Не на улице же видеться?!
Они мечтали немало о том, как заживут, когда он кончит курс: но до того времени пройдет чуть не целый год.
Чтобы жениться, студенту надо выйти, хотя на время, а это ему - в его особом положении - совсем некстати. Замужние курсистки, кажется, могут быть; по крайней мере, она о таком запрете что-то не слыхала.
Но опять-таки надо ждать.
Да она и не желает его торопить. Когда они обручились, она, при его матери, говорила ему не один раз:
- Знай, Ваня, я ничего обязательного не допускаю. Не смотри на наше обручение как на кабалу. И ты и я - мы люди свободные. Как сердце скажет, так и решим окончательно.
И это ему тогда очень по душе пришлось.
Вчера у них, из-за пьесы, вышел горячий спор.
Это была та самая вещь, которую Заплатин смотрел на днях в театре Каретного ряда. Она о ней читала в газетах и там еще, дома, мечтала пойти, как только приедет в Москву.
Автор - ее любимый.
Ваня, хоть и смотрел уже один раз, добыл два места и высидел весь спектакль.
Она была как в чаду.
В ресторане Ваня стал говорить и про всю пьесу, и особенно про героиню так, что она не могла не возражать.
Ей было неприятно, что он расстраивает то чувство, с каким она ушла из театра, своим разбором.
Спорить вплотную она не стала, тут на людях, в битком набитой зале. Но она так этого не оставит!.. С какой же стати будет она затаивать в себе то, что и пьеса, и - главное - несчастная героиня разбудили в ее душе?
Несчастная, шалая девушка!
На чей взгляд? Отчего же "шалая"?
Что она увлеклась любимым писателем? Ничего тут нет ни дикого, ни постыдного. В жизни все так бывает. Много ли удачных влечений? И в нее влюблен был - тоже неудачно - герой пьесы, молодой декадент.
Его судьба - куда печальнее. И успех не скрасил его душевной жизни. Покончил с собою он, а не она - жалкая, подстреленная птица.
У нее есть другая страсть - сцена, искусство. Она кончит тем, что будет настоящей актрисой. Она выстрадала себе талант и в нем найдет свою высшую отраду.
Разве этого мало? Это - все!
Вот что она хочет развить Ване, как только он придет.
*
Он пришел в четверть одиннадцатого, как говорил - весь красный от сильного холодного ветра, - и стакан чая был очень кстати.
Сидели они за самоваром добрый час, до одиннадцати с лишком, когда ему надо было идти в университет "делать явку" - в аудитории.
Он первый заговорил о вчерашнем.
- Почему же ты не хочешь оставить меня с моим впечатлением? - спросила она его довольно горячо.
- Я тебе не навязываю, Надя, своих оценок… а только предостерегаю.
- От чего, Ваня?
- От увлечения нездоровыми мотивами.
- Это слишком пахнет прописью.
Надя еще в первый раз так резко говорила с ним.
- От такой жизни пахнет… мертвечиной.
И он впадал в более задорный тон.
Но она не сдавалась и заговорила о героине совершенно так, как думала за несколько минут до его прихода.
- Не согласна я с тем, что она - жалкая психопатка, какой ты ее считаешь, Ваня. Не согласна! Она любила бурно, с самозабвением. А потом нашла себе призвание.
- Дрянной актерки?
- Почем ты знаешь? Она отвратительно играла год, другой; а потом дострадалась до искры Божьей. В этом - все!
Глаза Нади - и без того большие - казались в эту минуту огромными, - и он на нее загляделся.
В первый раз подумал он:
"Какая у нее богатая мимика!"
До сих пор он иначе не думал о ней, как о будущей курсистке.
- Знаешь, Ваня… я от тебя не скрою, - продолжала Надя с таким же оживленным лицом, - была такая минута… когда она пришла проститься с несчастным самоубийцей и говорить о сцене, об игре, о том, как она может себя чувствовать перед рампой, - я слилась точно с ней… в одно существо.
- Вот как!
Возглас Заплатина был как бы испуганный.
- Это тебе не нравится?
- Почему же?
- Потому что ты… как бы сказать, Ваня… не сердись, милый… очень уж… вот, слово не дается… по одной доске идешь.
- Прямолинейный - хотела ты сказать?
- Да… ты не обижайся, Ваня! Господи! Будь у меня хоть маленький талант… только настоящий… Что может быть лучше сцены?
- Весьма многое!
- Ах, полно! Где же - скажи ты мне, пожалуйста, - может женщина так жить, чтобы дух захватывало? Выше не может быть наслаждения: увлекать публику. И самой забывать все, превращаться в то лицо, которое создаешь!
Надя с детства отличалась тем, что очень складно говорила, с отчетливой дикцией, контральтовым голосом. Заплатин давно соглашался, что она "речистее" его.
- Полно, так ли, Надя? - остановил он ее. - Этот мир - ужасный. Весь - из фальши и непомерного тщеславия.
- Не знаю, милый! Может, оно и так; но только искусство - и всего больше сцена - в состоянии так владеть тобою.
- Это еще не высшая задача.
- Ах, полно! Ты все про задачи. Ну, разберем это и с другой стороны. Ты сочувствуешь свободному труду женщины… чтобы она была вполне самостоятельна?
- Еще бы!
- Ну, и ответь мне: в какой карьере она может достичь того, чего достигает на сцене. А? В какой? Ни в какой! Ни медичкой, ни учительницей, ни писательницей она на первом плане не будет.
- Кто это сказал?
- Да оно так, Ваня. Мужчины везде стоят выше. Что же против этого спорить? Возьми ты литературу… за границей и у нас… за сто лет. Ну, две-три женщины, много пять - и обчелся, чтобы занимала в свое время первое место. А на сцене?.. Они царят!
- Положим.
Заплатин соглашался; но ему становилось почему-то жутко от того - в какую сторону шли мысли и мечты его невесты.
- Даже и не в главных ролях… Вчера та, что Машу играла… Тебя самого как она растрогала, а ты видал во второй раз.
- Чудесная натура!
- Ну, хорошо… А такая натура - вообрази ее учительницей или медичкой, что ли… Она просто будет нервная госпожа, каких сотни… Да что говорить!..
Надя поднялась и стала ходить по комнате.
Заплатин следил за ней глазами. Ее стройная фигура колыхалась в длинном пальто, которое она надела сверх юбки. Голову она немного откинула назад и правой рукой поводила в воздухе.
Он любовался ею.
- Где же быть, в другой работе - коли уже говорить только о работе, о профессии - Дузе, или Ермоловой, или другой какой артисткой, в те года, когда она владеет публикой? Ты скажешь - это все тщеславие, погоня за славой? Ну, прекрасно. Возьми трудовую сторону. Первая артистка на театре получает больше мужчины.
- Потому что у нее туалеты.
- Положим. Но если б и с даровым гардеробом - она получала бы больше… везде. Тут, Ваня, не в жадности дело, а в том, что ты - не то что на равной ноге с товарищами-мужчинами, а первый между ними - и никто не посмеет это оспаривать!
- Согласен!
- Нет, выше нет дороги! И еще раз скажу: будь у меня хоть не важный, да настоящий талант…
Надя не договорила и присела к самовару.
- Ну, да об этом что же мечтать!
И она стала его расспрашивать об университете, кого видает из старых товарищей, из настоящих своих однокурсников.
- Знаешь что, Ваня, - сказала она ему тут же, - я вижу, что ты точно в чужом университете себя чувствуешь… Так ли это?
- Немножко так, - грустно вымолвил он. - Есть такая оперетка… кажется, "Рип" называется. Так там человек сто лет спал мертвым сном - и вдруг появился среди своих земляков… Не то чтобы совсем, а вроде этого и я испытываю…
- А как рвался!.. Точно в землю обетованную.
- Что же все обо мне… Вот тебе-то надо своего добиться.
- Чует мое сердце, что у меня этот год зря пройдет.
- Не сокрушайся. Если не удастся сразу поступить… все- таки даром зима не пройдет… А там и я - вольный казак.
Он протянул к ней обе руки и влюбленно глядел ей в глаза, желая привлечь к себе.
Надя сначала оглянулась на дверь, потом дала себя обнять.
- Я и здесь точно под надзором, - сказала она полушепотом. - А в общежитие поступлю… тогда еще строже будет.
- Обойдется, милая!
И почему-то им обоим стало грустно. Ни в ней, ни в нем не было того настроения, какое могло бы быть.
Почему-то не болталось о тысяче вещей, точно они боялись коснуться чего-нибудь, на чем не сойдутся; а спорить не хотели.
- Пора мне идти! - сказал он, вставая.
VII
На курсы Надю не приняли - за недостатком свободных вакансий.
Заплатин ожидал этого; но все-таки сильно огорчился; больше, чем она сама.
- На будущий год примут! Не беда, Ваня! - повторяла она.
Но возвращаться домой сейчас же она не желала.
Да и ему была бы тяжела эта разлука, хотя про себя, раскидывая так и этак, он спрашивал: "Что же она здесь будет делать?"
Насчет "коллективных уроков" она ничего еще не решила; но что-то у нее в голове бродит, до чего она его еще не допускает.
И это начало его полегоньку глодать; но он не считал себя вправе допрашивать ее.
И все на одной и той же неделе случился еще неприятный для него "инцидент".
Надя сразу стала "обожать" театр, где они видели пьесу, из-за которой у них произошел первый крупный спор.
Давали вещь того же автора, написанную в таких же нотах.
Он опять восхищался актрисой, что играла тогда неудачницу, пьющую водку. И тут она неудачница, еще более жалкая; но молодая, трепетная, с несчастной страстной любовью, обреченная прозябать в глуши, работая, как крепостная, на своего фразера, бездарного отставного профессора.
Они оба восторгались этой исполнительницей; вместе и всплакнули в одном месте.
И вот на этом спектакле, в фойе, с ними повстречался
Элиодор Пятов.
Он еще издали "воззрился" в Надю, первый подошел, попросил Заплатина представить его.
Нельзя же было не познакомить! Элиодор, сейчас же распустив свой павлиний хвост, пригласил присесть, начал угощать Надю, расспрашивать про ее планы.
Они с ней и в публике на "ты".
Пятов осведомился - не сестра ли она или кузина, и Надя тотчас же объявила, что они - жених и невеста.
- Вот видите, какой Заплатин скрытный! - вскричал
Элиодор. - Мы с ним старые товарищи, а он - молчок!
Хоть бы какой намек на то, что он у себя там нашел свою судьбу!
И в следующем антракте Элиодор опять поймал их.
Надя нашла его "интересным", совсем не похожим на купчика.
Он узнал, что она мечтала о новых курсах, но вряд ли удастся поступить.
И до тех пор Пятов не отстал от них - они даже опоздали на последний акт, - пока не взял слова с Нади, что она как-нибудь на днях "удостоит" его посещением, вместе с женихом.
- Вот когда Заплатину нужно будет ко мне, насчет работы - и пожаловали бы с ним вместе позавтракать.
И, обращаясь к нему, он добавил:
- Только накануне, голубчик, дайте мне знать.
Заплатину было сильно не по душе, что Надя согласилась, а она, после театра, когда они возвращались на извозчике, стала ему говорить:
- Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая прекрасная работа. Ее на улице не найдешь.
На другой день она вернулась к знакомству с Элиодором и спросила его:
- А разве ты, Ваня, не мог бы позволить мне взять на себя что-нибудь из твоей работы?.. Переводить отрывки, которые ты отметишь полегче.
- По-английски ты не знаешь.
- Ведь будут выписки и с других языков?
А когда она получила отказ по курсам - Надя опять заговорила о том, - с какой бы охотой она стала ему помогать.
- Пока мы решим, как мне толковее провести зиму - это было бы самой подходящей работой.
Он ничего не возражал. Может, он и сам бы ей предложил попробовать себя в переводах тех отрывков, какие он давал бы ей; но для него точно кол в горле было это знакомство с Элиодором и приглашение его пожаловать к нему "откушать".
Третьего дня она ему напомнила:
- Когда же мы к твоему Элиодору? Неловко так оттягивать.
Он должен был дать ей слово, что напишет ему в тот же день.
Сегодня он весь сам не свой с утра. В двенадцатом часу он должен зайти за Надей и везти ее туда, на Садовую, за Илью Пророка, в хоромы своего однокурсника-принципала.
Надя объявила хозяйке, что остается у нее только до конца месяца. На курсы она не попала, стало быть, нет ей и никакого резона подчиняться разным строгостям этого "полуобщежития" - как она называла эти комнаты.
А тем временем она подыщет себе что-нибудь поблизости.
Ее отец дал ей "carte blanche". Если она и не попадет па курсы - пускай осмотрится и выберет себе, что ей "по душе".
Он нашел Надю в большом туалете. Никогда еще не видал он ее такой нарядной. Видно было, что и своей прической она занималась, как никогда.
- Вот ты как расфрантилась! - не воздержался он.
- А тебе это не нравится? С какой же стати очень прибедниваться? Он все-таки купец. Таким надо показывать, что в их капиталах не нуждаются!
- Но вообще… я не вижу большого смысла во всем этом.
- В чем, Ваня? В моем знакомстве с Пятовым! Ха, ха! Да мы не ревнуем ли?
- Вовсе нет.
Он немного покраснел.
- Ты не знаешь этого народа. Это не что иное, как желание обласкать… в покровительственном духе.
- Вовсе нет! Как тебе не стыдно? Человек узнал, что я - твоя невеста. Ты с ним товарищ… Что же может быть естественнее?
- Но он живет не с матерью, а один, на холостой ноге.
- Так что ж из этого! Ваня, я тебя не узнаю… Ты точно классная дама какая-то… Право! А если б кто из твоих товарищей пригласил нас к себе чайку напиться - разве бы ты стал разбирать: женат он или нет?
- Большая разница - в оттенке.
- Ты опять скажешь: принципал, патрон, хозяин! Но ведь этого же нет. Если хочешь правды - ты с ним гораздо больше держишь себя - знаешь, как у нас говорят - "неглиже с отвагой", чем он. На его месте я бы давно обиделась.
- Это необходимо! Это - моя система. Пойми ты это.
- Понимаю… Но все-таки нет причины, Ваня, ему манкировать.
- Человек сильный в губернии! Ха, ха!
Возглас был с язвой. Он в первый раз поймал себя на этом и, боясь, чтобы не вышло опять неприятного спора, стал торопить Надю ехать.
Дорогой они мало говорили.
И похоже было на то, что они немножко дуются друг на друга.
Когда стали подъезжать к тем местам, где дом Пятова, Заплатнп называл ей разные "урочища": он всегда употреблял этот термин, говоря о разных характерных местностях Москвы.
- Видишь… бельведер-то высится в воздухе? - указывал он ей рукой, когда они выехали на Садовую. - Это и есть палаты Элиодора Кузьмича Пятова.
- Что же! Красиво! И как стоят живописно! Неужели он один занимает такой дом!
- Один… Маменька где-то спасается.
- И ни сестер, ни родственниц?
- Никого.
- Обыкновенно ведь в таких богатых домах живут всякие старушки в задних комнатках.
О купеческих повадках Надя не стеснялась шутить с Заплатиным, как бы не считая его купцом. Да и в их городке на его мать смотрели как на "образованную" и помнили, что она была чиновничья дочь.
Но ее отец и все их знакомые любили пройтись насчет купеческих нравов.
Здесь, в Москве, такие вот "купчики-голубчики", как хоть бы этот самый Элиодор, - совсем другого сорта. Видно, что они давно начинают ставить себя "на линию дворян".
И этот первый визит в "хоромы" Пятова немного волновал Надю.
Когда их извозчичья пролетка въехала в ворота и поднялась к барственному подъезду, - она ощутила стеснение; но не желала ничем выдать себя ни перед женихом, ни перед хозяином дома.
В таких "хоромах" она еще не бывала. В губернском городе самые роскошные дома, куда она попадала, были
Дворянское собрание, губернаторский дом и дом самого большого местного богача, где она, в зале, что-то продавала на благотворительном базаре, тотчас по выходе из гимназии.
Ливрейный швейцар почтительно снял с них верхнее платье. Видно было, что ему был уже дан приказ насчет приглашенных к завтраку "особ".
И на верхней площадке лакей в белом галстухе растворил дверь и попросил их в кабинет Элиодора
Кузьмича.
Пятов встретил их посредине комнаты и сейчас же подошел к Наде и стал крепко пожимать руку.
Заплатину он кинул товарищески:
- Здравствуйте! И рукопожатие было совсем не такое усиленное.
- Если угодно, приступим к завтраку. Аппетит есть? - спросил он игриво у Нади.
- Не скрываю, Элиодор Кузьмич, - есть.
- Милости прошу.
Он повел их в столовую, предложив руку Наде. Заплатин шел позади.
У закусочного стола хозяин накладывал Наде на тарелочки всякой снеди, начиная со свежей икры, и настаивал, чтобы она отведала хоть "капельку" выписанной из Киева рябиновой настойки.
Заплатину он раза два сказал:
- Кушайте, голубчик, кушайте!
Надя была особенно в ударе, зато ее жених - молчаливее обыкновенного, и она даже раз-другой поглядела на него, как бы желая сказать:
"Полно тебе дуться, Ваня!"
Явилось вино в бутылках, положенных в корзины, на парижский фасон. И опять особые вилки для раков, на этот раз уже не речных, а морских, и даже не омаров, а лангуст.
"Скрозь" подавали и шампанское. Пятов предложил здоровье "дорогой гостьи", а потом и здоровье "обрученных".
Эти любезности не трогали жениха. Он сказал на ту и другую здравицы: "Спасибо, Пятов", и даже не предложил здоровье самого хозяина.
Это сделала Надя, и в такой милой форме, что Пятов покраснел как пион, встал и произнес даже нечто вроде спича.
Вино заиграло и на щеках Нади. Ее большие и длинные глаза с удивительными ресницами заискрились.
Она весело болтала и так просто, по-товарищески, точно она давно знает хозяина, как товарища своего жениха.
Заплатин не хотел попасть им в тон и для такого завтрака был слишком хмур.
- Вы знаете, Элиодор Кузьмич, - начала Надя, допивая свой стаканчик шампанского, - я теперь вольный казак!
- В каком смысле, Надежда Петровна? - все так же игриво спросил Пятов.
- На курсы я не попала. Надо ждать до будущего года.
- Будто это такое несчасгье? Заплатин, что вы скажете?
- Неудача большая. Целый год пропадет. Не шутка.
- Ну да, конечно. Но разве Надежда Петровна так уже твердо определила свою жизненную дорогу?
- Элиодор Кузьмич! - остановила Надя Пятова. - Не касайтесь этого пункта! Заплатин и без того сегодня видите какой хмурый. Для него все должны быть: мужчины - студентами, девушки - курсистками.
Ха, ха!
И, дотронувшись пальцем до локтя Заплатина, сидевшего справа от нее, она приласкала его взглядом.
- Ваня! Ты не сердись! Виноват хозяин… и его шампанское.
- Позвольте, еще налью!
Пятов протягивал бутылку.
- Нет, не могу… И так я слишком много выпила.
- Сколько я вас понимаю, Надежда Петровна… вы не так уж об этом сокрушаетесь… Да и в самом деле, - что же такое особенно соблазнительное в звании курсистки?