- И так меня ободрил. Другой бы адвокат и не подумал это сделать.
Слепой все время сидел тихо, как мышь, и внимательно слушал.
Но фармацевт был по натуре человек непоседливый, вдобавок ему, возможно, надоел скучный разговор, который они вели с инженером. Он вдруг поднялся с места. Может, он был ловким хитрецом, который завидел добычу? Он издали углядел Лоллу, здешнюю буфетчицу, прямиком направился к ней, остановился, поболтал короткой ножкой и поздоровался.
Лолла в упор поглядела на него и не признала.
- Здесь набралось много народу, которые хотят ехать бесплатно, как с ними быть?
Капитан задумался.
- Это вам самому решать. Шарманщик наверняка привык ездить даром.
- Дальше, как быть с инженером? Он тоже не брал билет.
- Да, пожалуй, не брал. Поступайте, как хотите. Наверно, ему ехать недалеко.
- Есть и другие. Приходят, спрашивают Абеля.
- Значит, это кто-то из моих старых знакомых. Может, мне заплатить за них, если не возражаете?
- А за женщину, которая торгует вафлями?
- Я у этой женщины съел немало вафель, за нее я с удовольствием заплачу. Если вы, конечно, не возражаете.
- При чем тут я? Дело в принципе.
- Ну, ну, конечно, в принципе. Поступайте по своему разумению, штурман.
И тогда штурман по своему разумению подошел к инженеру и предложил ему купить билет.
- Как? Вы же знаете, что я привык ездить бесплатно?
- Сейчас все по-другому. У нас новый капитан.
- Ладно, - сказал инженер и начал рыться в карманах. - У меня нет, я не взял с собой…
- А вы далеко едете?
Инженер бросил взгляд на берег:
- Да мне же как раз выходить на первой остановке. Я там собираюсь купить лесную делянку.
- Ну что ж, на сей раз так и оставим, - сказал штурман.
- Может быть, пойдем и посидим? - спросил фармацевт свою даму. - У нас ведь есть каюта.
- Ты замерз?
- Да, здесь прохладно.
- Алекс, разве здесь прохладно? - спросила она.
Алекс ухмыльнулся и не по-товарищески промолчал.
Фармацевт, ревнуя и стуча зубами, уходит в каюту. Там тепло, он видит на умывальном столике старый журнал, листает его, отбрасывает и звонит.
- Полбутылки портвейна и две рюмки! - говорит он пришедшей на звонок девушке.
К его великому удивлению, с подносом приходит сама буфетчица. Она входит с улыбкой, очень приветлива, во всяком случае, не выказывает смущения, держится с достоинством, и улыбка ее скоро исчезает.
- Вы со мной поздоровались на палубе, - начинает она.
- Да, но…
- И вероятно, заметили, что я вам не ответила.
- Ну… Разве вы не ответили? Хотя бы движением глаз?
- Нет. Вы и в городе со мной здороваетесь. Останавливаетесь и церемонно кланяетесь, пока я не пройду мимо. А я никогда не отвечаю.
- А с чего вдруг такая невежливость?
- Думаю, вы и сами прекрасно понимаете. С того, чтобы вы перестали из мести здороваться со мной.
- И мне надлежит выполнить ваше требование?
- Да уж придется. Я хочу попросить вас вести себя так, как я прошу.
- Трудновато будет. Послушай, Лолла, довольно глупой болтовни, лучше выпей. - Он разливает вино по рюмкам.
Она мотает головой.
- Видите ли, прошло уже так много лет, а кроме того, между нами ничего не было. Мы какое-то время были помолвлены, но и только. Не здоровайтесь лучше со мной, это многие видят и истолковывают на свой лад. Мы уже давно во всем рассчитались, так что сделайте одолжение. Вы ведь знаете, что между нами ничего не было?
- Знаю. Но разве это моя вина?
- Нет, вы даже сердились, что я ни на что не соглашалась.
- Правильно. Не пойму, зачем снова все это перетряхивать?
- Я просто хотела завести флирт, как вы говорили, просто пококетничать…
- Верно, черт побери! - восклицает фармацевт. - Но зачем же ты ко мне приходила?
- Я приходила к вам, потому что мы были обручены. Мы сразу же обручились, помните, и после этого я к вам пришла. Мне непременно хотелось с кем-нибудь обручиться, вы бы предпочли этого не делать, но я так хотела, потому что, когда Тенгвальд порвал со мной, я оказалась старой девой. Мне было плохо, я служила на маяке, и меня считали старой девой, вот почему я так поступала, и сидела у вас в дежурной комнате, и пила вино.
- Господи, Лолла, какая же ты стала чопорная! Ты, может, даже и не помнишь, что я тебя поцеловал?
- Да, мы были помолвлены, тут много чего могло случиться. Но теперь я прошу вас простить меня за то, что я пришла, и больше не держать на меня зла.
- Ерунда какая-то! - вскричал фармацевт. - Неужели ты не можешь присесть и выпить стаканчик вина, как в былые дни?
- Нет, спасибо, я пойду. Я хотела только попросить вас больше меня не узнавать.
- Уф! - шумно вздыхает он и, схватив свою рюмку, залпом ее выпивает. - Мне это было очень нужно. Короче, ты хочешь порвать окончательно? Просто жуть берет, какой репутацией я пользуюсь здесь в городе, и ты теперь не хочешь признавать, что между нами что-то было.
- Я ведь, по сути, прошу так немного.
- Месть, что ли? Ну и глупо! Никакая это не месть. Хотя при желании я мог бы причинить тебе кой-какие неприятности.
- Это меня и мучает. Когда вы со мной раскланиваетесь, я ведь не всегда бываю одна.
- Черт побери! - И он смеется.
Оба ненадолго смолкают. Взявшись за ручку двери, она говорит:
- Да-да, уж как-нибудь я это переживу.
- Подожди немножко! Гм-гм. Раз это так много для вас значит, фру Бродерсен, будем считать, что мы незнакомы.
- Что?
- И не будем здороваться.
- Это… это очень любезно с вашей стороны. Очень любезно, право же.
Он уклоняется от благодарности, напускает на себя высокомерный вид, он сделал ей ценный подарок, но не собирается попрекать ее.
- Я мог бы, конечно, возразить кое-что против того, как вы изображаете наши отношения. Вы смещаете даты и подтасовываете факты, чтобы представить себя невинной овечкой.
- Да, я приходила к вам ночью, - соглашается она.
- И шли на веслах от самого маяка, лишь бы попасть ко мне.
- Да.
- Разве это не могло дать мне повод думать, что вы чего-то от меня хотите?
Она молчит.
- Но вы, оказывается, ничего не хотели. И когда пришло время, вы положили всему конец. А ведь тогда я не опустился до такой степени в глазах людей, как, возможно, опустился сейчас. Все это было, как вы правильно изволили выразиться, много лет назад. И тогда я был вовсе не таков, чтобы отшвырнуть меня без долгих разговоров.
- Не таков, - соглашается она, хотя и подозревает, что он набивает себе цену с одной целью: добиться от нее еще больше униженной благодарности. Она боится чрезмерно задолжать ему, чтобы он не стал ее кредитором, который в любой момент может потребовать уплату долга.
Он:
- Я питал тягу к разгульному образу жизни, и ваше общество меня от нее не исцелило.
- Нет, нет, выслушайте меня, Господи помилуй… Я просто счастлива, что вы больше не будете меня узнавать и со мной здороваться.
- Не могу сказать, что и я так уж счастлив.
- Вам это тоже пойдет на пользу. Вы себе даже не представляете, какой урон причиняете самому себе, когда здороваетесь со мной.
Он, оскорбленно:
- Ну, это уж моя забота.
- Но ваш вид… вы ведь стоите на одной ноге. Люди над вами смеются.
Жесткие складки ложатся на его лицо. Он бледнеет и хочет ответить. Но тут дверь распахивается, и на пороге возникает его дама.
- Ну, доложу я вам! - восклицает дама.
Протиснувшись мимо, буфетчица исчезает.
- Что же ты доложишь? - спрашивает он.
- Я, случайно, не помешала? Вино и две рюмки!
- А разве мы не вдвоем?
- Вино уже разлито по рюмкам - и вообще!..
- Ну да, пока ты придешь… Ты что, черт подери, не видишь, что пил я один?
- Знай я об этом, то и вовсе не пришла бы!
- Перестань молоть ерунду! Садись и пей!
- Нет уж, спасибо! Думаешь, я не знаю, что она бывшая твоя любовница? Ей, видно, опять приспичило, этой кобыле, и она подстерегла момент, когда меня нет рядом.
- Заткнись!
- Как тебе не стыдно? Приглашаешь на прогулку меня, а сам так себя ведешь!
Он, вероятно, решил заткнуть ей рот одним-единственным вопросом:
- Ты, никак, с Алексом не поладила?
Но его замысел потерпел неудачу.
- Кобыла долговязая! Она была обвенчана, но так и не побывала замужем. А тебя она вполне устраивала! Тьфу! Да будь я такая долговязая, я бы вообще удавилась!
- Ну, росту в тебе тоже хватает, моя дорогая! Вот твоя рюмка. Садись-ка лучше и давай…
- Нет! - взвизгнула она и ухватилась за ручку двери. - Я ухожу!
Пришлось удерживать ее силой, усаживать и целовать. Впрочем, особого труда это не представляло: она была маленькая, кругленькая и не такая уж неразумная, под конец даже сама ему помогала.
Они допили вино и почувствовали себя совсем недурно, разве что фармацевт был погружен в раздумья и к тому же стал какой-то сонный. Впрочем, он скоро оправился, так что навряд ли его раздумья были такими уж тяжкими. А вялым он, пожалуй, стал от вина.
- Я вовсе не о ней думаю, - сказал он, может быть, затем, чтобы возбудить подозрения в своей даме.
Но даму это нисколько не занимало. Она легла на второй диванчик и привела в порядок свои юбки.
Поскольку эти его слова не возымели действия, он завел разговор о мухах:
- Тут с потолка упала муха и, похоже, разбилась до смерти. Странный народ - это полудохлые мухи на кораблях. Они могут отдыхать в любой позе. Моя, к примеру, лежит на спинке и даже не пробует шелохнуться.
- Ты видишь мух? - спросила дама.
- Да, вижу. Думаю, это та самая, которую я прихлопнул, когда вошел, но не совсем попал. Да-да, я вижу мух.
И фармацевт, этот старый гусар, снова начал изображать личность глубокомысленную и мечтательную, чтобы предпринять новый заход. Плевать он хотел на эту муху, он более чем хладнокровен, и вообще голова у него занята другим. Выглядит он не так чтобы плохо, нос, правда, великоват, мохнатые русые брови и квадратный подбородок, но зато красивые голубые глаза и изящно очерченный рот. Волосы у него на редкость густые, и расчесывает он их только пальцами. Смущает его лишь то, что у него порой вываливается челюсть и ее приходится заталкивать на место языком.
- Ваше здоровье!
Он допивает остатки из бутылочки и спрашивает, не хочет ли она еще выпить. Нет? Когда он протягивает руку, чтобы запереть дверь, она вскакивает и снова ее открывает. Он запирает снова, она снова открывает.
- Да, - говорит он, - ты права, она и впрямь вымахала выше, чем надо. Но одного у нее не отнимешь: она хорошо сложена.
- Разве? Впрочем, тебе лучше знать. Значит, вот ты о ком все время думаешь!
- Да нет же! - И он изображает нежность и верность до смерти и все такое прочее. - Ты ведь знаешь, что, кроме тебя, у меня никого в жизни нет. Будь лапочкой! - И он запирает дверь.
Но она снова ее открывает.
Покидая пароход вместе со своей дамой, он имеет вид бледный и решительный. Встав на одну ножку перед буфетчицей, он еще раз приветствует ее.
Не только фармацевт с дамой предприняли небольшую прогулку на "Воробье", другие делают то же самое. Отличный корабль, тихие, удобные каюты. Осенью не сыщется более надежного приюта для вина и любви.
А еще люди ездят по своим делам. Пришла Ловиса Роландсен, пожелавшая навестить родственников в соседнем городке. С ней были пятеро из ее детей и муж, кузнец Тенгвальд. Но присутствие Тенгвальда не произвело на буфетчицу ни малейшего впечатления, на нее-то, которую он когда-то отверг, ну, как есть ни малейшего. Взгляд буфетчицы лишь задержался на кузнеце и его выводке, после чего она равнодушно ушла по своим делам.
После Рождества заявилась мать буфетчицы и тоже провела на борту несколько дней. Капитан по-дружески с ней разговаривал за столом, она сидела по правую руку от него, и он предоставлял ей право первой брать себе кушанье. Может, именно потому, что он все время держал Лоллу на расстоянии, ему захотелось теперь выказать ее матери как можно больше уважения и приязни. К тому же она и сама по себе была очень симпатичным и заслуживающим уважения человеком.
Он спросил ее про мужа.
- Спасибо, ему живется хорошо, он живет в городе, который называется Понта Дельгада. Вы там не бывали?
- Нет, я никогда не бывал на Азорах.
- Там все само растет, даже кофе и сахар и все остальное. Наверно, там и вправду хорошо.
- А домой он не собирается?
- Ну почему же, он пишет, что очень скоро приедет. Но вообще ему хорошо, он учит португальский язык и уже не отличается от тамошних людей. Работает он в гавани.
- А как вы сами, вам хорошо в этом домике на берегу?
- Да, спасибо, - отвечает она.
Она так признательна и добросердечна, и отошла от суеты, и уже не помнит про выходки своего мужа, и не думает о дурном.
Когда-то она тоже была молода, но теперь отупела.
XVIII
Буфетчица принялась доказывать капитану, что ему нужна новая форма. Самая мрачная часть зимы уже осталась позади, так что лучше не терять времени - скоро Пасха, когда всем понадобятся обновки.
Капитан снисходительно усмехнулся. Его теперешняя форма достаточно хороша для молоковоза.
Да, но ему нужно иметь еще одну, на смену, так сказать, парадную.
- Нет.
До чего она приставучая, эта Лолла, со своими выдумками. На какие шиши ему справлять себе новую форму, когда он, во-первых, должен помогать Алексу выплачивать ссуду за дом, а во-вторых, каждый месяц немножко откладывать для себя.
Вообще-то Алексу не так уж позарез нужна его помощь, он и сам получал жалованье и поигрывал в карты и вообще процветал.
- Нет, не надо, - каждый раз говорил он капитану, - у меня неплохое жалованье, я плачу себе да плачу.
- Но у тебя много детей, а если я буду помогать, ты выплатишь быстрее.
- А куда торопиться-то? - спрашивал Алекс.
Капитан:
- У меня есть свои соображения.
Но коль скоро он начал помогать Алексу каждый месяц и не захотел прекращать, ему в результате почти ничего не удавалось отложить для себя. Ну что тут делать? А ему было очень нужно поднакопить денег, определенную сумму. Он уже около десяти месяцев проходил на "Воробье", почти триста дней и ночей он прожил здесь, а что толку? Уж не было ли это… нет, ведь это не было впустую растраченным временем?!
Когда первый раз ему пришла мысль, что здесь он не на своем месте, он как настоящий мужчина поспешил отогнать ее. Что скажет правление, что скажет Лолла, если он будет давать волю подобным мыслям? А дорогие обновки, которые он себе справил, и, уж коли на то пошло, все это утомительное рвение, вся учтивость, которую он демонстрировал почти десять месяцев подряд! И думать нечего.
Позднее ему уже не стоило таких трудов согласиться, что, став без долгих размышлений капитаном на "Воробье", он допустил большую ошибку. Чего он здесь не видел? Накатывала ли на него волна бурной радости, когда он думал об этой жизни на борту, о питании вдоволь, о неразговорчивом и малосимпатичном штурмане, о молочных бидонах, об однообразном и неизменном маршруте "Воробья"? Видит Бог, ему было нелегко. Поначалу все выглядело иначе - так всегда бывает поначалу: начиналась утренняя вахта, он быстро влезал в свою одежду, спустя три минуты был уже на палубе, бросал острый взгляд на небо и на компас, словно ему предстоял переход до Бискайи, трижды сигналил в машинное отделение и прокладывал курс - так держать! Он весь отдавался своим обязанностям, беседовал с пассажирами, отправлял на берег пустые бидоны и принимал на борт полные, совершал двухдневные переходы, возвращался и причаливал к пристани. Его познаний на все это хватало с избытком.
Но можно ли ожидать, что так будет всегда? Он уже без прежней поспешности облачался в свою форму, не смотрел пронзительным взглядом на небо и на компас, настроения не было. По дороге тоже ничего не случалось: никаких кораблекрушений и людей, из волн взывавших о помощи, разве что приходилось остерегаться лодок, которые равнодушно шли перед самым его носом, благо это всего лишь молоковоз.
Да, а как же быть с прорехой на рукаве куртки? Он оказался на дороге, когда подцепленную краном связку железных ободьев перегружали на берег. Штурман явно видел, что произошло, и засмеялся себе под нос, потому что опустил глаза. Капитана это ни вот столечко не занимало, для него это был сущий пустяк, но зато несколько дней подряд ему приходилось выкручиваться и прятать прореху от Лоллы. Он не хотел зависеть от нее, уж лучше попросить кого-нибудь из официанток зашить рукав. Как будто это был выход - да ничего подобного, одна официантка проболтается другой, а та прямиком отправится к буфетчице. Он показал прореху Алексу, видно кое-что придумав.
- Лили не смогла бы ее зашить? - спросил он.
- А портной на что? - ответил Алекс.
- Ну, портной, портной только шьет мне новую форменку.
Но Алекс, красавец и супруг, явно не разделял капитанскую точку зрения. Алекс вообще стал какой-то странный, он не желал, чтобы Абель приходил к ним домой и чтобы Лили приходила на корабль. Огромные перемены всего за несколько месяцев. Получив стол, и полное обеспечение, и жалованье, и одежду, он был занесен в профсоюзные списки и очень высоко себя ставил. "Незачем тебе приходить на корабль и показываться там, - сказал он Лили, - нам это ни к чему". И Лили, которая тем временем успела нагулять мяса, обзавестись новыми платьями и туфлями с пряжками, была совершенно согласна с мужем. "Да чего ж я там не видала на корабле, - отвечала она, - когда ты каждую вторую ночь бываешь дома"…
И все же, когда Абель возник на пороге ее комнаты в полном обмундировании и попросил зашить ему рукав, у Лили даже дух захватило и она залилась жарким румянцем. Все это было для нее как-то непривычно, пришел Абель, он теперь капитан, куртка у него с золотыми пуговицами и золотым шнуром.
- Если только я смогу, - сказала она.
Абель сидел в рубашке и, разумеется, болтал с ней, покуда она шила.
- А они подросли, - сказал Абель про двух младшеньких.
Дети играли с его фуражкой, разглядывали ее и по очереди примеряли. Третий ребенок, самый маленький, спал. Абель спросил, девочка это или мальчик. Да, тоже девочка. Лили никак не могла понять, почему у ней родятся сплошь девочки. Хотя один мальчик у нее есть, и у отца только и свету в окошке что этот мальчик.
- Да, отличный парень, - согласился Абель, - как ты думаешь, похож он на меня?
Из всего этого вполне могло бы кое-что получиться, но тут, как на грех, пришел Алекс, который и раньше следовал по пятам за своим капитаном. Он, правда, заулыбался и напустил на себя приветливый вид, но любезным и гостеприимным он себя не показал и навряд ли держался с должным почтением. Поскольку дети продолжали играть с фуражкой, мать сделала им замечание.
Алекс на это:
- А чего он сам не заберет свою фуражку?