IV
А больше от Абеля писем не было.
Старый Бродерсен жил себе в мансарде и не слишком бедствовал, видит Бог, не слишком. День да ночь - сутки прочь. Ничего не скажешь, осень - тяжелая пора, и он невольно вспоминал молодые годы, когда и осень, и темнота, и холод были приятной забавой. Сейчас - совсем не то, но без доктора и без лекарств он до сих пор как-то обходился. Люди говорили, что он хорошо выглядит. Но про себя он считал, что в сердце у него есть какой-то изъян. Кое-что об этом говорилось в его книге "Лечебник для моряков".
Потом к нему начала захаживать Лолла. Вообще-то странно, но она захаживала, и это отнюдь не было ему неприятно. После маяка она на другое место не поступала, жила с родителями, и ничего худого про нее теперь не говорили. Мужа у нее не было, детей тоже, хотя и фармацевта при ней не было. Отошло в прошлое. Конец. Зато с ее домом дела обстояли не очень хорошо - его пришлось продать, и семейство перебралось в домик на берегу. Судьба. А тут еще среди всего этого разора всплыла неприглядная история насчет ее отца и служанки. В общем все было из рук вон плохо.
Итак, однажды под вечер Лолла заявилась в мансарду. Бродерсен только что завершил свой послеобеденный отдых и потому был довольный и умиротворенный.
- Батюшки, никак это ты, Лолла? - Таким вопросом встретил он ее.
- Вроде больше некому, - отвечала она и была, как обычно, живая и расторопная. Оглядевшись по сторонам, Лолла сказала: - Так я и думала, мне бы давно сюда прийти, постирать и прибраться.
Бродерсен отвечал, что есть у него женщина, которая иногда делает постирушку и наводит порядок, но Лолла только фыркнула:
- Ничего себе порядок! Вы только взгляните сюда! И туда! И на потолок!
Затем, сбросив с себя верхнюю одежду, она слетала за водой, отыскала все, что ей может понадобиться для уборки, и приступила к делу.
Ему показалось, что она несколько осунулась и похудела, но от работы снова похорошела и раскраснелась и все время подбадривала его своей болтовней. На редкость работящая особа, эта Лолла, стала куда симпатичнее, чем раньше, да и ноздри у нее уже не такие легкомысленные. Она залезла на стул и намывала стены под самым карнизом, он же сидел и глядел, как она шурует, а особенно разглядывать ее ноги ему и в голову не пришло.
Управившись с уборкой, Лолла сказала:
- Ну, разве я не заслужила чашечку кофе и какое ни то угощение?
- Верно, - ответил он, - но у меня навряд ли есть что-нибудь подходящее. Посмотри в ящике.
Лолла сама сварила кофе, отыскала кой-что из сухих припасов, и они явно пришлись ей по вкусу. Ела она как голодная.
Через несколько дней она пришла снова. На угощенье опять ушло кофе и кое-что из съестного, но само ее присутствие его радовало, и он нарочно купил побольше на ее долю, чтоб она была довольна, и в последующие недели не раз повторял: "Как славно, что ты ко мне заглядываешь". Поэтому она через небольшие промежутки времени приходила снова и снова, и ей всякий раз были рады.
Конечно, она не могла постоянно стирать гардины или прибираться, но она могла привести в порядок постель, а один раз даже пришила ему пуговицу и кое-что подлатала, она была на все руки, эта Лолла. И еще просила показать ей карточные фокусы, хотя пальцы у него теперь плохо гнулись. В знак благодарности он велел ей написать вместо него письмо Абелю, сам он уже не мог удержать перо такими пальцами. Напиши, что уже год, как родной отец ничего о нем не слышал. Скажи, что родной отец послал ему два письма и ни на одно не получил ответа. А в конце можешь добавить, что сама пожелаешь. Тебе известно, что он женился?
- Да, я слышала.
- Хорошенькое дельце!
Но время шло, Абель не ответил и на Лоллино письмо, впрочем, и обратно письмо не вернулось, значит, он не умер.
А больше Абель не писал.
Бродерсен по большей части сидел дома и мало кого видел из людей. Кьербу был неплох для компании, про Крума и Норема тоже худого не скажешь, но жизни они с собой не несли, напротив, были старые и придурковатые. К Робертсенам он тоже больше не ходил, семейство выкинуло из головы своего дорогого капитана - поди догадайся почему. А если ему и доводилось встретить на пристани самого таможенника, тот кроме как о лодках ни о чем говорить не мог.
Лолла же начала приходить реже. Она теперь поступила в услужение к новобрачным, к Ольге и ее мужу Клеменсу-младшему. Не сказать, чтобы парочке очень нужна была помощница по хозяйству, но так уж полагалось. Сам Клеменс остался в отцовской конторе, но открыл по соседству адвокатскую практику на случай, если ему поручат вести какое-нибудь дело. Для новичка это непросто, тем более что Клеменс был слишком хорош собой, а потому и не пользовался уважением.
Чета Клеменсов наведывалась иногда в винный погребок и вообще не избегала городских развлечений. Ольга в роли молодой жены была очень мила, она рассыпала улыбки всему свету и держала мужа под руку.
Нельзя же было надеяться, что капитан Бродерсен так никогда и не узнает про некую бумагу в Частном банке с его, Бродерсена, подписью. Нельзя же было надеяться, что эта история не выплывет когда-нибудь на свет Божий, - или все-таки можно?
Во всяком случае, для начала к нему в мансарду поздним дождливым вечером заявилась Лолла; Бродерсен уже лег и собирался заснуть, но тут как раз пришла она. Была она мокрая и озябшая и попросила разрешения снять с себя одежду, но теплей ей от этого не стало. На полу вокруг нее натекла лужа.
- Господи, - сказал Бродерсен, - ты с чего это такая мокрая?
- У меня свободный вечер, - ответила Лолла.
- Ты что, ходила по улице?
- Ходила и думала.
Он пожалел ее и предложил ей развести огонь в печке.
- Да, - сказала она, - вот…
Но после этих слов она подошла к постели, пощупала ее и увидела, как там тепло.
- Дозвольте мне прилечь сюда ненадолго, - попросила она, - полежать рядышком с вами.
- Сюда? - вырвалось у него. И он привстал, как бы желая уступить ей место.
- Да нет, с самого краешку. Пока я не согреюсь. - С этими словами она сбросила почти всю одежду и чуть не нагишом юркнула в постель.
Заговорили они лишь спустя некоторое время.
- Где это ты так замерзла?
- На улице. Я ходила и думала.
- Думала?
- Но я скоро согреюсь. Здесь так тепло.
- Придвинься ко мне. В кровати места много.
- Да, спасибо, - ответила она, прижалась к нему и робко положила руку на его живот под одеялом.
Он подоткнул под нее одеяло и сам устроился рядом. Чудеса да и только. С ним такого не было, может, с полсотни лет. Но все так хорошо и так скромно, а в супружеской постели, перенесенной с маяка, места хватает для двоих.
- Думала? - переспросил он, не совсем ее понимая.
- Да, думала. Больше я теперь сказать не могу.
Они помолчали.
- Ты бы хоть платье посушила, оно ведь мокрое.
- Не беда. Когда я согреюсь, то надену его, и оно высохнет прямо на мне.
Вот теперь он узнал прежнюю, энергичную Лоллу. Она никогда не теряется.
- Ну вот я и согрелась, так что если вы думаете…
- Придвинься поближе, Лолла, и согрейся как следует. Я тебя не съем.
Мало-помалу соприкоснулись их груди, ноги, соприкоснулись и не отпрянули.
А потом они начали хвалить друг друга за совершившееся.
- Вот уж не думала, не гадала, что вы такой удалец.
- Это ты меня раззадорила. Ты такая неистовая.
- Только бы мне не влипнуть.
- Влипнуть? Пустяки! - Он вдруг стал рыцарственным и преисполнился мужского достоинства: - А если что и случится, ты всегда можешь положиться на меня. Помни это.
- Хорошо.
- Я за себя отвечаю как мужчина.
- Да, Боже ты мой, вы и есть самый настоящий мужчина!
- Как вспомню про Кьербу, не могу удержаться от смеха, - сказал он. - Ты ведь его знаешь?
- Да.
- Капитан Кьербу. Только он уже до того старый и вообще совсем сдал. Он давеча хотел далеко сплюнуть, но зубов-то у него нет. И ничего из этого не вышло - вся слюна попала ему на башмаки.
- Ха-ха-ха! - рассмеялась Лолла.
- Просто горе дожить до такой дряхлости. Только не думай, что Крум много лучше. Ты ведь знаешь Крума? И Норема тоже? А сейчас я встану и разведу огонь в печи - пусть твое платье высохнет, - сказал он и приподнялся, желая выглядеть молодым как никогда.
- Нет и нет! Я сейчас сама встану и уйду.
- А тебе тепло?
- Да, - она многозначительно улыбнулась, - мне очень тепло.
Оставшись один, Бродерсен долгое время лежал и чувствовал себя чужим и ненастоящим. Неправда все это, и сам он - не он. А потом забылся тяжелым сном.
Больше она не приходила.
Спустя четыре дня он вышел поискать ее. Нет нигде. Спрашивать о ней у молодого Клеменса он не рискнул, но слонялся неподалеку от его дома на случай, если она выйдет за покупками. Добрел он и до ее дома - жалкой маленькой халупы на берегу, но и там Лоллы не оказалось. Он встревожился. Спустя еще неделю он постучал в дверь Клеменсовой кухни. Там он застал жену Клеменса. У старого Бродерсена даже побежала струйка слюны изо рта, до того он растерялся.
- Лолла? Нет, Лоллы здесь нет. Передать ей что-нибудь?
- Спасибо, ничего. Совершенно ничего. Совсем ничего.
- Ну нет, так нет.
- Вам, может, покажется странно…
- О нет, капитан, что ж тут странного, - приветливо сказала молодая женщина. - Лолла работала у вас на маяке.
- Да-да, конечно, на маяке. Мы знаем друг друга. Но вообще-то я так. - Лишь у дверей он договорил: - Тут кое-что от ее матери. Пустяки.
Но куда подевалась Лолла? Кто ж так себя ведет? Теперь Бродерсен до того по ней изнывал и томился - просто самая злая карикатура на старость. Где пропадает Лолла? Он снова начал украшать себя - цепочка от часов, сапоги с отворотами, он даже разорился на стрижку, а по ночам его донимали греховные сны. Писем от Абеля все не было и не было. Бродерсен был один-одинешенек на всем белом свете.
Таможенник Робертсен пришел к нему с просьбой, чтобы капитан поручился за него под банковскую ссуду.
- Я? - сказал Бродерсен. - Нет.
- Это совсем маленький заем, каких-то шестнадцать сотен, они нужны, чтобы сделать пристройку к дому.
- Нет и нет, и говорить незачем.
Дочери у Робертсена, можно сказать, почти что взрослые, им нужна комната побольше, а то и по комнате для каждой, как теперь принято.
Бродерсен в ответ лишь отрицательно мотал головой.
Робертсен:
- Не пойму, чем я плох, человек с твердой службой, три лодки, дом и сад.
- Не старайтесь зря, штурман, я этого не сделаю. Просить меня! Вот уж чего я никогда не делал.
- Так-таки никогда? - спрашивает Робертсен.
- Никогда.
- А я кое-что слышал, будто раньше вы так делали, капитан.
- Я? Что именно?
- Ставили свою подпись.
- Нет, штурман. И хватит об этом.
Потом навалилась другая неприятность. Новый смотритель маяка заявил, что ни гроша не заплатит за декоративный кустарник, который остался на холме. Бродерсен запросил совсем немного и надеялся получить хоть маленькое возмещение, но ничего у него не вышло. Пусть, мол, забирает кусты, если хочет…
И Лоллы нет, чтобы все это с ней обговорить. Он был один-одинешенек на всем белом свете.
V
А тут пришла Лолла.
У нее просто не осталось другого выхода, это собственный отец загнал ее в угол прежде, чем задать деру. Перед тем как покинуть дом и город, он оставил долгу на тысячу крон и фальшивую расписку в Частном банке.
Лоллу словно током ударило, когда мать рассказала ей об этом несчастье, но она была сильная и бесстрашная и тотчас поступила в услужение к молодым Клеменсам. Работы почти никакой, но и жалованья тоже никакого, чтобы рассчитаться с банком, словом, у нее были все основания в свободный вечер ходить и "думать". Думала она, думала и придумала, что надо заставить Бродерсена выручить фальшивую расписку. Тогда она пошла к нему и у него осталась. Вот как было в первый раз.
Потом она надумала, что не надо спешить к нему второй раз - пусть ждет, пусть томится. Но, повстречав таможенника Робертсена, она поняла, что ей грозит опасность.
Робертсен сказал:
- Я был у твоего старого смотрителя, просил, чтобы он поручился за меня, но он не хочет.
Лолла удивилась:
- Разве ты когда-нибудь слышал, чтобы он хоть за кого-то поручился?
- Да, - ответил Робертсен и посмотрел на нее со значением. - Я кое-что такое слышал, раз уж ты спрашиваешь.
И, почувствовав опасность, Лолла второй раз пошла к Бродерсену.
Но это было не вечером, а самым что ни на есть ясным утром. Так по-разному вела она себя в два своих прихода. Она была не совсем уверена в себе и робко на него поглядывала, не проведал ли он, часом, что-нибудь. Вроде нет. Он просто извелся без нее и сказал:
- Благослови тебя Бог, где ты так долго пропадала?
- Я? - переспросила она, мгновенно исполнившись тревоги и отчаяния: ах, ах, она просто в ужасе, ее жизнь, можно сказать, висит на волоске.
- Господи, в чем дело?
Она попалась, как и предполагала.
- Как так попалась? С чего это вдруг? Ерунда какая!
Ведь надо же, чтобы такая беда приключилась именно с ней. Она, можно сказать, уже умерла, она уже одной ногой стоит в могиле.
- Да успокойся ты. Иди сюда и сядь ко мне на колени.
- Но, - продолжала она, - никто в этом не виноват, кроме меня самой. А все потому, что я так замерзла в тот вечер.
Бродерсен совершенно поглощен своими мыслями, он хочет, чтобы она сняла одежду и осталась с ним.
- Никто не виноват, кроме меня самой. - И она качает головой: - Но вы вроде обещали мне помочь?
- Да. Да-да.
- И поддержать меня? Потому что время подпирает.
- Это неправда. Пустые страхи, потом сама увидишь.
- К сожалению… уж мне-то лучше знать.
Молчание.
- Немножко денег - это же для вас пустяки, капитан. А для меня… когда вся моя жизнь…
- Да, конечно, да-да, давай спокойно все обсудим и подумаем.
Она наседала:
- Очень хорошо с вашей стороны, что вы обещали мне помочь.
- Лолла, но почему ты не приходила? Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты была здесь? Могла бы и зайти.
- Я не смела.
- Но раз уж ты пришла, раздевайся и устраивайся поудобнее.
- Мне позарез нужна тысяча крон.
- Сколько? - шепотом переспросил он.
Они не смогли уговориться. Бродерсен настаивал на отсрочке: надо подождать, посмотреть, так оно все или не так.
- Снимай платье и устраивайся поудобнее!
Она спросила, как он только может думать про такое, и не пожелала к нему приблизиться. Ни сейчас, ни вообще больше никогда.
- Да и некогда мне оставаться, - сказала она. - Мне на рынок пора.
- Ну тогда приходи вечером.
- Нет, - сказала она и покачала головой.
- Нет?
- А чего ради приходить? Когда вы не желаете помочь мне, как обещали.
- Ну почему ж не желаю. Но тысяча крон…
- Вы ведь не знаете, сколько надо.
- А сколько стоит платье? - спросил он.
- Я ведь не на платье прошу.
- Но сколько все-таки стоит платье? Я подумывал насчет красивого платья для тебя. Ну, скажем, пятьдесят крон хватит?
Лолла опустилась к нему на колени и сказала:
- Ну, довольно шуток. Платье, и шляпка, и туфли, и перчатки, словом, самое малое - двести пятьдесят крон.
- Ну так уж и двести пятьдесят, - только и сказал он, а сам был до того занят тем, чтобы удержать ее у себя на коленях, что даже и не слышал собственных слов.
- И если вы дадите мне денег на такое платье…
- Да уж, видно, придется. Вечером будешь?
- Буду.
Он хотел сопровождать ее, дойти вместе с ней до банка и взять там деньги, но она не пожелала. Пусть он напишет бумажку, ну, чек, одним словом, и даст ей.
Вот как много сумела достичь Лолла.
А потом она снова от него скрылась. И вечером не пришла, и платье себе не купила. Она отнесла в банк его чек в уплату долга и тем выгадала несколько месяцев отсрочки. Вот, пожалуйста, чек от самого должника.
Ей нелегко было уклоняться от встречи с ним, это требовало больших ухищрений и труда. Она начала ходить за покупками на дальний рынок, а на улице глядела во все глаза и видела зорче, чем все остальные.
Потом Лолла снова "подумала", а подумав, усомнилась в правильности своего поведения. Точно ли она вела себя разумно? Она еще много должна, да вдобавок на ее попечении осталась мать. К тому же был риск, что в любой день история с фальшивой распиской может выйти на свет. И вот однажды, подстроив так, чтобы встретить на улице Бродерсена, она уже знала, как ей поступить.
Какое-то мгновение казалось, будто он хочет свернуть в сторону, избежать встречи как человек обиженный и оскорбленный, но она помахала ему и остановила.
Зорко оглядевшись по сторонам, она сказала ему вполголоса:
- Я все время так тревожилась, вы знаете из-за чего. Рыдала день и ночь, вы ведь знаете, довольно самой малости, и беда случится.
- Да.
- Но теперь опасность наверняка миновала.
Внимательно оглядевшись по сторонам, она тихо произнесла:
- Здесь я больше ничего не могу сказать, но я приду к вам вечером, если вы пожелаете.
Он сперва пробормотал, что она уже много чего сулила и обещала, но скоро сдался. И хотя вообще-то он держал путь на кладбище, к могилам обеих жен, тотчас повернул домой, чтобы навести там порядок.
Вечером она пришла. И была ласковая, и красивая, и отважная.
- Я не надела новое платье, - заявила она. - Я на это не решилась.
- Пустяки, - сказал он.
- А теперь слушайте: я думаю, что у меня все в порядке.
- Вот видишь! Так я и знал!
И, полагая, что теперь им уже ничто не помешает, начал возиться с ее пуговицами.
Она воспротивилась.
- Но я так долго тебя ждал. Один раз, единственный - и потом ты исчезла.
- Да, ваша правда… но неужели вы не можете забыть тот единственный раз?
Оказалось, что не может.
- Значит, все, что мы тогда делали, для вас незабываемо?
В ответ он только кивнул, что, мол, да, незабываемо.
- Тогда я думаю, - начала она и надолго умолкла, позволив ему тем временем расстегнуть две пуговицы у себя на блузке, - тогда я думаю… не желаете ли вы иметь меня здесь все время?
- Как это "все время"? Нет, нет.
- Чтоб я вообще от вас больше не уходила.
Он пробормотал, что его достатков не хватит, чтобы ее прокормить, пустяшная пенсия, нет, он ее не понимает.
- Ну а если мы поженимся?
У Бродерсена даже челюсть отвисла. Немного спустя он недоверчиво переспросил:
- Ты это всерьез?
Потом они помолчали, и каждый думал про свое. Еще он пробормотал, что слишком стар для нее, что на свете много молодых парней и что она все это не всерьез.
- Да, - ответствовала она, водрузившись к нему на колени, - все так, но ведь вы некоторым образом моя старая любовь, помните?
Тут и он невольно улыбнулся.
- Прямо с детских лет, понимаете? А такое не забывается.