Петр поморщился от боли, Апраксин закашлялся, сердце защемило, шагнул к постели.
- Как не вспомнить, Петр Лексеич, ходили мы-то с Архангельского к Ледовитому океану-морю, дышали там ветром.
Петр взял со столика карту.
- На сей морской карте, Федя, проложен путь, и я слыхал, што проход возможен. - Петр положил карту, помолчал, собираясь с мыслями. - Оградя отечество от неприятеля, надлежит находить славу государству через науку и искусство. Так не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берега американские?
Петр откинулся на подушки, прикрыл глаза, видимо, длинная речь утомила его.
- Што с экспедицией, Федор?
- Все по делу, на той неделе первый отряд поведет Алексей Чириков.
- В добрый путь ему, жаль, я сам невмочь. Завидую я ему, океан повидает. - Грустно усмехнулся. - Слаб человек, Федя, жизнь наша бренная, един океан вековечен… - Он вдруг приподнялся, притянул Апраксина за рукав к себе. - Тяжко мне, Федя, нет никого рядом, своего человека, один ты у меня остался верный подданный, добрый приятель.
Федор Матвеевич вдруг нутром впервые почувствовал неотвратимость беды. "А ну, как более не свидимся на этом свете?"
- Всякому человеку, Петр Лексеич, перст Божий судьбу указывает. Мне благодетель Всевышний определил через твоего родителя, царство ему небесное, Алексея Михайловича, с тобой породниться с молодых лет. В том моя благодарность Господу Богу. - Обычно медлительный в разговорах Федор Матвеевич теперь спешил, говорил, едва не захлебываясь. - От тебя с той поры набирался ума-разума, познавал много неизведанного. Через тебя поохотился к морскому делу, корабельному строению. В том благость жизни своей зрю.
Петр слушал полузакрыв глаза, скупая улыбка мелькнула на измученном лице.
- Спаси Бог, Федя, от тебя единого слушаю такое, более других во флотском деле мыслишь. Об одном молю тебя, не дай в разорение детище мое, флот российский…
Двадцать четвертого января Апраксин проводил первый отряд экспедиции к Великому океану. Вел отряд его любимец Алексей Чириков, рядом с ним переминался гардемарин Петр Чаплин, которого тоже выбрал Апраксин. Представлял первопроходцев Витус Беринг.
Генерал-адмирал усадил моряков, разговор предстоял обстоятельный.
- Государю ныне недужится, - покашливая, начал Апраксин, - сам он хотел бы вас напутствовать, - адмирал перевел дыхание, - да видать не судьба. - Помолчал, взял с конторки бумагу. - Сию инструкцию государь император самолично для вашего вояжа присочинил. Апраксин протянул лист Берингу. - Вам список с нее вручаю. - Читай.
- "Первое, надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами, - разбирал с расстановкой, чуть запинаясь, Беринг. - Другое. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется, что та земля - часть Америки. Третье. И для того искать, где оная сошлась с Америкой…"
Дни Петра были сочтены, и это понимали все близкие к трону люди, а некоторые старались, поелику возможно, извлечь выгоду для себя.
Екатерина на коленях вымолила прощение Меншикову, и он временами входил, молча смиренно стоял поодаль от смертного одра. А про себя соображал: "Плошать-то не следует в роковые минуты".
Отправив экспедицию, Апраксин как старейший сенатор каждый день с утра до вечера проводил в доме императора, да собственно весь состав Сената дневал и ночевал в покоях Петра I. Приближались минуты кончины, а значит, и приход нового владельца трона. В последние дни резко обострилась тлевшая прежде размолвка среди вельмож. Родовитая знать: Долгорукие, Голицыны, Репнины, желали передать трон одиннадцатилетнему Петру Алексеевичу, внуку императора, их поддержал и Петр Апраксин, президент Юстиц-коллегии. Именитые люди из новых: Меншиков, Ягужинский, Остерман, сподвижники Петра Толстой, Головкин, Федор Апраксин стояли за воцарение Екатерины.
На стороне первых было право, другие чувствовали за спиной силу.
Поглядывая на сенаторов, дремавших в креслах, шепотом переговаривающихся сановников, Апраксин нет-нет да и подумывал: "Все вы, однако ж, печетесь о чем угодно, токмо не о державе…"
В последний день из-за дверей спальни уже не доносились протяжные стоны умирающего.
А в дальних покоях обсуждали преемника императора. Продолжал размышлять и Федор Матвеевич, искоса поглядывая на брата. Тот придерживался старинных канонов. "Ежели станет Екатерина, так она худо-бедно дела поведет покуда по воле Петра Алексеевича, а ну внук, дите на трон влезет, кто его разумом наставлять станет?"
По праву старейшего Апраксин пригласил кабинет-секретаря Макарова и спросил, имеется ли какое-либо завещание императора или другие распоряжения.
- Таковых документов нет, - однозначно ответил Макаров.
Размышления и разногласия прервал шум за окнами. На дворцовой площади звучала дробь барабанов, там строились гвардейские полки. Выглянув в окно, глава Военной коллегии Репнин нахмурился:
- Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?
Сторонник Меншикова, ярый противник Репнина, гвардии подполковник Иван Бутурлин вызывающе ответил:
- Я скомандовал прийти им сюда по воле императрицы, коей все повинуются, в том числе и ты.
"Свара не ко времени", - встревоженно подумал Апраксин и решительно встал:
- Господа Сенат, поелику государыня Екатерина Алексеевна волею императора нашего коронована императрицею и присяга принесена ей нами и всем народом, полагаю провозгласить ее императрицею и самодержицею всея Руси…
Все как-то разом замолчали, никто не возражал… Тем временем "в начале шестого часа пополуночи 28 января глухие стоны замолкли и последний вздох страдальца вылетел…".
Весна 1725 года только-только начиналась, мартовское солнце тускло отсвечивало от куполов церкви и собора Петропавловской крепости. Порывы ветра доносили с залива запахи подтаивающего льда. Трепетали приспущенные флаги кораблей, стоявших у достроечной стенки санкт-петербургского Адмиралтейства. Неслышно шелестели траурные ленты склоненных знамен гвардейских полков. В скорбном молчании замерли полковые каре на крепостной площади.
В Петропавловском соборе отпевали императора. Из распахнутых настежь дверей собора доносился громовой, с надрывом голос Феофана Прокоповича. Тяжело переживал утрату Феофан.
Близкий товарищ и советник Петра в делах просвещения, он был надежным помощником его в борьбе с церковной и боярской косностью.
- Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!
Слезы душили Феофана, громкий плач присутствующих прерывал проповедь.
Неслись редкие облака, гонимые ветром с залива, и будто парил в них ангел со склоненной головой, пытаясь взлететь с острия шпиля собора.
Поднимая слезящиеся глаза к высокому куполу нового храма, генерал-адмирал едва сдерживал спазмы, теснившие его грудь. Многое пришлось пережить за последние полтора месяца. Больно ударило горе - внезапная кончина племянника, капитана третьего ранга Александра Апраксина. Лекари даже не успели разобраться в страшной болезни, которая за полторы недели скрутила любимого родича. Сейчас, прощаясь с императором, Федор Матвеевич изредка окидывал взглядом тех людей, кто взял в свои руки власть, с кем теперь придется повседневно сталкиваться. Меншиков, Толстой, Ягужинский, Голицын, Головкины, Долгорукие, Остерман… Со всеми находился в ладах президент Адмиралтейств-коллегии, но между многими из них уже вспыхнули давно тлеющие распри. "Меншикову не люб Ягужинский, его он побаивается, главным неприятелем чтит Толстого, а те возненавидели светлейшего…"
Гулкие возгласы Феофана Прокоповича прервали размышления.
"Оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам. Какову он Россию сделал, такова и будет: сделал добрым любимою, любимая и будет; сделал врагам страшною, страшна и будет; сделал на весь мир славною, славна и быти не перестанет…"
"А теперь-то Петра Алексеевича не стало, что-то будет?" - успел тоскливо подумать Апраксин, и тут же, все заглушая, сотни барабанов ударили дробь, громыхнул залп прощального салюта крепостных орудий…
Новоявленная императрица накануне похорон супруга объявили: "Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с помощью Божиею совершать". Одно дело - слова, другое - действительность. Екатерина "…была слаба, роскошна во всем пространстве сего названия, вельможи были честолюбивы и жадны. А из сего произошло, упражняясь в повседневных пиршествах и роскошах, оставили всю власть вельможам, из которых вскоре взял верх князь Меншиков". И в самом деле, Меншиков брал верх с каждым днем. Спустя три недели, разгоряченный вином, Ягужинский на всенощной в соборе, обращаясь к гробу с телом Петра, в сердцах сказал: "Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять шпагу, чего я над собою отроду никогда не видал". Слух дошел до светлейшего, пошли скандалы и раздоры среди вельмож, и надолго. Про дела сановники поневоле позабыли, начался дележ власти…
Наступила весна, как и предписано было Петром, эскадры вооружались к плаванию. Флот еще жил по законам, писаным и не писаным правилам. Гигантский маховик обновления Руси, запущенный могучим гением, еще не успел заметно сбавить обороты. Но в государственном механизме уже слышны были скрипы, постепенно тормозившие его движение.
Впервые президент Адмиралтейств-коллегии докладывал новоявленному владельцу трона, к тому же в юбке, о флотских делах. "Кума кумой, а корону надела, так враз переменилась", - входя в кабинет, подумал Апраксин. По заведенному порядку прежде всего он доложил о всех предстоящих плаваниях эскадры из Ревеля и Кронштадта, утвержденных Петром. Флагманов император всегда определял накануне навигации. Екатерина из списка адмиралов выбрала Вильстера и Сандерса. Апраксин поморщился, но промолчал. Ни тот ни другой не говорили как следует по-русски. Захлопнув папку, он проговорил:
- Дозволь, государыня, по Сенату донести.
Екатерина добродушно улыбнулась, сказала по-домашнему, просто:
- Изволь, Федор Матвеевич.
- Александр Данилович не по чину ведет себя, заносчив стал, покрикивает на сенаторов, будто на кучеров, - начал напрямую, не торопясь адмирал. - Надо бы, государыня, одернуть его, приневолить держаться согласно своему долгу, в границах равенства с прочими сенаторами, а не выхваляться. Эдак удержу на него не будет.
Екатерина, выслушав Апраксина, рассмеялась:
- Прост же ты, Федор Матвеевич, ежели думаешь, будто я позволю Меншикову пользоваться хоть единой капелькой моей власти. Приговорю ему, успокойся…
Скоро состоялся и приговор: Екатерина восстановила Меншикова в должности президента Военной коллегии, списала с него миллионный долг перед казной…
Немало хлопот вызвала экспедиция в Испанию. Загрузили корабли и два фрегата добротными товарами. Апраксин на стенке напутствовал капитана третьего ранга Кошелева:
- Мотри, капитан, первый ты российский флаг в Гишпанию несешь, не посрами державу. Благослови тебя Бог.
Генерал-адмирал спешил в Кронштадт, сам решил вести эскадру в море. Прежде чем отправиться, доложил на коллегии:
- Ее императорское величество быть при мне флагманами назначила Вильстера и Сандерса, ни тот ни другой российского языка не знают, извольте переводчика определить.
Теперь на флоте считали каждую копейку, казна не выдавала денег, корабли почти не закладывали, штаты сокращали.
Кайзер-флаг адмирал поднял на линкоре "Святой Александр". Едва начали сниматься с якорей, обнаружился непорядок. Над рейдом со всех кораблей неслись крики, ругань, нельзя было расслышать команды. Апраксин поманил генеральс-адъютанта, мичмана Петра Лаврова:
- Ступай в походную канцелярию к Паренаго, набросай приказ, на многих кораблях непорядки, кричат матросы кому не лень, уши заложило, сам зришь. Един командира или офицера голос должен быть на корабле, черновик мне принесешь…
Один за другим вытягивались корабли с рейда, пятнадцать линейных кораблей, фрегаты занимали свои места в ордере. Апраксин переходил от борта к борту, раздраженно вскидывал трубу. "Совсем распустились командиры. Паруса не обтянуты, такелаж разболтан, строй не держат, сигналы флагмана выполняют медленно, кое-как…"
Стали на якоря у Красной Горки, и началось невероятное - без разрешения флагманов на берег отправились шлюпки с капитанами, зачастили в гости друг к другу, так же поступали и их помощники, корабль оставляли на неопытных офицеров. Апраксин собрал командиров, пропесочил…
Три месяца крейсировала эскадра в море. Иногда вдали просматривались паруса английских, датских, шведских фрегатов. Обнаружив русскую эскадру, ложились на обратный курс, уходили за горизонт.
В плавании вскрылись неурядицы. Апраксин вновь собрал капитанов. В салоне сошлись почти одни иноземцы. Снисходительно слушали адмирала. Раньше Петр сурово карал за малейший проступок, деньги ведь им платили немалые. Теперь-то власть переменилась, императрица не русская.
- Во время экзерсиций в ордер баталии себя поставить не можете! - распекал командиров адмирал, а сам чувствовал, слабеют нити управления. "Почуяли, стервецы, рыба с головы гниет", - чертыхался про себя адмирал.
Осенью, вернувшись в Кронштадт, в приказе по итогам плавания напомнил командирам прорехи: "Мало, что не все корабли непорядочно и своему командиру флагману не следовали; даже в боевом строю некоторые капитаны шли не так, как по морскому искусству довлеет", взыскал с нерадивых, раздал "фитили"…
В Петербурге стояли у стенки нагруженные товарами фрегат и гукор, ожидали распоряжения Адмиралтейств-коллегии.
В Адмиралтействе достраивался стопушечный линейный корабль "Петр I и II", сооруженный по чертежам Петра I. Главным строителем был Федосей Скляев. Слегка сгорбленную его фигуру адмирал распознал издалека. Вместе зашагали по мосткам на палубу. В пустынных артиллерийских деках гулко отражались звуки шагов.
- Лебединая песня Петра Алексеевича, - грустно проговорил Федосей, поглаживая свежеструганные переборки.
Вечером, как часто бывало, Апраксин пригласил к себе Скляева. Вспомнили минувшее, судачили о настоящем.
- Данилыч-то остервенился вовсе, - как бы жалуясь, сказал Скляев, - идет мимо, не замечает. Носится, хватает все без разбору, все ему мало. У Собакина на верфи тащит без спроса и дуб, и сосну, гвозди и железо, не гнушается. Государыне-то все ведомо.
- А пошто ей? Было время в одной постели с ним валялась, - ухмыльнулся Апраксин.
- И нынче любовников завела. Сказывал Гаврила. О том весь Петербург толкует, не скроешь.
- На доклад по делу не пробьешься. Дорвалась. Неделями в загуле. Ночью веселится, днем дрыхнет…
Меншиков, мечтая стать полновластным властелином, убедил Екатерину создать вместо Сената Верховный тайный совет. Ему подчинили армию и флот, "чужестранные" дела.
Вместе с Апраксиным в Совет вошел и герцог Гольштинский, муж Анны Петровны, дочери Петра I и Екатерины. Герцог претендовал на землю Шлезвиг в Европе. Кроме него, к ней примерялись Англия и Дания.
Весной 1726 года канцлер Головкин предупредил Апраксина:
- Из Лондона доносят, лорды посылают эскадру к нам, прощупать силу.
- Пускай идут, потягаемся, - ответил Апраксин, но на душе стало неспокойно.
За четыре месяца казна не додала флоту полмиллиона рублей. Две недели толкался Апраксин во дворце, пока добился приема.
- Государыня, нынче кампания опасная предстоит, аглицкие и датские эскадры ожидаются по известным причинам. На корабликах вполовину паруса обветшали, а то и сгнили, порохового зелья на треть запаса в магазинах, офицерам и матросам жалование не плачено.
- Ну, так ты спроси у князя, что надо.
- Деньги надобны, государыня, а их нет в казне.
- Стало быть, подати не собрали. Ежели появятся, все тебе будет.
Адмирал не привык толочь воду в ступе, откланялся, а сам подумал: "Графов новых заводишь, вотчины раздаешь ни про што, а воям копейки не сыщешь".
Вернувшись в коллегию, вызвал Крюйса:
- Корнелий Иванович, сочти, какие на сей день у нас расходы неотложные.
- Ваше превосходительство, без того знаю, тыщи две на круг.
- Призови ко мне кригс-комиссара, пускай бумаги оформит, я свои две тыщи флоту жалую. Не помирать же с голоду матросам.
В конце мая прискакал нарочный из Ревеля, привез эстафету: "У входа на рейд лавируют под парусами двадцать два корабля под английским флагом".
Собрался Верховный тайный совет. Апраксин доложил все, как есть.
- Эскадры к баталиям не изготовлены. Пороха вполовину нет, провизии на треть, - загибал пальцы, - половине офицеров жалованье за два месяца не плачено.
По мере того как Апраксин говорил, физиономии у всех вытягивались. Но Меншиков, как всегда, нашел выход:
- Выходи, генерал-адмирал, на рейд, покажись покуда на вид, что ты живой, а там разберемся.
- Мишурой хочешь отделаться, князь? - нахмурился Апраксин.
- Так государыня порешила, - вилял хвостом князь.
- Вся надежда на Кронштадт, Кроншлот и цитадель, - твердо сказал Апраксин. - Сие я на себя возьму.
В тот же день Апраксин ушел инспектировать Кронштадт. Итоги оказались неутешительными. "Нашел крепость в великой неисправности, - доносил он императрице, - а именно: батареи пушками не удовольствованы и во многих местах не готовы".
На борту "Святой Екатерины" собрался совет флагманов.
- У семи нянек дитя без глазу, - возмутился адмирал. - Моряки сами по себе на море, солдаты на берегу. Сколь раз князь сюда ездит, а толку нет. - Адмирал взглянул на Сиверса: - Бери, Петр Иванович, тыщу солдат, две сотни пушек, оборудуй военную гавань. Тебе, Наум Акимыч, - кинул взгляд на Сенявина, - вручаю цитадель с тыщею солдат и пушками. Сего же дня принимайтесь за дело. Не ровен час, встретим адмирала Роджера. Кончишь дела в цитадели, Наум Акимыч, перебирайся ко мне на корабль.
Вскоре к англичанам присоединилась датская эскадра из семи кораблей. Морские державы прощупывали на прочность морскую мощь России. На всякий случай английский король прислал письмо, что его флот прислан "не ради какой ссоры или несоюзства", но только из желания сохранить мир, а то, мол, угроза есть от российского флота…
Прочитав письмо, Апраксин рассмеялся и доложил Екатерине:
- Слава Богу, государыня, что заморские гости помнят еще поступь благодетеля нашего, отца-императора. Пускай страшатся. Нам-то не след с ними связываться. Я нынче выведу эскадру за Котлин. Обойдемся экзерсициями. На худой конец крепостными орудиями отобьемся, там у нас почитай тыща стволов, не впервой, шведа в свое время отвадили. В Ревель я послал эстафету, також эскадру по тревоге поднять, а пушки на берегу снарядить и держать в готовности, - добавил, - а ты аглицким отпиши, не указ они нам, за себя постоим.
В разгар лета на взморье показались два английских корабля. Апраксин выждал, когда они подойдут поближе, подозвал командира:
- Пугни их холостыми, одним деком правого борта.