В глазах у него стали вращаться круги и в ладонях рук заползали мурашки.
- Так вот я и хотел, добрейший Иван Прокофьич, предложить вам… по приятельству… как ваш однокурсник… Вы, конечно, выдержите экзамен по первому разряду. Два года обеспеченного существования… Это был бы простой заем… а вовсе не одолжение. Вы понимаете… Я не хочу корчить из себя мецената. А с другой стороны, мы с вами не в таких дружеских отношениях, чтобы я мог себе позволить делиться с вами моим избытком.
Речь Пятова так и лилась. Он ласково улыбался глазами и пальцами правой руки все дотрагивался до борта сюртука Заплатина.
Тот дольше не мог молчать.
- Покорно спасибо! - глухо выговорил он и встал во весь рост.
Пятов оставался на диване.
- Вы это сказали таким тоном…
- Не знаю. Но позвольте спросить вас, господин Пятов, - вы считаете меня идиотом? Да?
- С какой стати?
- Нет, ответьте мне сначала: идиотом? Вы измыслили такую тонкую комбинацию и думаете, что я ничего не пойму? Вы предлагаете мне сначала удалиться на вакацию, а потом взять у вас содержание на два года и уехать в Германию? Так ведь?
- Что же тут обидного?
- Довольно, господин Пятов! Ни в каких ваших подачках я не нуждаюсь.
- Это ни с чем не сообразно! - брезгливо проговорил
Пятов, поднявшись с дивана, и повел плечами.
- Довольно! - глухо крикнул Заплатил. - Не нужно мне вашей подачки. И вашу гнусную, селадонскую комбинацию вижу насквозь. Что ж, скажите, вы сделали мне это благородное предложение с согласия Надежды
Петровны?
- Вовсе нет! - почти взвизгнул Пятов. - Это наше с вами дело… дело партикулярное.
- Может быть, может быть!
Губы вздрагивали у Заплатина.
- И вам одному пришла эта счастливая мысль?
- Но почему вы так к этому отнеслись? Кажется, тут, кроме моего товарищеского участия, нет ничего?
- Не нуждаюсь я в вашем участии, Пятов. Но повторяю: я идиотом никогда не был. И как бы к вам в настоящую минуту ни относилась Надежда Петровна, я вам прямо, по-студенчески, говорю: вы ведете себя недостойно.
- Продолжайте!
Пятов отступил два шага назад и стал спиной к бюро, опираясь на его борт своим корпусом.
- Да. Недостойно! Я слова своего не беру.
- Почему же, смею спросить вас!
- Систематически развращать молодую девушку, показывая ей… какие вы на нее имеете виды?
- А вы почему знаете, Заплатин, какие именно?
- И вам известно, что она невеста другого!
- А - вот оно что! Wo liegt des Pudels Kern! Слы хали немецкую поговорку?.. Она - ваша невеста?
Я это знаю и, кроме внимания, ей ничего не оказывал.
- Да, зазывая ее к себе на завтраки, с глазу на глаз.
- Что ж такого! Это не свидание в cabinet particulier. Вы изволите говорить, что я ее систематически развращаю? Ха, ха! Позвольте мне вам доложить, милейший Заплатин, что она нас обоих, как бы это выразить… Вам известно французское выражение: elle va nous rouler?.. Оставим фразы. Девушке этой двадцать лет, она на полной свободе, она - ваша невеста до тех пор, пока ей это угодно.
- А вы - другой претендент?
- Я не обязан вам отчетом в своих намерениях. Отец ее мог бы мне задавать такие вопросы. Нынче не те времена, милейший Заплатин. Мой приятель, товарищ по лицею, привез в деревню к невесте шафера и отлучился на одну неделю. А шафер прилетел к нему объявить, что оная девица желает иметь мужем его, а не первого жениха. И это в лучшем дворянском обществе… на глазах у родителя… Ergo, - выговорил Пятов таким же звуком, как и в разговоре с немцем, когда он торговался из-за полкопейки на аршин миткаля.
- Вы не смеете так говорить! Это цинизм! - задыхаясь, выговорил Заплатин, подаваясь к нему.
- Потише! Вы, во-первых, у меня; а во-вторых, я, повторяю, не обязан вам ни каким-либо объяснением, ни оправданием. Если вы позволите себе сказать хоть одно оскорбительное слово - предупреждаю вас, что я шутить не буду. Я стреляю не хуже всякого парижского журналиста.
- Вот как!
Заплатину все эти вызывающие фразы и фигура
Элиодора показались вдруг очень забавны.
Он подошел к дивану, взял тетрадку и, подавая ее, сказал:
- Вот моя работа. Книги и прочее пришлю с посыльным.
Мы в расчете. Больше я на вас работать не желаю.
- На здоровье!
- Вы, пожалуй, правы. Если между вами и этой особой был уговор насчет устройства моей судьбы, то с моей стороны слишком наивно изображать из себя рыцаря. И я скажу - на здоровье. На то у вас и тятенькины миллионы, и денежка, которую вы сейчас выторговали у немца за миткаль - тоже пригодится.
Пухлые бритые щеки Пятова стало подергивать; но красные губы силились улыбаться. Одной ногой он нервно дрыгал, сохраняя все ту же позу на краю письменного стола.
- Счастливо оставаться! - кинул ему Заплатин, берясь за свою фуражку.
- Доброго здоровья! У вас, должно быть, нервы не в порядке. А насчет той особы будьте благонадежны.
Она окажется посильнее нас обоих.
Что-то еще сказал Пятов; но Заплатин уже не слыхал этих слов, и только на улице морозный воздух, пахнув ему в лицо, освежил голову и заставил овладеть собою.
XIV
Дни летели у Нади Синицыной так быстро, что она точно теряла им счет.
Давно ли выпал первый снег, а теперь уже и Новый год позади.
Она вспомнила о Новом годе только за день до него - так она была увлечена репетициями в кружке пьесы, где ей сразу дали главную роль.
Вспомнила и о Ване Заплатине, забежала к нему, не застала дома, хотела написать записку - и не написала.
А в тот же день вечером она - на репетиции условилась отужинать в складчину и встретить Новый год на сцене.
Пригласить его она не могла. Ему слишком противно ее театральство, а если и придет, то будет хмур и неприятен, пожалуй, еще к кому-нибудь приревнует.
Так и пролетел Новый год.
Она забежала домой на минутку, под вечер, чтобы переодеться - и опять на репетицию.
Репетировать будут в первый раз с обстановкой, и она уже приготовила себе платье, в котором должна "создать" эту роль.
Это выражение она уже употребляет.
Хозяйкой своей меблировки Надя очень довольна. С горничной она ладит, комнаты содержатся чисто, и полная свобода насчет возвращения домой в поздние часы.
И еда - сносная.
Только что она перешла в свою спаленку - достать платье, в котором будет играть, - из коридора постучали.
Это ее немного удивило. Прислуга никогда не стучит; а никого постороннего она не ждала.
- Войдите! - громко крикнула она, не выходя в первую комнату, где у нее стояло и пианино.
Послышались мужские шаги. Она их сейчас же узнала.
- Это ты… Ваня? - окликнула она.
- Я, - ответил Заплатин глухо.
- Сейчас… подожди.
Надя положила платье на кровать и вышла к нему в первую комнату.
Заплатин вошел прямо в пальто и, у двери, стал снимать калоши, оставаясь еще в фуражке.
- Здравствуй… С Новым годом. Мы давненько не видались.
- Давненько, - повторил Заплатин и стал снимать пальто.
- Садись… вот сюда! - пригласила она его на угловой диван. - Ты все время был в Москве?
- А то где же?
- Я к тебе заходила… Тебе говорили?
- Нет, никто не говорил.
- Как же, я была… Думала встретить с тобою Новый год.
- Думала? - переспросил Заплатин с особым выражением.
- Мы встречали целой компанией на сцене, после репетиции. Я, признаюсь, боялась, что тебе будет неприятно в этой компании.
Она не договорила. Заплатин сидел, не глядя на нее прямо, и перебирал в руках околыш фуражки; потом бросил ее на стул, рядом, и тогда обернулся к ней лицом.
Оно почти испугало Надю.
- Что с тобой, Ваня? Ты нездоров?
- Послушай, - начал он вздрагивающим голосом, - зачем ты так поступаешь со мною?
Как будто испугавшись, она встала и отошла к окну.
- Как?
И он быстро поднялся.
- Вы с Элиодором Пятовым, твоим теперешним покровителем, надумали средство устранить меня… совсем, когда кончу курс.
- Не понимаю, что ты говоришь, Ваня. Как устранить?
- Не лги, ради Создателя! Не лги! - крикнул он и весь задрожал.
- Я не понимаю, что ты говоришь, - повторила она сильным голосом и, чтобы показать ему, что она его не боится, сделала к нему два шага.
- Не понимаешь?.. Ха, ха! Из каких же это побуждений - из любви ко мне, что ли, Пятов на той неделе стал предлагать мне - содержать меня, на свой счет, целых два года, чтобы я ехал за границу и готовился там на магистра?
- Я в первый раз слышу это.
- А я не верю тому, что ты говоришь. Расчет, кажется, ясен - он хочет удалить меня, чтобы я не торчал тут, чтобы ты попалась ему в сети.
- Да я-то тут при чем, скажи на милость? - возразила
Надя, начинавшая приходить в себя.
- Как будто ты до сих пор не понимаешь, какие виды он на тебя имеет!
- Это его дело! Может, и замечаю. Но я им не увлечена.
- А бегаешь к нему, принимаешь от него завтраки, пьешь шампанское, берешь с него деньги за пустяшные переводы. И все это ты делаешь так, бессознательно, не понимая, чем все это отзывается? Ах, Надя, Надя!
Он почти упал на диван и опустил голову на подушку.
Надя ждала, что он зарыдает. Она присела на диван и начала говорить мягче, дотронулась рукой до его плеча.
- Постыдись, Ваня! Твоя ревность - просто безумие. Ты отравляешь жизнь и себе и мне.
- Молчи, молчи! Ради Бога! - закричал он. - Ты теряешь всякую совесть. Довела себя до того, что он - этот отвратительный хищник - говорит о тебе как о прожженной интриганке, которая - по его выражению - нас обоих проведет и выведет. И он имеет на это право. Ты им пользуешься теперь, имеешь виды и на будущее! В твоем отвратительном актерском мире и нельзя иначе ни чувствовать, ни поступать!
Слезы душили его. Он их глотал и с трудом мог бросать слова.
- Ты кончил? - спросила Надя.
- И то, что ты мне скажешь в оправдание, я не могу принять. Слышишь, не могу!
- Не принимай - твоя воля. Ну, хорошо, я - прожженная кокетка, хищница - под стать Элиодору Пятову, бездушная актерка! Так ведь? Но что же я такое сделала? Познакомил меня с Пятовым ты… Ты и привез меня к нему. Он помог мне попасть на курсы. Я ему за это благодарна. Да, благодарна. Вот мое настоящее призвание, а не курсы истории или ботаники.
Тайно от тебя я к нему не бегала. Я тебе говорила про тот завтрак. Говорила или нет? - почти гневно крикнула Надя, подняв голову. Он не ответил.
- Неужели у тебя так память отшибло? Ну да, я ему нравлюсь, и даже очень. Но я им не увлекаюсь и не увлекусь. И это я тебе говорила.
- Так ты желаешь, - перебил он с искаженным лицом, - чтобы я сделался твоим пособником… вроде тайного альфонса, и чтобы мы вместе обрабатывали и теперь, и впоследствии московского туза-мецената? Так, что ли?
- Ты с ума сошел!
- Нет, я правду говорю. Может быть, ты его и доведешь до того, что он поставит тебе вопрос ребром: желаете быть женой Элиодора Пятова или заурядного бедняка Заплатина? Он и теперь уже не сомневается в твоем ответе.
- А ты?
Голос Нади дрогнул.
- Какое же может быть сравнение между нами для тебя, если он согласится оставить тебя на сцене? Я - и миллионщик меценат!
Заплатин порывисто схватил себя за голову обеими руками выше затылка, потом обернулся лицом к Наде и, близко придвинувшись, бросил ей:
- Скажи теперь… скажи! Кого ты выберешь?
- Не знаю, - ответила она твердо и с недобрым блеском в глазах. - Ты так ведешь себя со мною, что другая бы на моем месте сейчас же разорвала с тобой. Так слишком делается тяжело, Иван Прокофьич, продолжала она, меняя тон. - Я уже говорила вам не один раз, что в рабстве не желаю быть ни у кого. Оттого что девушка обручилась с вами - она должна всю жизнь свою закабалить? Для нее открывается чудная дорога, а вы смотрите на дорогое ей дело как на гадость, на разврат! И считаете еще себя большого развития человеком… Интеллигент! Нечего сказать!
Она прошлась по комнате взад и вперед и опять села на диван.
Заплатин сидел все в той же позе, охватив сзади низко опущенную голову обеими руками, и нервно, ритмично качал ее.
И вдруг он опустился на пол, подполз к коленям Нади и, упав на них головой, зарыдал.
Она не отталкивала его.
- Прости! - с трудом выговаривал он. - Я безумный. Не могу совладать с собою. Пойми ты это, Надя. Ежели бы тебя забрало такое же чувство, ты бы поняла и простила.
Он стал целовать ее руки, все еще стоя на коленях.
Ей сделалось жаль его больше, чем в другие разы, когда между ними выходили сцены.
- Нельзя так, Ваня! - гораздо мягче заговорила она. - Ну… встань, сядь сюда… Поговорим ладком. У меня есть еще полчаса свободных… Ты не возмущайся - я не могу манкировать этой репетицией. Она вроде генеральной.
Он слушал ее с отуманенной головой. Но его сейчас же кольнуло в сердце ее актерское слово.
В его душе - ад; а она может ему уделить только полчаса, и ей нельзя "манкировать" грошовой любительской репетицией.
Вот что предстоит ему всю жизнь, если она и останется ему формально верна и будет его женой, когда он сдаст экзамен.
"Всю жизнь!" - внутренне крикнул он.
Руку его держала Надя и, склонясь к нему головой, еще мягче говорила:
- Надо ладиться, Ваня! Всякому свое. Ты будешь профессор, чиновник или там адвокат… Я не стану требовать, чтобы ты из-за меня портил свою дорогу. Разумеется, хорошо будет жить всегда вместе, круглый год. Но случиться может, что и нельзя будет. Придется на сезон… зимний или летний… в разделку. Как же иначе быть?
- Как же быть! - точно про себя повторил Заплатин, и его глаза смотрели в пространство.
- Все от нас самих будет зависеть. От согласия… от доверия. А без этого на что же мы пойдем… поженившись? На ад кромешный?
Он крепко сжал ее руку и повернулся к ней лицом.
- Ты правду говоришь, Надя. Ад кромешный. И я должен тебя от него избавить.
- Как же это… Ты?
- По-другому любить не могу. Ты сама видишь. А это гадко - так ревновать. Дальше пойдет еще хуже, когда ты поступишь на сцену. Не о себе я должен думать, а о тебе, Надя… Переделать себя я не буду в силах до тех пор, пока ты мне дорога… как любимое существо.
- Надо себя побороть, Ваня.
- Выслушай меня до конца!..
Он перевел дыхание и стал говорить медленнее, сдерживая слезы.
- Не в состоянии я буду мириться с тем миром, куда тебя тянет, Надя. Хотя бы ты была с талантом Дузе. Нельзя такому человеку, как я, быть мужем актрисы. Не свои мучения страшат меня, Надя, а то, что я тебе буду вечной помехой. И вот видишь, не способен я в эту минуту ставить такой вопрос: либо я, либо твоя сцена. Я должен отказаться, а не ты.
Он обнял ее и опять беззвучно зарыдал. Надя чувствовала, как вздрагивает все его тело.
- Это ты… не зря, Ваня? - чуть слышно вымолвила она, чувствуя, как у нее в груди точно все захолодело.
Долго не мог он ничего произнести, потом отнял руки и откинул голову на спинку дивана.
- Не вини себя ни в чем, - начал он. - Откажись ты сейчас от сцены - я на это не пойду.
- Значит, ты сам разрываешь то, что между нами есть?
Не было раздирающего горя в звуках голоса Нади. Она была сражена - и только, и способна на жертву. Но внутренний голос подсказывал ей - кто из них сильнее любит другого: она или ее жених.
- Так лучше, Надя! Жертвы не хочу! Свобода тебе нужна теперь как воздух.
Трепетной рукой он начал снимать с пальца обручальное кольцо.
- Зачем? - почти испуганно спросила она, заметив это.
- Не нужно никаких напоминаний. И ты сними… отдай мне. Чтобы ничто тебя не мучило.
- Ваня! Милый! Ты так меня…
Не договорив, Надя со слезами бросилась обнимать его.
Но оба бесповоротно сознавали, что иначе нельзя.
- Так лучше, - повторял он, стараясь придать своему тону более твердости.
И, отодвинувшись в угол, он спросил:
- Не пора ли тебе на репетицию? Иди. Может, переодеться нужно.
Время было действительно на счету. Через полчаса соберутся, и ей выходить в первом же явлении.
- Иди.
Они разом поднялись. Он положил ей обе руки на плечи и поцеловал в лоб.
- Это в последний раз! - прошептал он. - Но помни, Надя… когда ты почувствуешь, что ты на краю того оврага, куда так легко скатиться на сцене… помни, что у тебя остался товарищ… только товарищ, Иван
Заплатин. Пошли за ним, когда еще не поздно.
Оба тихо заплакали.
XV
Подъезжая к Москве, Заплатин проснулся. Он задремал, должно быть, не больше как на полчаса. А ночь спал дурно.
Сквозь полузамерзлые окна вагона проникал розовый свет морозного утра. В его отделении - для некурящих - было пусто. На одном диване, уткнувшись в подушку, спал пассажир, прикрытый шинелью.
Под колыхание поезда перед Заплатиным стали проходить картины его приволжской родины. Еще вчера он ехал на закате солнца по реке, вдоль длинных полыней. Кое-где лед потрескивал. Лошади бежали бойко. Ямщик в верблюжьем "озяме", с приподнятым большим воротником и в серой барашковой шапке, держался еле-еле на облучке кибитки, то и дело покрикивал: "Эх вы, родимые!" - с местным "оканьем", которое и у Заплатина еще сохранилось в некоторых словах, и правой рукой в желтой кожаной рукавице поводил в воздухе, играя концами ременных вожжей.
От городка до "губернии" нет еще до сих пор чугунки и считается тридцать три версты, а по льду и меньше.
Хорошо было ехать по накатанному пути. Полоса нежного заката тянулась то справа, то левее, меняясь с изгибами берега.
Справа все время поднимался нагорный берег, то покрытый сплошь снегом, то с хвойным лесом.
Тихо было на реке. Изредка попадались деревенские пошевни с мужиком в овчине и шапке с ушами или целый обоз. Кое-где у берега зимовала расшива или пароход.
Воздух был прозрачный, с порядочным морозом. От пристяжных шел пар. Они подпрыгивали в своих веревочных постромках с подвязанными в виде жгутов хвостами.
Ехал он с побывки, после двух недель безмятежного житья при матери, в их домике, на самой набережной. Она была сильно обрадована его внезапным приездом; только потужила немножко, что ее Ваня не встретил с ней Нового года.
Но она сейчас же стала особенно взглядывать на него. Должно быть, и в самом деле вид у него был нехороший. Она думала даже, что он долго лежал больной и скрыл это от нее.
О том, что он больше не жених Нади, он ей в первые дни не говорил. Но не выдержал, да и нельзя же было не предупредить ее.
Не обвиняя ни в чем Надю, он взял все на себя, напирая на то, что они настолько разошлись во всем, что брак в этих условиях немыслим.
Мать его уже знала от отца Нади, что она желает посвятить себя сцене, и призналась ему, что это ее стало тревожить.
- Разве можно связывать свою судьбу… с актрисой? - сказала она ему в первый же их разговор об этом.
Но она не верила тому, что он - по доброй воле отказался от невесты. Не таков ее Ваня!