VII
Кэрол старалась освободиться от подтачивавшего ее разочарования, стряхнуть с себя ту предвзятость суждений, которой ознаменовался мятежный период ее жизни. Старалась быть одинаково милой и с туполицым, вечно небритым Лайменом Кэссом, и с Майлсом Бьернстамом, и с Гаем Поллоком. Она приняла у себя членов Танатопсис-клуба. Но действительным подвигом с ее стороны был визит к сплетнице миссис Богарт, доброе мнение которой было столь ценно для доктора.
Дом вдовы Богарт был через дорогу от их дома, но Кэрол всего лишь трижды переступала его порог. Теперь она надела свою новую кротовую шапочку, под которой ее лицо казалось совсем маленьким и невинным, стерла с губ следы помады и со всех ног перебежала через улицу, чтобы не успела испариться ее доблестная решимость.
Возраст зданий, как и возраст людей, не зависит от их лет. Тускло-зеленому дому почтенной вдовы было всего двадцать лет, но он был древен, как пирамида Хеопса, и издавал тот же запах истлевших мумий. Его опрятность служила укором остальной улице. Большие камни по обе стороны ворот были выкрашены желтой краской. Маленькую пристроечку на задах так старательно маскировал вьющийся по решетке виноград, что она сразу бросалась в глаза. А на лужайке перед домом между белых гипсовых раковин стояла последняя чугунная собачка, еще сохранившаяся в Гофер-Прери.
Прихожая отпугивала своей чистотой, а в кухне стулья были с математической точностью расставлены на равных расстояниях.
Гостиная предназначалась исключительно для посетителей. Кэрол предложила:
- Посидим на кухне! Не беспокойтесь, пожалуйста, не надо растапливать печь в гостиной.
- Ну что за беспокойство! Господи, вы приходите так редко! В кухне ужас что творится, я стараюсь содержать ее в чистоте, но Сай вечно нанесет грязи, я ему уже сто раз говорила… Нет, нет, сидите здесь, милочка, а я затоплю, в этом нет никакого беспокойства, право же, ни малейшего беспокойства!
И миссис Богарт, кряхтя, потирая колени и отряхивая ладони, принялась разводить огонь, однако, когда Кэрол попыталась ей помочь, она плаксиво отказалась:
- Да что вы, милая моя! Я ведь все равно ни на что другое не гожусь, мое дело трудиться да хлопотать с утра до вечера. Некоторые, видно, так и считают.
Достопримечательностью гостиной был большой лоскутный ковер, с которого миссис Богарт при входе поспешно подняла дохлую муху. В центре ковра находилось изображение рыжего пса-ньюфаундленда, возлежащего на зелено-желтом поле маргариток и увенчанного надписью: "Наш друг". Высокую, узкую фисгармонию украшало зеркало в причудливо гнутой раме, и подставка, на которой стоял горшок герани, лежала губная гармоника и экземпляр "Старинных гимнов". На столе посреди комнаты красовался каталог сент-полского универсального магазина, высылающего заказы наложенным платежом, серебряная рамка с фотографиями баптистской церкви и пожилого пастора и алюминиевый поднос с трещоткой гремучей змеи и разбитым стеклом от очков.
Миссис Богарт толковала о красноречии преподобного Зиттерела, о зимних холодах и ценах на дрова, о новой прическе Дэйва Дайера и о врожденном благочестии Сая Богарта.
- Я так и сказала учителю воскресной школы, что Сай, может, и любит пошалить, но это потому, что у него голова не соломой набита, как у многих здешних мальчишек; а этот фермер, который уверяет, будто Сай у него силки обкрадывал и будто он поймал его с поличным, да он просто лгун, мне надо бы на него в суд подать.
Миссис Богарт детально разобрала слухи о безнравственном поведении официантки в закусочной Билли.
- Ничего удивительного, ведь здесь всякий знает, что за птица была ее мать! Конечно, если бы коммивояжеры к ней не приставали, она бы исправилась, но напрасно она воображает, что может водить нас за нос. Чем скорее ее отправят в Сок-Сентер, в исправительное заведение, тем лучше для всех, и… Не хотите ли выпить чашечку кофе, милая Кэрол? Вы ведь позволите мне называть вас по имени и не будете сердиться на старую тетку Богарт, я же так давно знаю Уила, и мы так дружны были с его матерью, когда она жила здесь, и… что, эта меховая шапочка очень дорога? Но… Не находите ли вы, что дамы в нашем городе ужасно сплетничают?
Миссис Богарт придвинулась поближе; ее широкое лицо с устрашающей россыпью родимых пятен и одиноких черных волосков сморщилось, обнажив в хитрой улыбке гнилые зубы, и она засипела в самое ухо Кэрол укоризненным шепотом человека, привыкшего рыться в чужом грязном белье:
- Я прямо не понимаю, как могут люди так говорить и поступать. Вы и не подозреваете, какие дела тут обделываются под шумок! Это такой город; ведь только религиозное воспитание, которое я дала Саю, оберегает его от… всей этой грязи. Как раз на днях… Я никогда не обращаю внимания на сплетни, но тут я слыхала вернее верного, что Гарри Хэйдок путается с девицей, которая служит в каком-то магазине в Миннеаполисе, а бедная Хуанита и не подозревает об этом, хотя, может быть, это кара божья, потому что до замужества она тоже не с одним парнем гуляла… Так неприятно все это повторять, и, может быть, как говорит Сай, я отстала от времени, потому что я всегда считала, что леди не должна знать слов, которыми называются все эти гадости. И все-таки я точно знаю случай, когда Хуаниту застали с одним молодчиком, это было отвратительно… И мало ли… Вот хоть этот Оле Йенсон, бакалейщик. Он думает, что ловко прячет концы в воду, а я знаю, что он крутит с женой одного фермера, и… вот еще этот нахал Бьернстам и Нэт Хикс, и…
По-видимому, в городе не было ни одного человека, за исключением самой миссис Богарт, который не вел бы развратного образа жизни, и, конечно, она принимала это близко к сердцу.
Она все знала, она всегда оказывалась поблизости. Как-то раз, шептала она, ей случилось пройти мимо окна, где нескромные ставни оставляли просвет в несколько дюймов. В другой раз она видела, как какие-то мужчины и женщины держались за руки, и где - на благотворительном вечере методистской церкви!
- А потом вот что еще… Видит бог, я не хочу сеять раздоры, но я не виновата, если вижу со своего заднего крыльца, как ваша служанка Би заигрывает с мальчишками из лавки и…
- Миссис Богарт! Я доверяю Би, как самой себе!
- Ах, милочка, вы меня не поняли! Я уверена, что она хорошая девушка. Я только хочу сказать, что она еще совсем юная, и как бы кто-нибудь из наших городских парней не довел ее до греха! В этом, конечно, виноваты их родители, раз позволяют им шляться повсюду, где они могут наслушаться всяких пакостей. Будь моя воля, я не позволяла бы никому из них, ни мальчикам, ни девочкам, знать что-нибудь, о… таких вещах, пока они не поженятся. Ужас берет, как послушаешь некоторых людей! Их слова показывают, какие грязные помыслы у них в душе, и единственное спасение для них - это вернуться к богу и уповать на его милосердие. Вот я, например, каждую среду на наших молитвенных собраниях становлюсь на колени и говорю: "О господи, если я не жалкая грешница, то лишь по твоей неисповедимой доброте…" Я бы заставила всех этих мальчишек ходить в воскресную школу, где они поучились бы думать о высоких вещах вместо папирос и всякой житейской грязи. А уж самое худшее зло для нашего города - так это все эти бесконечные танцы: молодые люди прижимают к себе девушек и при этом узнают… О, это ужасно! Я говорила мэру, что этому надо положить конец, и… Тут в городе есть один мальчик, я не хочу подозревать или злословить, но…
Прошло полчаса, прежде чем Кэрол удалось бежать.
Она остановилась у своего крыльца и со злобой подумала: "Если на стороне этой женщины ангелы, то у меня нет выбора: я должна быть на стороне дьявола. Но разве она не похожа на меня? Ведь она тоже хочет исправить город! Она тоже всех критикует. Она тоже считает, что мужчины вульгарны и ограниченны. Неужели я такая же? Страшно подумать!"
В этот вечер она не просто согласилась сыграть в криббедж с Кенникотом, она сама предложила ему партию и вдобавок проявила пылкий интерес к земельным сделкам и к Сэму Кларку.
VIII
Как-то еще до свадьбы Кенникот показал Кэрол фотографию ребенка и бревенчатой хижины Нилса Эрдстрема, но ей до сих пор не случилось видеть самих Эрдстремов. Они были для нее просто "пациентами доктора". Однажды в середине декабря Кенникот позвонил по телефону:
- Не хочешь ли надеть шубку и проехаться со мной к Эрдстремам? Сейчас совсем тепло. У Нилса желтуха.
- О, с удовольствием!
Она побежала надевать шерстяные чулки, высокие ботики, свитер, шарф, шапочку, варежки.
Снег был слишком глубок для автомобиля. Они поехали в неуклюжей высокой коляске, укутанные синим грубошерстным пологом, шершавым и колючим, а поверх еще бизоньей полостью, облезлой и траченной молью; эта полость служила еще в те времена, когда стада живых бизонов бродили по прерии в нескольких милях к западу.
Разбросанные домики, мимо которых они проезжали по городу, казались маленькими и одинокими среди огромных, занесенных снегом дворов и широких улиц. Кенникот и Кэрол пересекли железную дорогу и сразу очутились за городом. У рослых пегих лошадей валил из ноздрей пар. В поле они пошли рысью. Экипаж поскрипывал в такт их бегу. Кенникот правил, покрикивая: "Эй, вы, милые, легче!"
Он о чем-то думал и не замечал Кэрол. Все же именно он бросил: "Смотри, как там красиво!", - когда они приблизились к дубовой роще, где луч изменчивого зимнего солнца дрожал в рытвине меж двух сугробов.
Из прерии они выехали в поля, на месте которых двадцать лет назад был лес. Казалось, одна и та же картина тянется так без перемен до самого северного полюса: отлогие холмы, колючий кустарник, поросшие тростником речонки, норки ондатр, поля, на которых из - под снега торчат замерзшие бурые комья.
Мороз пощипывал нос и уши. Дыхание Кэрол замерзло на воротнике. Пальцы ныли.
- Подмораживает, - сказала она.
- Угу…
Это был весь их разговор за три мили. Но ей было хорошо.
Они добрались к Эрдстремам в четыре часа, и Кэрол с волнением узнавала следы героической борьбы, некогда заманившей ее в Гофер-Прери: расчищенные поля, канавы среди пней, бревенчатую хижину, промазанную глиной и крытую соломой. Но дела у Нилса шли хорошо. Хижиной он теперь пользовался как амбаром: позади нее вырос новый дом, самодовольный, несуразный, типичный для Гофер-Прери дом, еще более голый и уродливый от блестящей белой краски и розовых украшений. Все деревья вокруг были вырублены, и дом казался таким беззащитным, отданным во власть ветров, забытым в самой середине равнодушной голой вырубки, что Кэрол невольно вздрогнула. Но их тепло встретили и провели в недавно оштукатуренную кухню, где стояла черная плита с никелированными ручками, а в углу - новенький сепаратор.
Миссис Эрдстрем пригласила Кэрол в гостиную, где граммофон и дубовая, обтянутая кожей кушетка свидетельствовали о процветании дома - по нормам прерии. Но Кэрол присела на корточки перед плитой и повторяла:
- Прошу вас, не беспокойтесь обо мне!
Когда миссис Эрдстрем последовала за доктором в комнату, Кэрол с интересом оглядела крашеный сосновый буфет, вставленное в рамку свидетельство о конфирмации, остатки яичницы с колбасой на обеденном столе у стены и над ним - чудо из календарей, украшенный, помимо изображения молодой румяной красотки и рекламы магазина Эксела Эгге на шведском языке, еще термометром и подставкой для спичек.
Кэрол заметила, что из прихожей на нее смотрит мальчик лет четырех-пяти, с большими глазами, крепким ртом и широким лбом, одетый в грубую рубашку и вылинявшие штанишки. Он спрятался, потом выглянул снова, держа кулачок у рта и пугливо повернувшись к гостье боком.
Она старалась припомнить… Как это было?.. Кенникот сидел с ней у форта Снеллинг и уговаривал ее: "Посмотрите на этого чумазого младенца! Тут нужна рука женщины, такой, как вы".
Тогда она была в волшебном царстве солнечного заката, весенней прохлады и любопытства пробуждающейся любви… Она потянулась к мальчику или к этому воспоминанию.
Он бочком проковылял в дверь, с опаской посасывая большой палец.
- Здравствуй, - сказала она. - Как тебя зовут?
- Хи-хи-хи!
- Ты совершенно прав. Я согласна с тобой. Глупые люди вроде меня всегда спрашивают детей, как их зовут.
- Хи-хи-хи!
- Поди-ка сюда, я расскажу тебе сказку… Гм, я и сама не знаю о чем, но там будет стройная героиня и прекрасный принц.
Мальчик стоически выслушивал чепуху, которую она плела. Он больше не хихикал. Еще немного, и она завоюет его доверие. Вдруг зазвонил телефон - два долгих звонка и один короткий.
Миссис Эрдстрем прибежала и крикнула в трубку:
- Алло! Да, да, ферма Эрдстрема! Что? Ах, вам доктора?
Кенникот появился и загудел в телефон:
- Да! Что надо? Ах, это вы, Дэйв! Что там? Какой Моргенрот? Адольф? Хорошо. Ампутация? Гм… так, так… Вот что, Дэйв: пусть Гэс запряжет лошадь и свезет туда мои хирургические инструменты и пусть захватит хлороформ. Я поеду прямо отсюда. Пожалуй, домой сегодня не попаду. Вы застанете меня у Адольфа. А? Нет, Кэрри, я думаю, сможет дать наркоз. До свидания. А?
Нет. Расскажете мне об этом завтра: на этой чертовой фермерской линии вечно подслушивают!
Он повернулся к Кэрол.
- Понимаешь, размозжило руку Адольфу Моргенооту, он живет в десяти милях на юго-запад от города. Чинил хлев, на него упало бревно и, кажется, основательно покалечило. Дэйв Дайер говорит, что, может быть, руку придется отнять. К сожалению, надо ехать прямо отсюда. Досадно, что приходится тащить тебя с собой в такую даль!
- Это ничего. Обо мне не беспокойся.
- Как ты думаешь, ты могла бы дать больному наркоз? Обычно это делает мой кучер.
- Если ты покажешь как.
- Отлично. Ты слышала, как я отделал этих любителей подслушивать чужие разговоры? Надеюсь, они слышали меня!.. Вот что, Бэсси, не беспокойтесь о Нилсе. Все идет хорошо. Завтра поезжайте сами или попросите соседей и закажите лекарство по этому рецепту у Дайера. Давайте Нилсу по чайной ложке каждые четыре часа. До свидания. А-а! Вот он, малыш! Не может быть. Бэсси, чтобы это был тот самый, что постоянно у вас хворал! Браво, он теперь такой большущий, солидный швед, скоро перерастет отца!
Грубоватая ласка Кенникота заставила ребенка завизжать от восторга, которого не могла вызвать в нем Кэрол. И смиренная жена, которая шла теперь за доктором, спешившим к коляске, мечтала уже не о том, чтобы лучше играть Рахманинова или строить ратуши, а о том, чтобы уметь щелкать языком и смешить детишек.
От заката остался лишь розовый отсвет на серебряном куполе неба, окаймленном дубовыми ветвями и тонкими сучьями кленов. Силосная башня далеко на горизонте из красной превратилась в лиловато-серую. Фиолетовая дорога исчезла, и без огней, во мраке разрушенного мира, они мчались вперед, в пустоту.
Вся дорога до фермы Моргенрота была в ухабах и рытвинах. Пригревшись, Кэрол заснула и очнулась, только когда они приехали.
Дом здесь не сверкал новизной, в нем не было спесивого граммофона; низкая выбеленная кухня пропахла молоком и капустой. Адольф Моргенрот лежал на диване в столовой, которой редко пользовались. Его грузная, изнуренная работой жена от волнения то и дело всплескивала руками.
Кэрол предвкушала, как ее Кенникот свершит сейчас нечто изумительное и великолепное. Но он нарочито небрежно поздоровался с больным:
- Что это, Адольф, придется вас чинить, а?
Потом вполголоса обратился к его жене:
- Hat die аптека мою schwarze сумку hier geschickt? Так - schon. Wieviel Uhr ist's? Sieben? Nun, lassen unsein wenig ужин zuerst haben. У вас было отличное пиво, осталось еще? Giebt's noch Bier?
Поужинал он за четыре минуты. Затем, сбросив пиджак, засучив рукава, он куском желтого кухонного мыла стал тереть руки над жестяным тазом.
Расправляясь с ужином, состоявшим из говядины с капустой, ржаного хлеба и пива, Кэрол не решалась смотреть из кухни в сторону комнаты. Там стонал больной. Все же, бросив туда один беглый взгляд, она успела увидеть, что расстегнутый ворот его синей фланелевой рубашки открывает табачно-бурую жилистую шею, местами поросшую черными и седыми волосами. Сам Адольф, как труп, покрыт простыней, а поверх простыни лежит размозженная правая рука, завернутая в окровавленные полотенца.
Но вот Кенникот с веселым видом направился в столовую, и Кэрол пошла за ним. Неожиданно мягким движением крупных пальцев он размотал полотенце, и из - под него показалась рука, которая ниже локтя была куском сочащегося кровью мяса. Больной взвыл от боли. Кэрол стало душно, все поплыло у нее перед глазами, и она бросилась в кухню к стулу. Сквозь муть тошноты она услыхала ворчливый голос Кенникота:
- Боюсь, придется отнять ее, Адольф! Что такое вы наделали? Упали на лезвие жатки? Сейчас сделаем все что надо. Кэрри! Кэрол!
Она не могла, никак не могла встать. Но все-таки очутилась на ногах. Ноги у нее были словно из ваты, глаза застилало, в ушах стоял гул. Она не могла дойти до столовой. Испугалась, что потеряет сознание. Но вот она уже в столовой, прислонилась к стене, делает попытку улыбнуться. Ее обдает жаром и холодом. Кенникот говорит через плечо:
- Послушай, помоги мне и миссис Моргенрот перенести его в кухню на стол! Нет, сначала пойди и сдвинь там вместе оба стола и постели на них одеяло и чистую простыню.