, - если народ уже собрался, поедем к карагачам.
Из полутьмы конторского коридора вышли на свет, и Даулетов увидел людей. Сколько их? Может, тысяча. Может, больше. Высокие и низкорослые, худые и толстые, широколицые и узколицые - люди, люди, люди. Пестрые платья, рубахи, пиджаки, шапки, шляпы, тюбетейки. Многоголосая толпа гудела под карагачами как пчелиный рой.
Он знал, что встретится с ними позже, потом. А к этой встрече был внутренне не готов.
И никто не предупредил его о ней. Дело, хозяйство, новые методы, новая структура, новая организация труда - вот на что нацеливался Даулетов. И вдруг - народ!
Проверяя совхоз, он закопался в цифрах и как-то не приглядывался к людям, которые здесь живут и работают. Не испытывал желания вникать в их быт, в их интересы. А ведь было, наверное, что-то особенное, свое, неповторимое.
И жаналыкцы тоже не проявили тогда интереса к областному человеку, не заметили его. Они и сейчас не глянули в сторону Даулетова. Не удостоили вниманием. И было в этом что-то от уверенности в себе, независимости, от преувеличенного чувства собственного достоинства.
Понял это Даулетов и робко вслед за Нажимовым прошел к столу, покрытому красной плюшевой скатертью. Так же робко сел рядом с ним. По правую руку, как указал Нажимов. Сел и стал смотреть на будущих своих подчиненных, или подопечных, как зачастую принято у нас именовать исполнителей чужой воли, чужих приказов. Подчиненными и подопечными жаналыкцы, однако, не казались. Не подходили они под это определение. Робости - никакой. Подобострастия - тем более.
Когда же пройдоха Завмаг показал: "А вон и сам Даулетов!", жаналыкцы сменили безразличие на любопытство, да притом такое беззастенчивое, придирчивое, оценивающее, что Даулетов аж заерзал на стуле. И тогда он подумал с огорчением: "Ну зачем я согласился?" Вот так встретился новый директор с людьми, с народом, который обычно именуется в сводках и докладах коллективом.
Да, чудной люд жаналыкцы. Когда не спрашиваешь - говорят, а спросишь - могут отмолчаться. Ты им одно твердишь - они тебе другое. Дыню даром отдадут, а из-за дынных семечек час торговаться могут.
Вот и сейчас, толковал-толковал секретарь райкома о необходимости сменить директора, не только послужной список, но и биографию Даулетова рассказывал, а жаналыкцы все иначе поняли. Бригадир Далбай Султанов, худой и долговязый, поднял руку.
- Значит, когда Даулетов родился, через четыре дня умерла его мать; когда стукнуло Даулетову четыре года, умер отец. В четырнадцать лет переселилась в другой мир бабушка. В двадцать четыре года он то ли окончил институт, то ли женился, а в тридцать четыре, кажется, дочка родилась. Теперь ему скоро сорок, и он назначен директором. Итого - кругом по четыре. Очень интересная цифра…
Жаналыкцы стали смеяться, а чад чем зубоскалить? Над сиротством? Или над тем, что дочка родилась? Но так уж устроены люди - стоит какому-то балагуру даже о серьезном сказать потешное слово, и станет всем весело. А спроси: что тут забавного? - и не ответят.
- Что ты хотел сказать, товарищ Султанов? - голос у Нажимова был сердитым.
Бригадир очень серьезно ответил:
- Я хочу сказать, что у каждого человека есть своя цифра. У меня, например, девятка. А у Ержана-ага десятка. Когда бьет твоя цифра, с тобой происходит что-то удивительное: или хорошее, или плохое. Сержанову скоро стукнет шестьдесят. Если судить по знаниям и способностям, то его должны были сделать министром или хотя бы председателем облисполкома. Что же мы видим? Указа о назначении его министром нет, есть приказ об освобождении от работы.
- По собственному желанию! - напомнил Нажимов.
- Ну и что? - возразил Далбай. - Я же говорю, когда человеку выпадает его цифра, он становится сам не свой. Надо вернуть товарищу Сержанову заявление об уходе с поста директора и отправить его на курорт, пусть отдохнет, придет в себя и подумает.
- Правильно! - крикнул тучковатый, круглолицый бригадир Калбай Жамалов. - Товарищ Сержанов за двадцать пять лет работы не был ни разу на курорте. А вы, товарищ Нажимов, за эти двадцать пять лет двадцать пять раз съездили. Пусть один раз поедет Ержан-ага на Кавказ или в Крым. Я там был, мне понравилось…
- Товарищи! - возмутился секретарь райкома. - Мы не о том говорим. Сержанов уже освобожден от обязанностей директора совхоза, на его место уже назначен товарищ Даулетов. Ему предстоит работать с вами, и надо высказать пожелания, как лучше организовать дело. По существу говорите, товарищи…
Нет, все-таки чудной народ эти жаналыкцы. Им ясно сказано, о чем надо говорить в такой ответственный момент, а они несут бог знает какую околесицу. Смеются вроде над новым директором. Не успел Нажимов отчитать Далбая и Калбая, как поднял руку Елбай. И опять про то же.
- В Америке как только выберут нового президента, так он начинает менять всех чиновников, - сказал коротыш Елбай Косжанов. - Даулетов, конечно, не президент, а директор, но все же новый. Не примется ли он мести совхоз новой метлой?
Секретарь с досады прикусил губу: не желали жаналыкцы включаться в серьезный разговор.
- Я же объяснил вам, друзья, - сказал Нажимов, - что Даулетов молодой специалист…
- Не такой уж молодой. Скоро сорок! - выкрикнул весело Далбай Султанов. Понравилась ему игра с цифрами.
- Молодой специалист, - нажимая на слова и растягивая их, продолжал секретарь райкома. - Он приехал не воевать с коллективом, а сотрудничать с ним, сообща добиваться еще более высоких результатов.
- Пусть скажет сам Даулетов! - перебил кто-то, - Не немой, поди…
Нажимов нахмурился и сел, предоставляя тем самым слово Даулетову. Тот поднялся, и люди увидели, что он не такого уж маленького роста, ниже, конечно, Сержанова, но с секретаря райкома будет. А тот - ничего.
- Доверие коллективу - основа наших взаимоотношений в будущем, - сказал Даулетов. - На доверии построим работу. Что умею и знаю, передам коллективу, что умеет и знает коллектив, передаст мне…
Официально как-то сказал. Казенно, хоть и правильно, но без души, и люди поняли, что больно учен этот Даулетов, книжно говорит. Въедливый Елбай тут же прицепился к новому директору:
- Достаточно ли руководителю знать столько, сколько знает народ? Или он должен знать больше народа?
- Достаточно! Больше народа никто знать не может. - Ему не только хотелось войти в доверие к людям. Он действительно так считал, однако, похоже, просчитался.
- Неправильно! - зашумели жаналыкцы. Не все, понятно, лишь часть.
- Правильно! - утвердили другие.
- Ха, ха, ха! - заливался Елбай. Ему понравилось, как вспыхнули степняки от брошенной им искры. - Конечно, неправильно! Руководитель должен знать то, о чем мы и не подозреваем. Ержан-ага видел дальше нас, понимал лучше нас, летал выше нас. Не мы его учили, он нас учил, потому дела в совхозе шли хорошо.
Нажимов снова поднялся, ему надоел этот, как он выражался, "разгул демократии", этот разговор ни о чем. Рискованный к тому же разговор. Не туда, куда надо, сворачивают упрямые жаналыкцы.
- Перед нашим собранием стоит задача наметить конкретные меры по реализации решений, направленных на дальнейшее развитие сельского хозяйства области и района в частности, - сказал еще строже, чем в первый раз. - Не будем отвлекаться от этой линии, не будем поднимать вопросы, имеющие второстепенное и третьестепенное значение. Повторяю, высказывайтесь по существу. Кто хочет взять слово?
- Я, - поднял руку Елбай.
- Ты только что говорил, - удивился Нажимов.
- Верно, говорил, а теперь хочу высказаться.
Бог мой, эти жаналыкцы могут вывести из терпения кого угодно. Надо же так прицепиться к Сержанову! Ничем не оторвешь. Он, Нажимов, и сам привязан к Ержану-ага и не хотел бы расставаться с ним как с директором совхоза. Но приходится, обстоятельства сложились не в пользу Сержанова, неужели не ясно? Тут необходимость, судьба, что ли. Понимать должны. А не хотят понимать. И рот им не заткнешь. Будут чесать языками, пока не отвалятся.
- Высказывайтесь! - досадливо махнул рукой, ни к чему, мол, твое выступление и все прочее, да куда денешься - демократия. - Только поднимись, товарищ, перед людьми надо говорить стоя.
- А я и стою, - ответил Елбай.
Хохот ухнул под карагачами, поскольку Елбай был такого маленького роста, что и стоя не возвышался над головами сидящих.
- Тогда выходи к столу, чтобы все видели и слышали! Подтянувшись, как солдат на параде, прижав ладони
к шароварам, громко печатая шаг, Елбай направился к столу президиума. Веселыми улыбками проводили бригадира жаналыкцы, и когда он у самого стола повернулся, дружно захлопали. Смешная церемония не предвещала для Нажимова ничего хорошего. Он нахмурился и сказал с раздражением:
- Прошу по существу дела, товарищ Косжанов!
- А я всегда по существу. Мы народ занятой, нам лишние слова ни к чему.
- Лишние слова - и для верблюда груз! - выкрикнул кто-то.
- А какой из Елбая верблюд? Он и до верблюжонка-то не дотянет… - отозвался другой.
- Порядок! Порядок, товарищи! - поднял руку Нажимов. - Не отнимайте у людей время… Пожалуйста, товарищ Косжанов.
- По поводу чего я хотел высказаться? - спросил неизвестно кого, а может, самого себя Елбай. - По поводу работы с кадрами я хотел высказаться.
"Что-то серьезное вроде намечается, - подумал секретарь райкома и снова поднял ладонь, требуя от собрания тишины. - Хоть бы повернули, черти, в сторону от Сержанова. Сколько можно топтаться на месте?" Однако Елбай и на этот раз разочаровал Нажимова.
- Относиться к людям так нельзя. Просто безобразие! Даулетов в прошлом году покритиковал Сержанова, в этом году его назначают на место Ержана-ага. Что ж это выходит? Хочешь занять чужую должность, начни поносить человека. Так, что ли?
Крикнули с места:
- Покритикуй, покритикуй Даулетова, на следующий год станешь директором вместо него!
Да, смешливый народ эти жаналыкцы. Им только слово забавное брось - тут же покатились со смеху. Нажимов стал стучать карандашом по столу, и так громко, что стук, кажется, разнесся по всей степи. Когда жаналыкцы успокоились, он спросил Елбая:
- Все?
- Как все? - развел тот руками. - Я только начинаю.
- С этого не начинают, - грубо оборвал Елбая секретарь. - Этим кончают. - И обратился к собранию: - Кто еще хочет высказаться?
- Пусть говорит Косжанов! - зашумели вокруг, - Хотим слушать Елбая. Давай, давай, братец! Руби под корень!
- Чего рубить-то? - поднял изумленно брови бригадир. - Не надо ничего рубить. Просто надоела несправедливость. Правильно сказал наш секретарь Нажимов: с этим надо кончать!
- Не "с этим", а "этим", - поправил Нажимов.
- Все равно, - кивнул бригадир. - Надо кончать… По-солдатски печатая звонко шаг, как вышел, так и вернулся на место Елбай. Возвращение сопровождалось дружными аплодисментами. Сколько ни призывал секретарь райкома высказаться по существу, но разговор все равно шел самотеком.
Впрочем, в том-то и пряталась суть, что довольны жаналыкцы и собой и своим старым директором, ничего другого и никого другого они не хотят. Их за глаза просватали, согласия не спросили, а теперь калым плати. Нет, они так не желают. Если человека даже в рай тащить против его воли, за шиворот, то он и тогда отбиваться станет. А тут ведь не рай сулят, тут еще поглядеть надо, как дело обернется. Понимали это все - и Даулетов, и Сержанов, и Нажимов, - но относились к происходящему по-разному. Неуправляемое собрание тревожило Даулетова, радовало Сержанова, а Нажимова раздражало.
- Чепуха! - вдруг прозвучало странное слово. С самого последнего ряда. Даже не ряда, из-за скамеек, где уже не было никаких рядов, просто толпились люди. Там стоял человек, невероятно худой и невероятно белый. Усы и то у него были серебристые. Наверное, потому, что на них как раз падало солнце. Вообще он был наполовину освещен, наполовину затенен.
- Чепуха! - повторил он. - Сколько ни критикуй Елбай Даулетова, а не стать Елбаю директором совхоза.
- Кто-то просит слова? - оживился Нажимов. Белоусый махнул рукой:
- Я уже взял его.
Не торопясь он прошел к столу и хрипловато объявил председателю собрания:
- Худайберген мое имя… Рабочий, как сейчас говорят, а на самом деле дехканин. Для вас говорю, остальные меня знают.
- Пожалуйста, пожалуйста! - закивал дружелюбно Нажимов. - Говорите, Худайберген-ага!
- Сегодня я доволен Сержановым…
- А раньше? - хихикнули в толпе.
- Раньше не всегда… Это тоже все знают. А почему я доволен? Правильно сделал, что ушел сам! Значит, понял все. А то еще бы десять лет просидел, и никто его не снял бы.
- Одобряю Сержанова! - И, помолчав, добавил: - Теперь пусть уходит и Завмаг.
От неожиданности пооткрывали рты жаналыкцы. Вообще-то долговязый Худайберген всегда говорил необычные вещи. Но то в поле, на улице, реже в конторе. На собраниях же, при огромном стечении людей, он только качал головой и вздыхал сокрушенно. А тут перед всем совхозом, перед районным начальством разговорился. Развязал язык. Как и все жаналыкцы, умел Худайберген ввернуть острое словцо, а вот сегодня не ввернул. Серьезно говорил, строго…
Сержанов тоже удивился, хотя не раскрыл рта, не уставился на долговязого Худайбергена. Огорчил его старик, унизил вроде перед людьми и перед начальством. Кинул камень вслед уходящему. Увесистый камень.
Даулетов же, слушая Худайбергена, оживился. Нашелся среди этих насмешливых и упрямых жаналыкцев человек, ищущий ветра перемен и намеревающийся плыть куда-то. Жаль, конечно, что человек уже стар, что время отняло у него силы… Но, слава богу, нашелся все же.
Секретарь райкома ни про камень, ни про ветер не подумал. Прошлое и будущее его мало интересовали сейчас. Собрание вроде начало входить в нужное русло. Люди вроде начали привечать нового директора, которого привез он из областного центра по указанию секретаря обкома, и если так, то миссию свою скоро можно считать выполненной.
Не обманул надежд Нажимова старый Худайберген. Пошел дальше, чем предполагал секретарь райкома.
- Уж коль скоро назначили нового директора, я обращусь к нему с просьбой, которую приносил не раз Сержанову, да все зря.
Даулетов воспользовался случаем и закивал обещающе: мол, просите, уважаемый, сделаю все, что в моих силах. Поторопился, однако. Странной была просьба старого Худайбергена.
- Надо бы оградить кладбище с южной стороны аула. Пасется на головах наших предков аульный скот. Козы и бараны - эти так вовсе оттуда не уходят. Стонут небось души-то умерших. А ведь они когда-то были как мы и думали о делах, о нас думали. А мы о них, выходит, не думаем. Лечь всем придется, рано или поздно. Куда ж денешься? Но когда представишь себе копыта коров и овец, мнущих твою могилу, умирать противно…
Ввернул все-таки смешные слова Худайберген, оказавшиеся, правда, на языке по весьма печальному поводу. Повод печальный не помешал жаналыкцам весело рассмеяться. Нажимов тоже засмеялся, и Даулетов засмеялся. Не смог сдержать себя и хмурый, торжественный Сержанов. Заискрились смешинки в раскосых глазах его. Он ведь тоже был жаналык-цем.
- Еще я хотел, - продолжал между тем Худайберген, - попросить у нового директора воды. Посевы истомились. Рано в этом году распалилось солнце. Пить им хочется. Так что воды надо дать.
"Все же чудной старик, - теперь и Даулетов это понял. - У кого просит воды? У директора. А что я, бог, что ли? Откуда взять воду? Аму и та опустела, курица вброд перейдет великую реку. А если нет ее в Аму, откуда возьмешь?"