"Воробей" тем временем пустился во все тяжкие - и если он не сидел на корме, то, уж верно, всем корпусом летел по воздуху. Последняя из подводных шхер лежала всего в нескольких саженях от носа корабля, похоже было, что корабль и сам ее углядел, а углядев, не одобрил, не пожелал считаться с ней и решил пойти на таран. Леонарт чуть с ума не сошел. Он прекрасно знал, что шхера должна быть по левому борту, между тем она вдруг оказалась справа. Когда он наконец схватился за колесо, пытаясь выправить курс, было уже слишком поздно, он только усугубил катастрофу. "Воробей" ударил в шхеру, а шхера, та не позволила себя протаранить, о нет, она оказала сопротивление, и очень серьезное сопротивление, она приняла "Воробья" на свой хребет и опрокинула его.
Взрыв и дым, гром и молния, и Судный день, и вопль к небесам.
Да, да, вот как бывает, когда команда надумает самолично вести пароход.
Удалось ли "хоть кому-нибудь спастись"? Да всем до единого. Из городка их увидели и выслали на подмогу весь спасательный флот.
Но это еще не вся история. Пошли допросы, полиция, эксперты, члены дирекции выехали к месту кораблекрушения, поехал с ними и фотограф Смит, чтобы сделать снимки, на молодого Клеменса навалилась куча дел - чтобы по возможности смягчить приговор для матросов и для директората, страховая же компания вообще отказалась платить. Старый, проржавевший "Воробей" был обречен. Он лежал, расколотый на две части.
В городе царило ужасное волнение и беспокойство, и никто даже палец о палец не ударил, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Всему причиной была капитанская фуражка, но ее так и не нашли. Очевидцы утверждали, что это была фуражка с козырьком и кокардой, шнурами и по одной пуговице с каждого боку, причем из позолоченной меди.
Непогода довершила гибель "Воробья" и всего, что на нем было, салон стоял теперь кверху тормашками, рубка и ледник вообще исчезли. В каюте у штурмана волной унесло все, лишь старый календарь, прибитый к стене, остался на прежнем месте. Через полгода ему исполнилось бы десять лет.
Спустя несколько дней после крушения останки корабля ушли на дно.
И настала беда с акциями. Они ушли на дно вместе с "Воробьем". Для таких, как Вестман, потеря была невелика, он и держал-то всего несколько штук, или как Фредриксен, с его единственной акцией. Но контрольный пакет был на руках у Лоллы - вернее, у Абеля, а не у Лоллы.
Она хотела вчинить иск директорату, но молодой Клеменс, ее муж, остановил ее. Он со своей стороны был очень зол на дирекцию, он сам говорил, что это преступная шайка, и, когда его красивый рот изрекал такие слова, это было все равно, как если бы кто-то чертыхался и изрыгал страшные ругательства. И однако же он не советовал Лолле, своей жене, вчинять иск. Не иначе, он ревнует к Абелю и радуется, что тот понес убытки, думала про себя Лолла. Но ничего подобного, просто у Клеменса были хорошие манеры плюс обостренное чувство справедливости. Ведь в директорат, говорил он, входят вполне достойные жители города, они хотят помочь сельским округам сбывать молоко. Они построили молокозавод и пустили по маршруту пароход, большой прибыли они с этого не имели, но поддерживали дело на плаву и приносили пользу окрестным поселкам. Вот почему они разрешили "Воробью" ходить без капитана. И тем самым сняли запрет. И не только это, команда тоже на этом заработала, они получали капитанское жалованье и делили его между собой. Долгое время у них все хорошо получалось, но потом произошло несчастье, их судили. В конце своей речи Клеменс спросил, не считает ли она, что они достаточно наказаны приговором? И вообще-то говоря, что собиралась Лолла делать с этими акциями?
Его речи были ей не по сердцу, но она подчинилась. Впрочем, когда она думала о том, что в свое время располагала изрядной суммой в банке, а теперь ее лишилась, ей и себя не было жалко. Но и добрые отцы города у нее тоже не вызывали жалости.
У них вдобавок хватило наглости предложить ей акции моторной лодки, которой теперь предстояло развозить молоко. Они даже переслали ей подписной лист, ни стыда, ни совести у людей нет. Когда она показала мужу этот бессовестный лист, в ней снова вспыхнул гнев, и ей страх как хотелось уговорить мужа начать дело. Нет, Лолла, этого мы делать не станем.
Это ж надо, какое благородство! Она ушла, исполненная горечи. Он пошел следом, страдая, что не может выполнить ее волю, и был почти пристыжен, все равно как утром после их первой ночи. Вот и тогда он чувствовал себя точно так же. Хотя, казалось бы, он больше привык состоять в браке, чем она, именно он выглядел поутру, когда они взглянули друг на друга, более сконфуженным. Ну и благородное воспитание, подумала она тогда, ну и образованность! Вот и теперь у него точно такое же смущенное выражение. Вы только взгляните, он стоит, потупив глаза, и пытается отнестись к этому легко и даже подшучивает.
- Лолла, ты ведь такая милая, как же ты можешь быть такой мстительной?
Но у нее имелись свои резоны, и вдобавок она была очень деятельная.
У нее когда-то был счет в банке, то есть правильней сказать, не у нее, но это все равно. По ряду соображений она купила выгодные акции - а почему ей было и не купить их?
- Ты очень смекалистая, - сказал он, - но на сей раз тебе не повезло. Акции, кстати, были не так уж и хороши, как о них говорили. Два и три десятых процента. Аптекарь сдавал мне их когда-то на хранение, так что я в курсе. Но они могли бы сослужить хорошую службу человеку, который по той либо иной причине сбился с прямого пути. А с помощью акций мог бы на него вернуться…
- Абель, - сказала Лолла.
- Нет, нет, я думаю про Грегерсена, про штурмана. Фредриксен из имения явно хранил какую-то тайну.
- Какую тайну?
Клеменс:
- Давай лучше не будем тревожить мертвых.
Ну и воспитание, вероятно, подумала она. Вслух же сказала:
- Не надо мне было покупать акции.
- Не надо. Ты явно больше разбираешься в икре, чем в биржевой игре.
Она пропустила игру слов мимо ушей:
- Будь я с ними на борту, я бы отказалась выйти в море без капитана.
- Да, Лолла, но лично я очень рад, что тебя там не было с ними. Я очень рад, что ты на земле и что ты мне досталась.
Устоять против этих слов было невозможно, он не из тех, кто повторяет такие слова каждые пять минут. Но ответить было необходимо, что она и сделала.
- Не все радуются этому так же, как и ты.
- Ты хочешь сказать… но ведь я и не хожу больше к старикам.
И это была чистая правда, ее грызла мысль, что она не может зайти и выразить почтение своим богоданным родителям, она как была, так и осталась вне семьи своего мужа. Но если отвлечься от семьи, у нее и без них хватало недоброжелателей, пусть даже она не причисляла к ним Ольгу. Городок был явно настроен против нее. Потому как она не была для него достаточно благородна.
Словом, брак с благородным человеком сулил не одни только радости.
Но пришла весна, и многое стало по-другому.
XXV
В мае вернулся Абель. Абель вернулся? Быть того не может, совсем парень спятил. Ни один человек его не ждал, ни одна вещь не лежала, дожидаясь его, и что ему здесь понадобилось?
Он сошел на берег с каботажного парохода без всякого багажа, только под мышкой нес какой-то рулон, завернутый в газетную бумагу. Платье у него совсем обносилось, лицо небритое, в общем - не важный барин. Вот почему один из зевак на пристани смело обратился к нему, удивленно воскликнув: "Кого я вижу! Ты, оказывается, еще не помер!"
Но выглядел Абель вполне здоровым, загорелым и голову держал высоко.
Он походил-походил по городу и опять поселился в "Приюте моряка". Поскольку багажа у него при себе не было, у него попросили деньги вперед. "Потом, - ответил он, - мне сперва надо уладить кой-какие дела". Досадно, что с этим человеком всегда возникают при оплате какие-то сложности, если б не это, лучшего постояльца и желать нельзя. Они поверили ему до поры до времени.
Вот и передышка для него - неделя, которую он ни на что не употребил.
Как и много лет назад, когда из-за огнестрельной раны ему приходилось носить руку на перевязи, он потолкался среди прислуги и таким путем узнал массу новостей. Прошел целый год с его отъезда, и за это время случилось многое.
Итак, его корабль покоится на дне морском, а дирекция пошла под суд.
Но это его не слишком занимало.
А как поживает Ольга, она же фру Гулликсен?
Этого они не знали, хотя, конечно, она очень богатая и процветает. Изредка они встречают ее на улице. Вот про Лоллу им больше известно. Можно даже сказать, они знают всё и могут подробно изложить весь роман.
Когда прошла неделя, а он так и не заплатил за комнату, ему отказали и выставили на улицу. Но, судя по всему, это ничуть его не задело, он все принял как должное.
И пошел к своему сарайчику. Сарайчик стоял как прежде, нетронутый, покрытый пылью как прежде и тихий как прежде, словом - пристанище. Кровать была на старом месте, и матрас тоже, правда слегка обглоданный мышами, а так-то в полном порядке. Миновало два года с тех пор, как он жил здесь, но воздух не казался затхлым, потому что окно было разбито.
Конечно, в его отсутствие здесь побывали люди, не без того, но взять было нечего, и они ушли своим путем. Керосинка тоже стояла среди прочей железной утвари, и ульстер висел на месте, серо-коричневый, не знающий сносу, вот только вешалка оборвалась, и тяжелое пальто упало со стены и лежало в углу, будто куча тряпья. Что и уберегло его от воровских рук.
Абель был дома. Он сразу начал пришивать вешалку, чтобы повесить ульстер. А больше здесь делать было нечего, и он вышел на улицу. Сидел на солнышке, часами слонялся по городу, ни перед кем не испытывая стыда, встречал много знакомых, но проходил мимо них так же невозмутимо, как и они мимо него.
На базаре он увидел Лоллу, та покупала у крестьянки вилок капусты. Он прямиком направился к ней, протянул руку и сказал:
- Поздравляю, Лолла.
Она отступила назад и воззрилась на него.
- Мне, верно, надлежало сказать сперва "добрый день", но я говорю "поздравляю". Это было отлично, это было именно то, что надо, ты молодец, Лолла.
- Ты… ты снова вернулся?
- Да. Уже несколько дней. Мне там больше нечего было делать, вот я и вернулся. А ты цветешь, как я вижу.
Щеки Лоллы вспыхнули румянцем, может, потому, что ее так разнесло.
- А ты, - ответила она, - как у тебя дела?
- У меня лучше не становится.
Лолла расплатилась с торговкой и предложила присесть. Абель хотел понести ее корзинку, но Лолла отказалась.
Лишь когда они сели, Лолла внимательно его оглядела.
- Многое изменилось за этот год, - сказала она, - у нас у всех очень большие перемены. А у тебя все хорошо?
- Да, у меня все хорошо.
- Ты уехал. Представь, я это уже почти забыла. Ты ведь сбежал.
- Да, я осточертел себе самому. Но всего удивительней то, что сделала ты.
- А ты слышал?
- Все как есть. И порадовался за тебя. Ты это вполне заслужила.
- Грустно только, что далеко не все хорошо.
- Да нет, все прекрасно.
- Я кое-что должна тебе сказать.
- Я уже затаил дыхание.
- К сожалению, тут нечего шутить. Речь пойдет об акциях.
- Да, я слышал, что тебе не повезло. И что ты потеряла все свои акции.
- Нет, это ты их потерял.
- Я? - недовольно переспросил он. - Впрочем, стоят ли акции того, чтобы о них говорить? Зато ты получила превосходного мужа, удачно вышла замуж, теперь у тебя есть дом и положение в обществе и вся прочая благодать. Так что не печалься об акциях.
- Ты не изменился, как я вижу, - сказала она и покачала головой. - Хотя меня утешает, что ты так легко это воспринял. Но теперь ты должен сам вчинить иск дирекции и воспользоваться своим правом на акции.
- Ну! - воскликнул он и зажал уши. - У меня отродясь не было ни одной акции, чему я очень рад, акции только на то и годятся, чтобы их терять. Послушай, а как поживает Ольга?
- Ольга… ну она… она…
- Ты почему замялась?
- Я ничего про нее не знаю. А ты где живешь? - вдруг спросила она.
- Живу? В "Приюте моряка", разумеется. На первых порах.
- Я потому спрашиваю, что нашла в капитанской каюте все твои вещи и перенесла их в свой домик.
- Там была какая-то одежда? - спросил он. - Да, да, теперь припоминаю. В твой домик на берегу, говоришь?
- Я их переправлю в "Приют".
- Как? И речи быть не может. Я их сам заберу. Отличные костюмы, припоминаю, первого сорта. Если их надеть, мне Гулликсен, пожалуй, опять предоставит кредит.
Лолла покачала головой и, придя в отчаяние, окончательно сдалась.
- Ты, верно, и не помнишь больше, что когда-то был капитаном на "Воробье"?
- Ну как же не помнить?! Твоя стряпня, немой штурман…
- Не умри он от рака, то купил бы эти акции. Тогда они не пропали бы.
- Подумать только!
- Вот ты все шутишь. А почему ты сбежал?
- Не будь такой сердитой, Лолла!
- Я просто спрашиваю, почему ты сбежал?
- Ты этого не поймешь. А что, если я сбежал, чтобы поглядеть на одну могилу? А что, если за тем, чтобы увидеть, как большие кактусы растут под открытым небом? Мы с Анджелой часто ходили смотреть на них, они занятнее, чем все прочие уродцы, потому что для них естественно быть уродцами. Я и Анджела тоже были такими, вот почему мы так часто ходили смотреть на кактусы. А вдобавок я хотел отыскать Лоуренса, друга, который когда-то у меня был. Не знаю, помнишь ли ты, как я про него рассказывал.
- Ты его нашел?
- Да. Но они лишили его жизни.
- Ох!
- Да, взяли и убили его. Я приехал слишком поздно.
- Какой ужас! - И Лолла вздрогнула.
- Ужас, - повторил Абель, - но вообще-то они делают все очень аккуратно, сажают человека на стул и заставляют умереть.
- И его больше нет?
- Он для меня оставил письмо, но я его не прочел.
- Не прочел?
- Да что в нем могло быть такого, в этом письме, чего я не знал бы?
- Может, весточка для той, что в Ирландии?
- А ты про нее помнишь? Дико, что я его не прочел.
- Письмо у тебя с собой?
- Нет, я его там и оставил.
- Ой, - сказала Лолла горестно, - ты весь какой-то странный, во всем странный. Ну почему ты вернулся, раз уж ты уехал?
- Ты вправе так говорить. Твой муж когда-то рассказывал мне про корову и про скворцов, которые предпочитают быть там, откуда они родом, может, и со мной то же самое. Должен сказать тебе, что у тебя необыкновенный муж, Лолла.
- Да, он такой.
- Я однажды долго с ним разговаривал. Он многое понимает.
- Да, - сказала Лолла и поднялась, - теперь мне пора.
- Помочь тебе донести корзину?
- Нет, спасибо.
- Я на днях схожу в твой домик, возьму свою одежду, - сказал он.
После этого он снова сел на скамейку и стал глядеть, как она уходит, как грузно движется по улице. По обыкновению, красиво одета, фигура, правда, грузная, но по-прежнему статная. В былые дни она непременно попросила бы проводить ее. Хорошо, что она замужем, не будет теперь наведываться в его сарай.
Взяв свою нарядную одежду, он большую часть с помощью старьевщика обратил в деньги, а себе оставил лишь коричневый костюм и сразу стал элегантный, стал важный господин и направился в сторону лесопильни к Алексу и Лили.
Оба оказались дома, сидели за столом и обедали со своими детишками. Детишек теперь было четверо.
Все стулья были заняты, но Лили, красная как рак, вскочила с младенцем на руках.
- Не вставай, не вставай! - воскликнул Абель и сел на край постели.
- Вот ты и вернулся, Абель, - изрек Алекс, - ничего себе тип, бросил всех и подложил нам такую свинью.
Абель сказал, что уже наслышан об этом.
- Штурман угодил в больницу, там и умер, ну а мне пришлось вести корабль. Я и вел лучше не надо, но в последний рейс такая выдалась буря.
- Я про все слышал.
Лили:
- А у тебя все в порядке, Абель?
- Жаловаться не могу. Но вам тоже недурно живется, среди недели на столе мясо, как я вижу.
- Это телячья печенка, - сказала Лили. - Ты много поездил по белу свету, с тех пор как последний раз был здесь?
- Всего только наведался в Америку.
- Ах, если бы составить тебе компанию! - воскликнула Лили.
- А сюда тебя зачем принесло? - спросил Алекс.
- И сам не знаю.
Лили:
- Ну уж ты всегда что-нибудь найдешь, не то что некоторые.
Алекс, запальчиво:
- Ты до сего дня хоть раз сидела голодная?
Лили уточнила:
- Мы получаем пособие, только и всего.
Алекс, еще запальчивей:
- Я спрашиваю, ты до сего дня хоть раз сидела голодная?
- Вот с тобой, Абель, все иначе, ты по-настоящему никогда не опускаешься на дно. Я помню, когда нам было совсем невмоготу, ты угощал нас лососем. Подумать только, по мне, вкуснее лосося ничего на свете нет. Целую банку дал нам тогда.
Они продолжали трапезу, но внезапно Алекс вскочил и придвинул Абелю свой стул:
- Нечего тебе рассиживаться на кровати.
Оба в недоумении уставились на него. Как прикажете Лили, бывшей конторщице, реагировать на подобное поведение?!
- Алекс! - вскричала она.
- Что Алекс, Алекс, - огрызнулся тот. - Я хочу сказать, чтоб ты пересел на стул, если надумал у меня рассиживаться.
Абель пересел на стул.
- Между прочим, я и не собирался рассиживаться у тебя, я просто заглянул к вам. А малыши-то подросли.
- Правда? - спросила Лили. - Слава Богу, они все здоровенькие, старшенький прямо как медвежонок, а младший - тоже мальчик.
Абель дал каждому из детей по кроне. Младший тотчас сунул ее в рот.
- Смотри, чтоб он ее не проглотил! - воскликнул Алекс.
Дети подошли и по очереди подали Абелю руку - благодарили.
Волнение охватило Абеля, когда он держал в своей руке эти маленькие ручонки.
- Да, а где Регина? - спросил он.
Лили ответила:
- Регина живет у себя, она вышла замуж, и у нее уже есть ребенок, а муж ходит машинистом на каботажных рейсах. Да, Регина хорошо устроилась в жизни, вот уж у кого есть голова на плечах.
- А с нами она и знаться не желает, - заметил Алекс.
- Еще чего захотел, - сказала его жена. - Знаться с нашим убожеством!
Алекс заметно сбавил тон, он не стал в третий раз спрашивать, сидела ли она голодная.
- Я ведь почему спрашиваю, чем ты намерен заняться, это в смысле не сможешь ли ты тогда взять меня к себе? Ну, что ты мне ответишь?
- Я подумаю, - сказал Абель.
- Подумай, - встряла Лили, - подумай и сделай.
Алекс:
- Я ведь был хороший матрос, не хуже других.
- Да.
- Все делал, что ты мне велел. А когда ты уехал, а я стал штурманом и продавал билеты и все такое прочее, я и с этим справлялся и все держал в голове.
- А куда делись твои передние зубы? - спросил Абель.
Лили:
- Ты когда-нибудь видел такое зрелище?