Последний роман классика мировой литературы, великого норвежского писателя Кнута Гамсуна. Герой книги, преисполненный равнодушия к общепринятым ценностям, безуспешно пытается решить конфликт между требованиями общества и собственными чувствами.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 29
Примечания 62
Часть первая
I
Когда люди идут на мол встречать каботажный пароход, это не приносит им ровно никакой прибыли, как, впрочем, и убытка; получается то на то, если, конечно, не считать сбитых подметок. Словом, вреда от этого нет, да и пользы не больше. Может, какие-нибудь особые впечатления, зрелище для богов, другая благодать? Нет и нет. Несколько человек и ящиков - на борт, несколько человек и ящиков - на берег. Никто не произносит ни слова, ни штурману у релинга, ни экспедитору на причале говорить незачем, они смотрят каждый в свои бумаги и молча кивают.
А больше ничего и нет.
И люди каждый Божий день знают, зачем они туда идут и что увидят, но идут все равно.
И совсем-совсем ничего больше?
Ну, может, конечно, случиться, что слепого шарманщика проведут по мосткам, чем привлекут внимание детей, либо на берег сойдет в полном боевом снаряжении какой-нибудь спортсмен при лыжах и рюкзаке, хотя на дворе май и Пасха давно миновала.
А больше и впрямь ничего.
В порту царит оживление. Кроме детей разного возраста сюда явились почтенные горожане и отцы города, купцы и рыбаки, несколько таможенников, которые слоняются без толку, чтобы убить время, фотограф Смит с дочерью и женой и много прочего народу. В порядке исключения показался на люди и капитан Бродерсен, тот, что раньше водил барк "Лина", но потом бросил это дело и стал смотрителем маяка на внешнем рейде. Он останавливается и беседует с таможенником Робертсеном, которого называет штурманом, после чего спускается в свою лодку и выгребает к маяку.
И в молодых девушках недостатка здесь нет: Ловиса Роландсен - рослая, заневестившаяся девица, из семьи ремесленников, малость угловатая и костлявая, но голубоглазая и вообще отличная партия. Ловиса любит прогуливаться с Лоллой, лицом, правда, Лолла не вышла, зато вышла статью и бюстом, а вид у нее такой, будто она готова вот-вот заржать. Поскольку на берег сошел лихой спортсмен, она два раза сбилась с ноги и уставилась на него. Ушлый фармацевт говорит про Лоллу, что она перетренирована.
Но определяют картину дети в разноцветных платьях - синих, и красных, и желтых, и черных, и серых, числом до двадцати, красивые дети, по большей части - девочки, некоторые уже подростки, уже влюблены и гуляют с большими мальчиками. Особым поклонением была окружена дочь аптекаря: она сидела на ящике и устраивала прием. Звали ее Ольга, и все остальные под нее подлаживались. Пробился к ней и сын смотрителя маяка, но ему ничего не перепало. Неотесанный сопляк, еще даже не конфирмованный, конопатый, вдобавок голос у него ломается; только настроение испортил, так о нем сказала Ольга. Она его недолюбливала. Почему, спрашивается, он не уехал на маяк вместе с отцом? Во-он он там гребет.
Абель промолчал.
Впрочем, Абель не всякий раз терялся. Он уже привык препираться с Ольгой о разных разностях с тех самых пор, когда оба они были много меньше, чем сейчас. Однажды она расхвасталась, что ее отец может бросить камнем в сороку и попасть. Зато мой отец знает карточные фокусы, отвечал на это Абель.
В общем у них за плечами много всяких совместных затей, и детские годы они прожили вполне увлекательно. Они на равных таскали морковь с огорода в загородной усадьбе Фредриксена, после чего отнюдь не спешили к хозяину с повинной. И еще они сообща утопили кота. Это был здоровенный котище, который разодрал грудь Ольгиной кошке, вернее, не кошке, а тоже коту. Конечно же ради такого случая участники поклялись друг другу хранить молчание, и конечно же совершили они это под покровом ночи, потому что кот был из знатных, таможенный был кот. Они ничего не боялись: тяжеленный камень в мешок - кота туда же, затянуть сверху - и бултых в глубокую воду. Потом они подгребли к мосткам, у каждого было свое весло, и работали они на равных, только у Абеля потом кровили руки.
За такое дело он, казалось бы, заслужил более продолжительную благодарность Ольги, но несколько дней спустя он сам все испортил. Ольга забралась на крышу сарая, а Абель не только не помог ей слезть, но еще и стоял внизу, заглядывал ей под юбки и смеялся. Это так ее разозлило, что она без оглядки спрыгнула вниз, прямо на него, и оба покатились в крапиву, на кучу щебня, и ободрались до крови.
После чего они долго враждовали.
Но время идет, все стирается из памяти, оба подросли и возмужали. Они вместе ходят в кино, видят там разбойников, и скачки, и дрессированных собак и катаются вместе с другими на карусели внизу, на складской площади. Аптекарева дочка стала одеваться наряднее, чем остальные девочки, наряднее даже, чем Ловиса Роландсен и чем Лолла, то есть взрослые барышни. А вот Абель мало переменился. Собой он не очень видный, но друзья его ценят, потому что он всегда готов прийти на выручку и умеет найти выход из любого положения. Однажды летом, когда он вместе с другим мальчиком собирали чаячьи яйца, оба чуть не погибли, но к тому времени Абель уже научился плавать и сумел спасти как себя, так и своего напарника. Руки у него были на редкость маленькие, но крепкие, жилистые и проворные, как у воришки.
Его меньше уважали, чем Хельмера, который был в ученье у кузнеца, и уж подавно меньше, чем Рибера Карлсена, который ходил в гимназию, чтобы после этого кем-то стать. Впрочем, эти субчики и годами были постарше. Но ведь и против Тенгвальда и Алекса, своих ровесников, он тоже не тянул, отчего бы это? С детских лет у них и манеры были лучше, и башмаки светлей, им все время подбрасывали деньги на карманные расходы дядюшки да тетушки, а школьные бутерброды у них порой были украшены кружками банана. Нет и нет, у Абеля ничего столь изысканного и в заводе не было, простой мальчик с маяка, где его отец по ночам караулил лампу, а днем отсыпался и вел жизнь бедняка. Вот как обстояло дело.
И все-таки, захоти того смотритель маяка Бродерсен, он мог бы жить малость получше. Только он не хотел. Из скупости.
Четырнадцать лет назад Бродерсен женился по второму разу. От первого брака у него детей не было, от второго родился сын Абель. Много лет подряд он небезвыгодно водил барк "Лина", и люди считали его человеком весьма состоятельным. Может, так оно и было, но жизнь его не являла ни богатства, ни блеска, и сына своего Абеля он содержал в полном убожестве.
Впрочем, Абель не знал никакой другой жизни и вполне довольствовался той, какая есть. Маяк посреди шхер представлялся ему не менее великолепным, чем дом посреди города, да вдобавок у него водились всякие диковины, о которых обычный городской житель и помыслить не может. Ну что такого у них есть, если сравнить с ним? Он выхвалялся своим жилищем перед дружками, это, мол, единственное жилище, которое он признает, он ни с кем из них не поменялся бы, плевать ему на все их дома. У аптекаря дом, ничего не скажешь, и с балконом, и с эркером, но и на него он тоже плевать хотел.
- И все-то ты врешь про свой маяк, - сказала Ольга.
- Приезжай, посмотри сама, - ответил Абель.
И так долго он об этом говорил, что в один прекрасный день, прихватив с собой девочек поменьше, Ольга поехала с ним на маяк. А Тенгвальда она взяла как личность сверх обычного чтимую среди ровесников.
Нельзя сказать, что визит не удался, пейзаж в шхерах был для них непривычный и по виду, и своими размерами, с потаенными уголками среди расселин. Оживляли его забавные декоративные кустики, высаженные на симпатичных клочках земли.
Еще здесь был остов старого катера, приспособленный под хлев, и великое множество чаек, которые прилетали сюда каждую весну и откладывали яйца, и стоял здесь неумолчный гул моря - все сплошь незнакомые и удивительные для детей вещи.
- Да, - признала Ольга и ее маленькие спутницы, - здесь не так, как у нас.
Но все-таки они были не настолько потрясены, чтобы прикусить язык.
- А зачем эта дыра? Неужели тут колодец? А если чайка пролетит над ним и обронит… ну, я хочу сказать…
- Ха-ха-ха!
- И дорожек тут совсем нет, всё скалы да скалы, нет, Абель, ты уж извини…
- Вы еще внутрь не заходили, - сказал Абель.
Они вошли и взбежали на башню. Сплошное разочарование. Смотритель все им растолковал про лампу и про вращающийся козырек, но зажигать ее время пока не настало, и не довелось им увидеть ослепительный свет над морем. Здоровенная лампа, и больше ничего, наверно, подумали они про себя.
- Вы еще в комнату не заглядывали, - сказал Абель.
Спустились они и в комнату. Там было великое множество диковин, которые смотритель за бесценок понавез из дальних стран, немного всякой мелочи от дикарей из Австралии, кораблик в бутылке, пустые кокосовые орехи. Абель повторил те объяснения, которые слышал от своего отца, но для детей это было неинтересно.
- Нам надо перебраться на берег засветло, - сказал Тенгвальд.
Девочки под конец сунули нос даже на кухню, заглянули во все горшки, но одна дверь оказалась заперта: мать у Абеля не всегда была трезвая.
Престранное жилье этот маяк в шхерах; и отец, тощий и прижимистый до скупости, и мать, которая пила и спивалась от грудной болезни и одиночества. А лет-то ей было всего сорок.
Когда подошли рождественские каникулы, все стало совсем плохо, вернулись домой ребята, которых остальное время здесь не было, и Абель обратился в ничто - как и раньше. С этим он как-то освоился, но был еще недостаточно взрослым и разумным, чтобы отойти в сторонку. Напротив, он всем навязывался, а его отваживали. Правда, ему купили наконец новую фуражку, но у других и вовсе были шляпы, а у Тенгвальда вдобавок новые башмаки.
Но худо-бедно зима прошла. И за это время Абель как-то сблизился с Лили. Она была чуть помоложе, но крупная и приглядная для своего возраста и вдобавок такая славная, что всегда охотно его слушала, а поскольку жила она по другую сторону бухты и дорога до школы была у ней неблизкая, Абель порой перевозил ее на своей лодке.
- Какой ты молодец, что перевозишь меня, - говорила она.
- А как же иначе, - отвечал он.
На весенние каникулы все опять стало плохо, сперва на Пасху, потом на Троицу. Конечно, он мог бы в эти дни отсидеться дома на маяке и не навлекать на себя обиды и насмешки, но и тут у него не хватило разума, а причал, когда приходил почтовый пароход, так и манил к себе. Девочки его не признавали. "Ясное дело, опять этот Абель притащился", - говорили они, завидев его. "Он только и знает, что талдычить про свой маяк", - говорила Ольга. А когда он подсаживался к ним и начинал ковырять палочкой в песке, она сердилась: "Ты совсем нас запылил".
Вот Лили была совсем не такая и вообще приятная девочка, ее он вполне мог бы держаться. А Ольга просто ведьма, но в эти годы другой для него не существовало. Он мог даже до того дойти, что начинал поносить свой маяк и презрительно толковать про лампу, про чаек и кроликов. Она же отвечала насмешками: "Ну не говорила ли я вам, что он опять заведет про свой маяк!"
И куда он ни направлял взгляд, перед ним оказывалась стена.
Как-то вечером Абель подкараулил Ольгу: он кое-что для нее припас, золотой браслет, который украл в церкви - у Христа. Старая, незамужняя дочь пастора в знак признательности за что-то повесила дорогое украшение на фигуру Христа, всю весну оно так и провисело на Христовом запястье; раз место было священное и дар красивый, да и благочестивый к тому же, никто не осмелился его забрать.
Но Ольга не рискнула принять браслет из Абелевых рук и поблагодарить. Конечно же она его примерила, и глаза у нее засияли, и сердечко застучало, и всякое такое, но потом она вернула подношение и сказала:
- Как это ты додумался?
Абель промолчал.
- Я не хочу его брать, - сказала она, - повесь обратно.
Абель продолжал молчать. Он был бледный и огорченный.
- Дай-ка еще раз глянуть… Господи… - и мне как раз впору, но ты не подумай… Ты когда его взял?
- На Троицу, - сказал он.
- Никогда не видела ничего подобного. Ты просто залез и снял его?
Неохотно, с запинкой, он признался, что дал запереть себя в церкви на первый день Троицы, ночью украл браслет, а на другой день, во время богослужения, выскользнул из церкви. Ну и чертов парень, прямо безбожник какой!
До чрезвычайности взволнованная, она спросила:
- Так ты был ночью в церкви? И не боялся?
Губы у него дрогнули, но он тут же взмахнул кулаком, словно что-то отогнал от себя.
- Ты там ничего не видел?
Абель молчал.
Тогда Ольга сказала:
- Все равно ты ненормальный. Ты знаешь, как его повесить обратно?
- Нет, - признался он уныло и опять готов был заплакать.
- Надо раздобыть церковный ключ, - сказала она. - Сумеешь?
Он ответил:
- Думаю, что да. Он у пономаря висит.
Они вместе заглаживали проступок, вместе исправляли грех. Ему удалось украсть со стены церковный ключ так же ловко, как в свое время браслет с Христова запястья. А покуда он водворял браслет на прежнее место, Ольга ходила по церкви и выглядывала во все окна - не идет ли кто.
Но своим безумным поступком он вовсе не расположил Ольгу к себе, напротив даже, порой она злобно грозила и намекала, что знает про него кое-что и может подвести его под наказание. Словом, ведьма и ведьма, он даже стал ее побаиваться.
День за днем он отвозил Лили домой, чтобы хоть с кем-то быть вместе. У ее дома было всего два окна, дом-четырехстенка, самый маленький во всем городке, отец Лили работал на лесопильне и большим домом не обзавелся. Один раз Абель вошел вслед за ней и внес два хлеба, которые она купила в городе. Внутри все выглядело небогато, чем-то пахло, непонятно чем, часы стояли, одна кровать была не застелена. На маленьком столике у окна вперемешку лежали еда и одежда, а на подоконнике - несколько вареных картофелин в мундире.
Лили вроде как смутилась.
- Ты не присядешь? - как-то неуверенно спросила она и смахнула пыль со стула. - Мама, какой у нас сегодня беспорядок!
- Да, это верно, - подтвердила мать. - Но я только что вошла и не успела прибрать. У меня сегодня стирка.
- Мама стирает на некоторых парней с лесопильни, - пояснила Лили.
- Без этого тоже не обойдешься, - сказал Абель взрослым тоном.
Да, в эти недобрые дни он утешался обществом Лили, потому что больше у него никого не было. А если она и живет в скудости, так это даже лучше. Значит, она не из важных. Лили была добрая и спокойная, и, когда он летом как-то раз поцеловал ее, она не стала убегать, а только ненадолго закрыла глаза ладонью. Он и сам устыдился своего поступка, так что, шлепнув ее, с криком "осалил, осалил!" бросился прочь.
А время шло, и проходило лето, и зима, и целый год. Ольга как-то ненароком сломала козырек его новой фуражки, а когда он, обнаружив несчастье, криво усмехнулся, сказала:
- Так тебе и надо! - Но, сказав, сразу об этом пожалела. Козырек теперь свисал двумя половинками в обе стороны и имел довольно жалкий вид.
Он спустился вниз, вычерпал воду из лодки и поплыл домой. День спустя он снова пришел в школу, как ни в чем не бывало, а фуражку начал носить задом наперед. Но козырек все равно свисал, и это ему очень не шло.
Ольга отозвала его в сторонку и сказала:
- Можешь за это ударить меня, если хочешь.
Абель ответил присказкой, которую подцепил где-то в порту:
- Где я ударю, там дыра остается, - после чего с видом взрослого мужчины отошел от нее.
- Тьфу! - крикнула она вслед. - Козырек у тебя все равно был картонный.
- Заткнись!
- Просто лакированный картон.
- Зато твой отец торгует мазью от вшей…
А вот Лили, та нашла выход:
- Можно прикупить новый козырек у Гулликсена. Мой отец однажды так и сделал.
- А сколько с него взяли?
- Вот уж не знаю. Да я могу и зашить этот козырек.
- Спасибо за заботу.
Конфирмовали его тем же летом, что и Ольгу. Они занимались в школе у причетника, и Ольга не все знала, а потому частенько краснела и отмалчивалась, когда ее спрашивали. Один раз он спас ее, сбросив с парты все свои вещи и переключив гнев причетника на себя. Но она так и не узнала, что он сделал все это ради нее. Конечно, Ольга была ведьмой, но у него становилось муторно на душе, когда он видел, как Ольга попадает впросак из-за Понтоппидана, хотя она знала куда больше, чем старый причетник про всякие житейские обстоятельства. Вообще она на глазах превращалась в даму, начала душиться и завела визитные карточки, которые раздавала направо и налево. После конфирмации Ольга собиралась уехать с матерью.
- Я тоже уеду, - сказал Абель.
- Ты? А ты-то куда?
- В море, - ответил он.
Это была правда, он и впрямь должен был уйти в море. Другого выхода не оставалось, после того как отец счел, что ему не по карману и дальше держать сына дома. Но тем самым отец только пошел навстречу его желаниям.
- Значит, в море уйдешь, - сказала мать Абеля. - В четырнадцать-то лет. - И она покачала головой.
- Уже пятнадцатый, - поправил сын.
- Я и сам начинал как раз в его годы, - сказал отец. - И народ вокруг тебя будет отборный. В мое время такого не было.
На прощанье Абель получил от отца золотой совет: не прятать деньги в карманы брюк, как это делают другие моряки, а класть их в кожаный бумажник. Вот, возьми его с собой. Через него уже прошел не один шиллинг.
Абель спустился с верхотуры и открыл дверь на кухню. Отец крикнул сверху:
- Не вздумай только пить ее зелье!
- Не вздумаю, - ответил Абель.
Мать сидела с тупым видом, держа на коленях пару серых варежек. Лицо у нее пошло красными пятнами. Время от времени она поворачивала вафельницу в печке, на тарелке уже лежало несколько готовых вафель.
- Зачем он это кричал? - спросила она. - Я совсем и не думала тебе подносить.
- Ясно, - сказал он.
- Да и не готово оно для питья, - продолжала мать и, приподняв какую-то трубу, заглянула под какую-то крышку.
- Счастливо оставаться, - сказал Абель и протянул руку.
- Постой, ты вафель не хочешь?
- Да ни к чему. Отец отвезет меня на судно, там меня и покормят.
- А ведь я для тебя их напекла, - огорченно сказала она, - может, тогда хоть варежки возьмешь?
Абель помешкал, но все-таки сказал "возьму".
- Я по ночам их вязала.
- Но ведь сейчас лето.
- Я, правда, спустила несколько петель, но потом их подняла.
- Спасибо за варежки, они мне очень пригодятся.
Отец тоже сошел вниз и начал подгонять его:
- Нам пора, нам пора.