Это было спасение. Она сдвинула тяжелые столы, выскребла их, аккуратно накрыла простыней. В голове у нее прояснилось; она уже могла спокойно смотреть, как ее муж и фермерша раздевали стонущего больного, надевали на него чистую ночную рубашку и мыли его руку. Кенникот начал раскладывать инструменты. И тут она вдруг поняла, что без всяких больничных приспособлений, нисколько не смущаясь их отсутствием, ее муж - ее муж! - готовился произвести хирургическую операцию, то удивительное, дерзновенное дело, о котором приходится читать в рассказах о знаменитых врачах.
Она помогла перенести Адольфа в кухню. Бедняга так перепугался, что не мог идти сам. Он был тяжел, от него пахло потом и конюшней. Но она обняла его за талию, ее аккуратная головка была у его груди. Она тянула его и прищелкивала языком, подражая Кенникоту.
Когда больной очутился на столе, Кенникот наложил ему на лицо стальную маску с ватной подкладкой и сказал Кэрол:
- Вот сиди тут, у изголовья, и капай эфир-примерно с такой скоростью, видишь? Я буду следить за дыханием. Ну вот, смотри, да ты у меня заправский ассистент! У самого Оксенера лучшего не было!.. Ну, ну, Адольф, спокойнее! Больно не будет. Нисколечко! Сейчас ты спокойно уснешь, и больно совсем не будет. Schweig' mal! Bald schlaft man grad wie ein Kind. So! So! Paid geht's besser!
Следя, чтобы эфир капал в указанном Кенникотом темпе, Кэрол с восхищением взирала на супруга, как на истинного героя.
Он покачал головой:
- Темно, очень темно! Станьте-ка сюда, миссис Моргенрот, и подержите лампу! Hier, und dieses… dieses лампу halten - so!
При тусклом мерцании лампы он начал работать быстро и уверенно. В комнате стояла тишина. Кэрол старалась смотреть на него, лишь бы не видеть капающую кровь, багровый разрез и зловещий скальпель. Пары эфира были приторны и удушливы. Ей казалось, что голова у нее отделяется от туловища. Рука ослабела.
Окончательно сломила ее не кровь, а скрежет хирургической пилы по живой кости. Она боролась с дурнотой, но была побеждена. Сквозь туман услыхала она голос Кенникота:
- Тебе плохо? Выйди на минуту на воздух. Теперь Адольф будет спать.
Она с трудом поймала ручку двери, которая дразнила ее, описывая круги перед ее глазами. Выбралась на крыльцо. Глубокими вдохами вбирала в грудь холодный воздух. В голове прояснилось. Когда она вернулась, ее взор охватил сразу всю сцену: мрачную, как пещера, кухню, два молочных бидона, серое пятно в углу, подвешенные к балке окорока, полосы света у дверцы печки, а посредине - освещенного маленькой лампой, которую держала испуганная толстая женщина, доктора Кенникота, склоненного над обрисовывавшимся под простыней телом, - хирурга с забрызганными кровью, голыми до локтя руками в желтых резиновых перчатках, снимавшего турникет. Лицо его оставалось бесстрастным, кроме тех мгновений, когда он оборачивался к фермерше и ворчал:
- Держите лампу покрепче, еще немного - noch bios ein wenig!
"Он говорит на простонародном ломаном немецком языке - языке жизни, смерти, рождения, земли. А я читаю по-французски и по-немецки - на языке сентиментальных влюбленных, на языке елочных игрушек. И я воображала, что культура - это моя привилегия!" С чувством благоговения перед этим человеком она снова стала на свое место.
Через несколько минут Кенникот бросил:
- Довольно! Больше не давай эфира.
Он занялся перевязкой артерии. Его угрюмое спокойствие казалось ей героизмом. Когда он зашил культю, она пробормотала:
- О, я прямо преклоняюсь перед тобой.
Он удивился:
- Почему? Тут нет ничего особенного. Вот если бы как на прошлой неделе… Дай-ка мне еще воды! Да, на прошлой неделе у меня был больной с прободением брюшины, а когда я разрезал, смотрю, - да это язва желудка, о которой я и не подозревал!.. Так-то! Слушай, мне здорово хочется спать. Останемся лучше здесь, домой ехать поздно. И, сдается мне, начинается метель.
IX
Они спали на перине, укрывшись своими шубами. Утром пришлось пробивать лед в кувшине - огромном кувшине с цветами и позолотой.
Предсказанная Кенникотом метель не состоялась. Когда они выехали, было пасмурно и начало теплеть. Проехав около мили, Кэрол заметила, что Кенникот то и дело поглядывает на темное облако, надвигающееся с севера. Он заставил лошадей перейти на быструю рысь. Но, погрузившись в созерцание окружающего мрачного ландшафта. Кэрол забыла о несвойственной мужу торопливости. Бледный снег, колючая щетина прошлогоднего жнивья и мохнатые кусты растворились в серой мгле. Пригорки отбрасывали холодные тени. Ивы вокруг придорожной фермы раскачивались на ветру, и там, где слезла кора, их оголенные стволы белели, как тело прокаженного. Снежные хлопья стали твердыми и острыми. Все кругом приобрело суровый вид, и черная туча с аспидно-серым краем закрыла небо.
- Кажется нам не миновать сильного бурана, - соображал Кенникот. - Впрочем, можно будет заехать к Бену Мак-Гонегалу.
- Буран? Неужели? Ах!.. В детстве буран всегда был для нас забавой. Папа не шел в суд, и мы все смотрели в окно, как несется снег.
- В прерии это плохая забава. Можно сбиться с пути. Замерзнуть насмерть. Нельзя рисковать.
Он прикрикнул на лошадей. Теперь они мчались во весь дух, и коляска подпрыгивала по замерзшим колеям.
Весь воздух вдруг кристаллизовался в большие сырые хлопья. Спины лошадей и бизонья полость покрылись снегом. Лицо Кэрол стало влажным. На тонкой рукоятке кнута появился белый ободок. Похолодало. Снежные хлопья становились все тверже. Они летели почти горизонтально, прилипая к лицу.
В ста шагах Кэрол уже ничего не могла различить.
Кенникот нахмурился. Он нагнулся вперед, крепко держа в меховых рукавицах вожжи. Кэрол была уверена, что он справится, и не волновалась. Он всегда справлялся с трудностями.
Только он был реальностью, весь остальной мир исчез, исчезла обычная жизнь. Они затерялись в бушующей снежной стихии. Кенникот наклонился к жене и крикнул:
- Я отпущу поводья! Лошади сами привезут нас к жилью.
С ужасным толчком коляска накренилась, попав двумя колесами в канаву, но лошади рванули и опять выбрались на дорогу. Кэрол ахнула. Она старалась храбриться, но не выдержала и до подбородка закуталась в шерстяной полог.
Справа как будто зачернела стена.
- Я знаю этот амбар! - прокричал Кенникот.
Он натянул вожжи. Выглянув из-под полога, Кэрол увидела, как он, закусив губу, быстро маневрировал, то опуская, то снова придерживая лошадей.
Он и стали.
- Это ферма. Закутайся в полость и пойдем! - крикнул он.
Вылезть из экипажа было все равно, что нырнуть в ледяную воду, но, почувствовав под собой твердую почву, Кэрол улыбнулась мужу. Ее личико, маленькое и по - детски розовое, выглядывало из-под наброшенной на плечи бизоньей шкуры. В бешеном вихре хлопьев, царапавших и слепивших глаза. Кенникот выпряг лошадей. Потом повернулся, запахнувшись в шубу, и грузно зашагал вперед, держа поводья в руке. Кэрол уцепилась за его рукав. Они подошли к еле заметному в снежном вихре амбару, наружной стеной выходившему прямо на дорогу. Пробираясь вдоль стены, Кенникот нащупал ворота и ввел Кэрол сначала во двор, а потом и в сарай. Внутри было тепло. Внезапная тишина оглушила их. Он заботливо отвел лошадей в стойла. Ноги у Кэрол ломило от холода.
- Побежим в дом! - сказала она.
- Нельзя покамест. Сейчас его не найти. Тут не трудно заблудиться и в десяти шагах от дома. Посидим здесь, возле лошадей. В дом перебежим, когда стихнет буран.
- Я окоченела. Совсем не могу ходить.
Он отнес ее в стойло, стянул с нее ботики и ботинки, время от времени согревая дыханием свои красные пальцы, пока возился со шнурками. Потом растер ей ноги, укрыл ее бизоньей шкурой и попонами из лежавшей в яслях груды. Ею овладела сонливость, буря убаюкала ее.
Она вздохнула:
- Ты такой сильный и такой ловкий и не боишься ни крови, ни бури…
- Привык. Единственное, чего вчера опасался, - это как бы не вспыхнули эфирные пары.
- Не понимаю.
- Да просто Дэйв, болван такой, прислал мне эфир вместо хлороформа. Ты, конечно, знаешь, что пары эфира очень легко воспламеняются, а тут еще эта лампа над самым столом! Но оперировать надо было: рана была полна грязи.
- Ты знал все время, что… что мы оба могли взлететь на воздух? Ты знал это, когда оперировал?
- Понятно. А ты разве не знала? Э, да что это с тобой?
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
I
Кенникоту очень понравились рождественские подарки жены, и он, в свою очередь, подарил ей бриллиантовую брошь. Но она не могла убедить себя, что его действительно трогают праздничные обряды, убранное ею деревцо, три вывешенных ею чулка, ленты, золоченые печатки и бумажки с пожеланиями, запрятанные в игрушки. Он только сказал:
- Ты очень мило все устроила. Отлично! Не пойти ли нам сегодня к Элдерам сыграть в пятьсот одно?
Она вспомнила рождественские выдумки своего отца: священную старую тряпичную куклу на верхушке елки, груду дешевых подарков, пунш, веселые песенки и жареные каштаны. Она видела вновь, как судья торжественно вскрывает написанные детскими каракулями забавные записки: "хочу покататься на санях", "а Санта-Клаус правда существует?"… Видела, как он оглашает длинный обвинительный акт против самого себя - человека, склонного к сентиментальности и поэтому угрожающего чести и спокойствию штата Миннесоты… Вновь сидела в санках и смотрела на его худые ноги, мелькающие у нее перед глазами.
Дрожащим голосом она пробормотала:
- Надо сбегать надеть ботики: в туфлях холодно.
В не слишком романтическом уединении запертой ванной она присела на скользкий край ванны и заплакала.
II
У Кенникота было несколько пристрастий: медицина, покупка земельных участков, Кэрол, автомобиль и охота. Однако трудно было бы установить, в каком порядке они следовали. Правда, в медицинских вопросах его страсти были горячи. Он преклонялся перед одним знаменитым хирургом, возмущался другим за то, что тот хитро убеждал провинциальных врачей привозить к нему больных, нуждавшихся в операции, он не признавал дележки гонорара, гордился новым рентгеновским аппаратом. Но ничто не давало ему такого блаженства, как автомобиль.
Он ухаживал за купленным два года назад бьюиком даже зимой, когда машина стояла в гараже за домом. Он наполнял масленки, лакировал щитки, выгребал из - под заднего сиденья перчатки, медные шайбы, скомканные карты, пыль и замасленные тряпки. В зимние дни он выходил и подолгу глубокомысленно смотрел на свою машину. С волнением говорил он о сказочном путешествии, которое проектировал на следующее лето. Бегал на станцию, приносил домой железнодорожные карты и размечал на них автомобильные маршруты от Гофер-Прери до Уиннепега, или Де-Мойна, или Гранд Марэ, рассуждая вслух и ожидая от жены живейшего отклика на такие академические вопросы, как: "Интересно, если махнуть от Ла-Кросса в Чикаго, можно ли сделать по дороге остановку в Барабу?"
Автомобилизм был для него несокрушимой верой, священным культом, где искры магнето заменяли восковые свечи, а поршневые кольца обладали святостью церковных сосудов. Его литургия состояла из размеренно скандируемых фраз: "Очень хвалят перегон от Дулута до водопада Интернейшнл-фоллз".
Охота точно так же была служением, полным непонятных для Кэрол метафизических откровений. Всю зиму он читал каталоги охотничьих принадлежностей и вспоминал об удачных выстрелах минувшего лета: "Помнишь тот раз, перед самым закатом, когда я сбил двух уток с большой дистанции?" Не реже одного раза в месяц он вытаскивал из промасленного фланелевого чехла свое излюбленное магазинное ружье. Он смазывал затвор и переживал мгновения тихого экстаза, целясь в потолок. По воскресеньям утром Кэрол слышала его шаги на чердачной лестнице и еще через час заставала его там роющимся среди старых сапог, деревянных подсадных уток и жестянок для завтрака или задумчиво разглядывающим старые патроны. Он протирал рукавом медные гильзы и покачивал головой, сокрушаясь их бесполезностью.
Он сохранял приспособления для штамповки пыжей и литья пуль, которыми пользовался еще мальчиком.
Однажды в хозяйственном пылу Кэрол захотела избавиться от них и сердито спросила:
- Почему ты не подаришь кому-нибудь этот хлам?
Но он торжественно выступил на защиту любимых вещей:
- Как знать, может быть, все это еще пригодится!
Она вспыхнула. У нее мелькнула мысль, что он подумал о ребенке, который будет у них, когда, как он выражался, "они смогут себе это позволить".
С неясной тайной болью ушла она вниз, наполовину убежденная - но лишь наполовину, - что такая отсрочка в осуществлении ее материнства ужасна и противоестественна - это жертва ее заносчивости и его осторожному стремлению к богатству.
"Но было бы хуже, если бы он был, как Сэм Кларк, и настаивал, чтобы были дети! - подумала она и мысленно же добавила: - Будь Уил принцем, о котором я мечтаю, разве я сама не потребовала бы ребенка?"
Земельные сделки Кенникота знаменовали собой его материальные успехи и в то же время были его любимой забавой. Разъезжая по фермам, он замечал, где хлеба взошли хорошо; прислушивался к сообщению, что такой - то непоседливый фермер "подумывает продать землю и перебраться в Альберту". Расспрашивал ветеринара о сравнительных достоинствах различных пород скота; справлялся у Лаймена Кэсса, действительно ли Эйнар Юселдсон собрал сорок бушелей пшеницы с акра. Постоянно советовался с Джулиусом Фликербо, который недвижимостью интересовался больше, чем законами, а законами - больше, чем правосудием. Изучал карты округа и читал объявления об аукционах.
Это давало ему возможность покупать участок по полтораста долларов за акр и через год, сделав в амбаре цементный пол и проведя в дом воду, продавать его по сто восемьдесят и даже по двести.
Обо всех этих подробностях он часто беседовал с Сэмом Кларком… Слишком часто, по мнению Кэрол.
Он считал, что его пристрастия - автомобиль, охота и земельные сделки - должна разделять и Кэрол. Но он не рассказывал ей того, что могло бы пробудить в ней подлинный интерес. Он говорил только об очевидном и скучном, никогда не растолковывая ей дальних перспектив своего финансового могущества или принципов устройства автомобиля.
В этот месяц увлечения мужем она с жаром старалась вникнуть в его любимые занятия. Она дрожала в гараже, пока он тратил полчаса на решение вопроса, подлить ли в радиатор спирта или патентованного антифриза или же спустить воду совсем.
- Впрочем, нет! Спущу воду, а тут вдруг потеплеет…
Хотя, конечно, можно залить радиатор снова, это не так уж долго - два-три ведра, и все… А что, если ударит мороз, прежде чем я соберусь спустить воду?.. Вот некоторые наливают керосин, но, говорят, от него портятся шланги… Куда я дел гаечный ключ?.
На этом месте она оставила надежду сделаться автомобилисткой и ушла в дом.
В пору возникшей между ними новой близости он стал общительнее и больше говорил о своей практике. Он рассказывал Кэрол с неизменным предписанием никому дальше не передавать, что миссис Сэндерквист опять ожидает ребенка и что "со служанкой Хоулендов случился грех". Но когда она задавала вопросы по существу, он не знал, как ответить. Когда она спросила:
- Как, собственно, удаляют гланды?
Он, зевая, ответил:
- Удаляют гланды? Очень просто. Если есть гной, надо оперировать. Их просто вырезают… Ты не видела газету? Куда это Би дела ее, черт возьми!
Больше она не спрашивала.