- Мне очень тяжело причинять тебе боль, но я должна подумать о своих мальчиках... Да и все равно придется же тебе узнать... Часом позже, часом раньше, но все равно ты узнаешь... Регина Лорати все выболтала моему сыну Гастону... Да, да, Лорати, эта самая, танцовщица из оперного театра. Ну что ты так смотришь на меня? Как будто удивляешься - при чем тут Регина Лорати. Люсьенна, душенька моя, бедная ты моя, неужели ты будешь меня уверять, что ничего не знала?.. Ну не надо разыгрывать комедию. Я, конечно, тебя понимаю и готова извинить, бедный дружок мой... Но ты ведь прекрасно знаешь, что Оскар содержал ее... Да еще в какой роскоши она жила. Ведь решительно всем известно, что у нее был великолепный выезд, и ливрейные лакеи, и вилла за городом, а в городе, на улице Пессак, собственный дом, и вся мебель в нем старинная... Ты этого не знала, нет? Дорогая, бедненькая моя, только ради бога не падай в обморок, не такая сейчас минута, нельзя терять голову. Что? Что ты говоришь? Нет доказательств? Вот заладила! Несчастная ты женщина, разве я тебе зла желаю? Лорати давала Гастону читать письма твоего мужа... Если хочешь знать, Оскар предлагал ей бежать в Южную Америку! Тебе, конечно, тяжело это слушать, но, уверяю тебя, мне еще тяжелее открывать тебе глаза. Но что поделаешь - приходится! Да, вот до чего докатился Оскар. Разумеется, Гастон - любовник этой Регины Лорати... Некрасиво? Почему, спрашивается, некрасиво? Что тут такого? Мой сын не святой, не ангел небесный...
* * *
Дани и Роза слушали, прижавшись к створке двери. Вдруг раздался какой-то незнакомый дрожащий голос:
- Уйди, Леони, уйди! Зачем ты меня мучаешь?
Леони смягчилась, как палач, нанесший удар без гнева и ненависти, лишь во исполнение долга. Теперь она говорила ровным голосом - терпеливо, упорно, упрямо настаивая на своем:
- Я не уйду, пока не получу своих денег - четыреста тысяч франков. Это деньги моих сыновей... Да, да, ты можешь, можешь... Я говорила с юристом. Ведь по брачному контракту ты сама распоряжаешься своим приданым. Твой отец умно составил контракт. Даже если приобретенное в браке имущество находится в общем владении, ты все равно имеешь право: твое личное состояние не тронуто. Подпиши дарственную в пользу моих сыновей. Я принесла акт. Нотариус Лакост сам его составил... Тебе нужно только подписаться - вот здесь и вот здесь... А на полях поставь свои инициалы- Ты, верно, считаешь меня черствой, Люсьенна... Но ведь я ради сыновей. Если б речь обо мне шла, тогда другое дела А ведь это их деньги, сыновей моих... Подпиши, у тебя будет спокойнее на душе...
- Ты о своих сыновьях думаешь, а мои как же? Да ведь это и незаконно, я уверена, что незаконно...
- Об этом не беспокойся. Лакост - сведущий человек, он все предусмотрел. Если надо будет судиться, я пойду в суд... Главное, чтоб ты подписала- Ну, решайся же! Неужели ты хочешь, чтобы я позвала сюда твоих детей и сделала их свидетелями нашего объяснения... Они-то поймут меня. Что ты говоришь? Ах, так! Ты надеешься, что слухи окажутся ложными? Что ж, возможно. В таком случае твой муж просто вернет нам деньги, и больше о них и речи не будет. Но ведь Гастон собственными своими глазами читал письма- И в городе уже несколько дней только и разговоров, что о вас. Сядь, сядь скорее. Крепись, нельзя, не время сейчас падать в обмороки. Сядь за письменный стол.
- Я должна посоветоваться.
- С кем? С мужем? Он в Леоньяне, ждет там свою Регину, а она не приедет: она удрала с Гастоном в Монте-Карло. Можешь ехать к Оскару - тебе не грозит неприятная встреча с его содержанкой.
- Постой, дай подумать. Я посоветуюсь со старшим сыном, с Жюльеном. Его сейчас нет дома. Он уже уехал на бал к Фреди-Дюпонам...
- Ждать его возвращения я не стану. Ты должна подписать... Да и о чем тут советоваться? Чего ты боишься? Ведь Оскар все равно ухитрился бы вытянуть у тебя эти деньги, я его знаю... И они пойдут прахом, в чужие карманы попадут. Так уж лучше их отдать моим детям... Послушай, ведь в конце концов ты все равно подпишешь... Так зачем тянуть, зря время терять?
Леони умолкла, переводя дыхание. Она колебалась, пустить ли в ход самое грозное оружие? Да, да, надо это сделать, может быть, она даже спасет жизнь Оскару Револю.
- Послушай, зачем ты медлишь! Тебе же надо мчаться в Леоньян. О чем ты думаешь, несчастная! Человек дошел до крайности, он на все способен...
- Что ты хочешь сказать, Леони? Боже мой! Я тут спорю с тобой, а ведь дорога каждая минута...
Теперь за дверью раздавались только всхлипывания да журчал ласковый, настойчивый, умоляющий, вкрадчивый голос:
- Ну, подпиши... Подпиши, Люсьенна... Бедненькая моя... Подпиши. И больше уж тебе не надо будет думать об этом. Руки себе развяжешь, и поезжай тогда в Леоньян. Может быть, еще не поздно спасти его... Но сперва надо подписать... Вот тут и вот тут. А здесь только инициалы поставь.
Всхлипывания стали реже. Послышался глухой шум: передвинули стул, щелкнул ключ, очевидно, отперли ящик письменного стола, зашелестела бумага... Потом в наступившей тишине раздался громкий голос Леони Костадо:
- Ну вот и готово! Это, разумеется, еще не все, но самое важное сделано. Как знать, Люсьенна, может быть, я и ошиблась, душечка, может быть, Оскар просто решил сыграть шутку с Региной Лорати или она все налгала Гастону - хотела его раззадорить и потащить за собой... Эти мерзавки любой фортель могут выкинуть. Но все равно твоя подпись ни к чему тебя не обязывает...
Леони Костадо успокоилась, смягчилась. Она спрятала в сумочку документ, который впоследствии несколько лет тщетно оспаривали в суде кредиторы Оскара Револю. Крепко обнимая совершенно подавленную Люсьенну, она сказала:
- Бедняжечка моя! Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Выйдя из особняка Револю, Леони Костадо, забыв о своей одышке, быстрым шагом двинулась по пустынной улице. Она упивалась своей победой и нисколько ее не стыдилась; она шла в пелене тумана, с наслаждением вдыхая сырой холодный воздух, и крепко прижимала к груди сумочку, в которой лежал драгоценный документ. Подумать только - она отвоевала часть наследственного достояния своих сыновей! Честь ей и слава! Вот он, документ! Составлен и подписан по всем правилам! Нотариус Лакост говорил, что при наличии такого акта она выиграет все баталии. Но достался он дорогой ценой!.. Тяжелая обязанность!.. Бедняжка Люсьенна! Какие страшные часы ей предстоит пережить.
Но Леони Костадо никак не могла заставить себя растрогаться и скорбеть о несчастье, которое ее ничуть не касалось. Вспомнив, что в девушках она проливала горькие слезы из-за того, что ее не выдали замуж за Оскара Револю, она даже вздрогнула от испуга: ведь нынче вечером она могла бы оказаться на месте Люсьенны... Правда, будь я его женой, я бы держала его в руках и не давала бы ему делать глупости. При мне он не пошел бы ко дну. А в делах Оскар человек просто гениальный. Не зря же я доверила ему эти деньги. Уж он сумел бы пустить их в оборот, они бы "раз сто обернулись", как он говорил. Все его несчастья из-за того, что он неудачно женился. Люсьенна Револю, урожденная Вилли-Дюпон, чванливая дура, воображающая, что она сама богиня Минерва, дочь громовержца Юпитера... Всех она восстановила против себя, а сама, бедняжка, до того скучна, что Оскар чуть не с первого же дня стал ей изменять... Ах, Оскар!.. Мадам Костадо представила себе, как он сидит сейчас в Леоньяне, ждет Регину Лорати, вместо нее является Люсьенна, а в это время Регина с Гастоном катят в Монте-Карло...
Леони отогнала эти мысли, устыдившись своего злорадства. Она презирала себя за то, что гордится любовницами сына, и все же не могла побороть такие недостойные чувства. Гастон!.. Вот кто похвалил бы сейчас свою маму... Какую отвагу она проявила нынче вечером... К несчастью, Гастон уехал, и дома ее встретят двое младших - Робер и Пьер.
Запыхавшись, она замедлила шаг, теперь уж ей не хотелось возвращаться домой и беспокоила мысль - как все рассказать сыновьям. И она возмущалась: право, это уж слишком! Вот она выдержала ужасное, душераздирающее объяснение и сумела спасти состояние детей, и ей же еще придется просить у них за это прощение, словно она какая-то преступница. Да, да... Она своих сыночков знает!.. Нет, как раз наоборот, - совсем их не знает.
Отношения с двумя младшими сыновьями не ладились вовсе не из-за разницы во взглядах. Казалось бы, она и с Гастоном ровно ни в чем не согласна, и все же у них как-то находится общий язык. Гастон - кутила и вообще ведет такую жизнь, которая противоречит всем принципам, провозглашаемым его матерью, но он понимает ее, да и ей все в нем понятно. Оба младших очень трудолюбивые, очень скромные юноши, но никогда не угадаешь, что они могут выкинуть...
Например, свое поведение в тот вечер Леони Костадо считала безупречным: деньги, которые она несет сейчас домой, - это наследство ее сыновей, доставшееся им от отца, священный клад, доверенный ей как хранительнице; и она испытывала чувство законной гордости оттого, что сумела отвоевать их в упорной борьбе. А Люсьенна?.. Что ж, эти деньги все равно были бы для нее потеряны, попали бы в руки других кредиторов. "Так уж пусть лучше мои дети попользуются- А нынешний мой разговор с ней в такой неурочный час и в таких обстоятельствах... Я, конечно, понимаю, чувствую, как все это ужасно, но надо же смотреть на вещи здраво, и я скажу своим мальчикам истинную правду, да, да, я им скажу, что, может быть, я спасла жизнь Оскару Револю: благодаря мне Люсьенна помчалась в Леоньян. Будем надеяться, что она не опоздает..."
Но чем больше Леони обо всем этом думала, тем труднее было представить себе, что ответят ей сыновья. Лучше всего изобразить глубокое изумление: "Как! Вы даже не находите нужным поблагодарить меня!" Она нисколько не сомневалась, что сыновья будут возмущены. Ведь были два обстоятельства, о которых она умышленно старалась не думать: во-первых, любовь, связывавшая Робера и Розетту, а во-вторых, дружба между Пьером и Дени, - обстоятельство менее важное... Это еще неизвестно! Робер - такой нерешительный, безвольный... А Пьер сейчас в переходном возрасте и стал просто сумасшедший какой-то... иной раз даже страшно делается: пишет совершенно идиотские стихи, голова набита всякими нелепыми бреднями... Робер, надеюсь, поймет, что женитьба на Розетте для него теперь невозможна, - со всех точек зрения невозможна. Даже если пренебречь позором, который, верно, обрушится на семейство Револю, и несомненным их разорением, то возникнет другое препятствие: сколько еще лет Роберу придется изучать медицину, прежде чем он начнет зарабатывать себе на хлеб? Надо кончить курс, потом отбывать стаж в больнице, потом сдать конкурсный экзамен... Только к тридцати годам он наконец встанет на ноги... Даже в интересах Розетты (надо именно на это напирать) он обязан вернуть ей свободу и не компрометировать девушку.
* * *
Наконец Леони Костадо дошла до своего дома, где она с сыновьями занимала два этажа - первый и второй... Поднимаясь по лестнице, она вспомнила, что Робер тоже собирался сегодня быть на балу у Фреди-Дюпонов. "Когда он заметит, что Розы нет, то, конечно, уедет. Его и так уж беспокоили слухи, распространившиеся нынче днем... Наверно, он уже дома..."
Нет, оказывается, Робер не вернулся.
Еще не сняв шляпу и каракулевый жакет, Леони Костадо отперла свой секретер, достала ключ от несгораемого шкафа, привинченного к полу у изголовья ее кровати. Шкаф был "переряжен в ночной столик", как говорил Пьер. Фальшивые ящики маскировали тяжелую стальную дверцу. Леони набрала шифр и, отворив шкаф, положила на полочку документ, подписанный Люсьенной Револю. Потом, захватив лампу, прошла по длинному коридору "на детскую половину".
В комнате младшего сына горел свет, и, по своему обыкновению, мать вошла, не постучавшись. Пьеро читал в постели и, засыпая, не погасил лампу. Книга выскользнула из рук на одеяло. Пьер уснул в неудобной позе - полусидя и сильно запрокинув голову, как будто подставлял горло под нож. У изголовья на ночном столике лежали листочки бумаги, карандаш и раскрытая толстая тетрадь в красивом кожаном переплете. Свет от низенькой лампы падал на исписанную страницу, и каждая буква в ровных, аккуратных строчках была старательно выведена изящным почерком: Пьер всегда тщательно переписывал свои стихи. Вооружившись лорнетом, Леони Костадо с досадой разбирала написанные слова - все они как будто были ясными, а смысла она не могла уловить.
Кибела смотрит на спящего Атиса и думает:
Самим богам велю умолкнуть я.
Откинулась рука - уснувшая змея,
Лаская, в забытьи охватывает землю,
Как мертвая лежит, жар жизни затая.
И содрогается от страсти глубь земная, -
Кибела млеет, сон невинный созерцая.
"Это еще что за чепуха? Что все это значит?" - сердито вопрошала себя Леони Костадо. Но почему эти стихи вызывали в ней такое раздражение?
Жужжаньем тихим мух баюкаю твой сон,
Нарушит тишину лишь голос петушиный.
А ты не чувствуешь, в дремоту погружен,
Как давит небосвод, как гнет древес вершины
Порыв желания, что ветром принесен,
Как ливень слезы льет, звеня моей обидой, -
Во сне владеешь ты прекрасной Сангаридой,
Что нежится в реке, чье ложе - мягкий ил.
Что я в сравненьи с ней? Что аромат мой пряный?
Терзают грудь мою приливы океана.
Царица жалкая, безрукая! Нет сил
В объятьях сжать тебя. Чело мое обвили
Гирлянды черных трав, медузы осенили.
Почему у Леони Костадо поднималась в груди глухая, бешеная злоба и постыдное желание схватить и разорвать на мелкие клочки красивую тетрадь, купленную поэтом в "Английском магазине"? Она сама не понимала причину этого Не знала она и того, что точно такие же с трудом сдерживаемые порывы ярости овладевали порою и Пьером и что в ту минуту, когда она почти ненавидела своего сына, между ними было глубокое сходство - не сходство ума и сердца, а той темной жажды разрушения, которой Леони Костадо сама боялась в себе. Она отошла от столика и постояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Пьер вскрикнул испуганно: "Кто тут?"
- Это я... Робер еще не вернулся?
- Нет еще. Но он скоро придет. Он хотел только на минутку заглянуть туда. Может, уже известно что-нибудь... - И Пьер широко зевнул, обнажив редкие зубы. - А ты что-нибудь узнала, мама?
- Да, я сейчас была у них.
- Что?! Ты ходила на Биржевую площадь?
Пьер окончательно проснулся и посмотрел на мать суровым и недоверчивым взглядом.
- Это был мой долг, - сказала она.
Пьер подумал: "Какое лицемерие!". Однако Леони Костадо действительно была глубоко убеждена, что она выполнила свой долг перед сыновьями, первейший свой долг. Да еще ей, может быть, удалось вовремя предупредить Люсьенну.
- И я очень хорошо сделала, что пошла к ним. Вообрази, ведь эта несчастная женщина ни о чем и не подозревала... Конечно, она за последнее время сильно тревожилась, но никак уж не думала, что близится катастрофа.
- Ну? И что же ты ей сказала?
Леони Костадо возмутилась: по какому праву он допрашивает мать, да еще таким тоном? Уж не подозревает ли он ее в неблаговидном поступке?
- Да нет, мама... Я просто хотел узнать...
- А я не обязана отдавать какому-то сопляку отчет в своих действиях. Я поговорю с Робером, когда он вернется. Спи! Чтоб я тебя больше не слышала!
И Леони Костадо вышла из комнаты, захватив с собой лампу. Но сейчас ею руководило не чувство гнева, она поняла, что лучше всего поговорить с Робером наедине, без этого бесноватого мальчишки. Едва она успела переодеться и накинуть на себя халат, как услышала неуверенный шорох у входной двери - Робер нащупывал ключом замочную скважину. Леони кашлянула, желая показать, что она не спит и поджидает сына. Он вошел, перебросив через руку пальто. И как всегда, Леони подумала о том, что фрак очень ему к лицу. Право, в высоком стройном Робере куда больше изящества, чем в коренастом Гастоне. И хотя Леони скорее нравились мужчины такого типа, как ее старший сын, она из чувства справедливости признавала, что в Робере больше тонкости и породистости...
- Разумеется, ее не было на балу, - сказал Робер с какими-то нерешительными, робкими интонациями, всегда раздражавшими его мать. - Видел там Жюльена, но издали, и не мог к нему пробраться. Кое-кто из приятелей уже дал ему почувствовать, что его присутствие неуместно... Я сейчас же помчался на Биржевую площадь и не застал их - они уехали.
В эту минуту вошел Пьеро, босой, в пижаме, с всклокоченной шевелюрой.
Мадам Костадо раздраженно воскликнула:
- Я тебе что сказала? Я ведь велела тебе спать!
- А сон твоего веления не слушается. Взял да и не пришел.
Робер вяло запротестовал:
- Пьеро, как тебе не стыдно! Зачем ты дерзишь?
Пьер крикнул в ответ:
- Уверен, что она не решилась признаться тебе, откуда она сейчас явилась, куда она ходила вечером...
- Как ты смеешь называть меня "она", когда говоришь обо мне, да еще в моем присутствии!..
Но Пьер, не обращая на мать внимания, продолжал:
- Она была на Биржевой площади, тайком от нас... Весь вечер там провела.
Робер посмотрел на мать. Красивое лицо его помрачнело.
- Ведь это неправда, мама?
Мать ответила вызывающим тоном:
- Почему же неправда? Правда.
- Ты видела мсье Револю?
- Нет, он в Леоньяне. Я это знала и знала также, зачем он туда отправился, а Люсьенна ничего не знала... Понятно вам? Я решила ее предостеречь, и благодаря мне она поехала в Леоньян... А то вдруг, не ровен час, Оскар наложит на себя руки... Я, может быть, спасла ему жизнь. Да, да, очень просто...
Робер тяжело вздохнул.
- Ну, раз его самого не было дома, ты, конечно, не стала говорить о наших деньгах...
Леони Костадо промолчала. А Пьер пробормотал:
- Как бы не так! Станет она стесняться-
- Повтори, Пьер! Повтори громко то, что ты сейчас сказал...
- Я сказал, что наверняка ты не постеснялась и говорила о деньгах- Ты только для этого и ходила туда.
Все шло именно так, как Леони Костадо и ожидала. Младшие сыновья выступали в роли ее судей, тогда как Гастон был бы восхищен и поблагодарил бы мать... А с этими мальчишками не избежать борьбы. Хотя она совершенно права.
И Леони Костадо бросилась в атаку:
- Я защищала не свои, а ваши деньги, доставшиеся вам от отца. И великодушничать я могла бы лишь в том случае, если б это был мой собственный капитал.
Робер прервал ее: раз этот капитал принадлежал им, сыновьям, значит, они вольны не требовать его...
- А ты о Гастоне подумал? Он ведь не связан такими соображениями, как вы. И потом не забывай, что Пьеру только восемнадцать лет... До его совершеннолетия я, как мать и опекунша, обязана защищать его интересы, сколько бы он там ни капризничал...
- Погоди, - остановил ее Робер. - Раз мсье Револю уехал, зачем же ты понапрасну мучила их?
Мать посмотрела на него жалостливым взглядом. Вот глупец! До чего беспомощны в житейских делах эти мальчишки, а воображают себя орлами!