- С этими пятью я захвачу нижний пост, как должен был сделать Глухой, - сказал Пабло. - Мы перережем провода и подадимся назад, к мосту, как условлено.
Мы уже переговорили об этом десять минут назад, подумал Роберт Джордан. Интересно, почему он опять…
- Может быть, нам удастся потом уйти в Гредос, - сказал Пабло. - Я много об этом думал.
Тебя, наверно, только что осенила какая-то гениальная мысль, подумал Роберт Джордан. Еще какое-нибудь откровение. Но в то, что ты и меня с собой приглашаешь, я не верю. Нет, Пабло. Не пробуй убедить меня.
С тех самых пор, как Пабло появился в пещере и сказал, что с ним пришло еще пять человек, Роберт Джордан воспрянул духом. Возвращение Пабло рассеяло атмосферу трагедии, которая, казалось, нависла над предстоящей им операцией с тех пор, как пошел снег, и, снова увидев Пабло, он хотя и не подумал, что счастье повернулось к нему лицом - в это он не верил, - но, во всяком случае, почувствовал, что все складывается к лучшему и что теперь есть надежда на успех. Предчувствие неудачи исчезло, и он ощущал теперь, как бодрость прибывает в нем, словно воздух, медленно нагнетаемый в спустившую камеру. Сначала как будто ничего не заметно, хотя начало положено и насос медленно работает, а резиновая камера чуть шевелится. Так прибывала в нем бодрость, точно морской прилив или сок в дереве, и он уже чувствовал в себе тот зародыш отрицания всех дурных предчувствий, который перед боем часто вырастал у него в ощущение настоящего счастья.
Это был самый большой дар, которым он обладал, талант, уже помогавший ему на войне: способность не игнорировать, а презирать возможность плохого конца. Мало-помалу он утрачивал это качество, потому что ему приходилось нести слишком большую ответственность за жизнь других людей, выполнять то, что было плохо задумано с самого начала и плохо налажено. А при таких обстоятельствах нельзя игнорировать плохой конец, неудачу. Тут речь идет не о возможности каких-то осложнений для тебя самого, которые можно игнорировать. Сам по себе он - ничто, он знал это, и смерть тоже ничто. Уж что-что, а это он знал твердо. Правда, за последние несколько дней он понял, что вместе с другим человеческим существом он может быть всем. Но в глубине души он знал, что это исключение. Это у нас было, думал он. И в этом мое великое счастье. Это было даровано мне, может быть, потому, что я никогда этого не просил. Этого у меня никто не отнимет, и это никуда от меня не уйдет. Но это прошло, и с этим покончено сегодня утром, а впереди ждет дело.
Что ж, сказал он самому себе, я рад, что ты мало-помалу начинаешь накапливать то, чего за последнее время тебе так сильно не хватало. А то ты совсем было сдал. Мне даже стало стыдно за тебя. Но ведь я - это ты. И такого "я", который мог бы судить тебя, нет. Мы оба сдали. И ты, и я, и мы оба. А ну, брось. Перестань раздваиваться, как шизофреник. Хватит и одного. Теперь ты опять такой, как нужно. Но слушай, нельзя думать о девушке весь день. Единственное, что ты можешь сейчас сделать для нее, это постараться, чтобы она была в стороне, и ты это сделаешь. Судя по всему, лошадей, наверно, будет достаточно. Самое лучшее, что ты можешь сделать для нее, это выполнить свою работу как следует и побыстрее и убраться оттуда, а мысли о ней тебе только помешают. Так что не думай о ней больше.
Решив все это, он остановился и подождал, когда Мария подойдет к нему вместе с Пилар, Рафаэлем и лошадьми.
- Guapa, - сказал он ей в темноте. - Ну, как ты?
- Хорошо, Роберто.
- Ты не тревожься, - сказал он ей и, перехватив автомат левой рукой, правой коснулся ее плеча.
- Я не тревожусь, - сказала она.
- Мы хорошо все подготовили, - сказал он. - Рафаэль тоже будет с тобой держать лошадей.
- Я бы лучше хотела быть с тобой.
- Нет. Ты всего нужнее там, где лошади.
- Хорошо, - сказала она. - Там я и буду.
Как раз в эту минуту одна из лошадей заржала, и тотчас же из-за скал ей ответила другая пронзительным, дрожащим, резко оборвавшимся ржаньем.
Роберт Джордан разглядел в темноте силуэты новых лошадей. Он прибавил шагу и подошел к ним вместе с Пабло. Рядом с лошадьми стояли люди.
- Salud, - сказал Роберт Джордан.
- Salud, - ответили они в темноте.
Он не мог разглядеть их лица.
- Это Inglés, который пойдет вместе с нами, - сказал Пабло. - Он динамитчик.
Никто ничего не сказал на это. Может быть, они кивнули в темноте.
- Пора идти, Пабло, - сказал один. - Скоро начнет светать.
- Вы принесли еще гранат? - спросил другой.
- Много, - сказал Пабло. - Возьмите себе, сколько нужно, когда спешитесь.
- Тогда поехали, - сказал кто-то еще. - Мы уж и так полночи здесь прождали.
- Hola, Пилар, - сказал один из них подошедшей женщине.
- Qué me maten, если это не Пепе, - хриплым голосом сказала Пилар. - Ну, как дела, пастух?
- Хорошо, - сказал он. - Dentro de la gravedad.
- Что это у тебя за лошадь? - спросила его Пилар.
- Пабло мне дал своего серого, - сказал он. - Хороший конь.
- Пошли, - сказал другой. - Пора. Нечего тут болтать.
- Ну, а ты как, Элисио? - спросила Пилар другого, когда он садился в седло.
- А что мне, - грубо ответил он. - Отстань, женщина, надо дело делать.
Пабло сел на гнедого.
- Ну, а теперь молчите и поезжайте за мной, - сказал он. - Я покажу, где мы оставим лошадей.
Глава сороковая
Пока Роберт Джордан спал, пока он обдумывал, как взорвать мост, и пока он был с Марией, Андрес медленно продвигался вперед. До того как выйти к республиканским позициям, он шел быстро, минуя фашистские посты, так быстро, как только может идти в темноте здоровый, выносливый крестьянин, хорошо знающий местность. Но стоило ему выйти к республиканским позициям, как продвижение его сразу замедлилось.
Предполагалось, что достаточно будет показать пропуск, удостоверение с печатью СВР, полученное от Роберта Джордана, и пакет с той же печатью, и все будут помогать ему возможно скорее добраться до места назначения. Но, попав на республиканскую территорию, он сразу же столкнулся с командиром роты, который насупился, словно сыч, и взял под сомнение все с самого начала.
Андрес пошел с этим ротным командиром в штаб батальона, и батальонный командир, который до начала движения был парикмахером, выслушал его и горячо принялся за дело. Этот командир, по имени Гомес, отчитал ротного за его глупость, похлопал Андреса по спине, угостил его плохим коньяком и сказал, что он сам, бывший парикмахер, всегда хотел стать guerrillero. Потом он поднял своего спавшего адъютанта, передал ему командование батальоном и послал вестового разбудить мотоциклиста. Вместо того чтобы отправить Андреса в штаб бригады с мотоциклистом, Гомес решил, что лучше он отвезет его туда сам; Андрес вцепился в переднее сиденье, и, подскакивая на выбоинах, они с ревом помчались по изрытой снарядами горной дороге, окаймленной с обеих сторон высокими деревьями, и фара мотоцикла вырывала из темноты побеленные стволы, известь на которых облупилась и кора была ободрана осколками снарядов и пулями во время боев, происходивших на этой дороге в первый год после начала движения. Они въехали в маленький горный курорт, где в домике с развороченной крышей помещался штаб бригады, и Гомес ловко, точно гонщик, затормозив, прислонил свою машину к стене дома, и мимо сонного часового, взявшего на караул, протиснулся в большую комнату, где стены были увешаны картами и совсем сонный офицер с зеленым козырьком над глазами сидел за столом, на котором было два телефона, лампа и номер "Мундо обреро". Этот офицер взглянул на Гомеса и сказал:
- Ты зачем сюда явился? Разве тебе неизвестно, что существует телефон?
- Я хочу повидать полковника, - сказал Гомес.
- Он спит, - сказал офицер. - Я твою фару еще за милю увидел. Хочешь, чтобы нас начали бомбить?
- Вызови полковника, - сказал Гомес. - Дело крайне серьезное.
- Говорят тебе, он спит, - сказал офицер. - Что это за бандит с тобой? - Он мотнул головой в сторону Андреса.
- Это guerrillero из фашистского тыла, у него очень важный пакет к генералу Гольцу. Генерал командует наступлением, которое должно начаться за Навасеррадой завтра на рассвете, - взволнованно и очень серьезно сказал Гомес. - Разбуди полковника, ради господа бога.
Офицер посмотрел на него полузакрытыми глазами, затененными зеленым целлулоидом.
- Все вы не в своем уме, - сказал он. - Никакого генерала Гольца и никакого наступления я знать не знаю. Забирай с собой этого спортсмена и возвращайся в свой батальон.
- Я тебе говорю, разбуди полковника, - сказал Гомес, и Андрес увидел, что губы у него сжались.
- Иди ты знаешь куда, - лениво сказал ему офицер и отвернулся.
Гомес вытащил из кобуры тяжелый девятимиллиметровый револьвер и ткнул им офицера в плечо.
- Разбуди его, фашистская сволочь, - сказал он. - Разбуди, или я уложу тебя на месте.
- Успокойся, - сказал офицер. - Очень уж вы, парикмахеры, горячий народ.
Андрес увидел при свете настольной лампы, как у Гомеса перекосило лицо от ненависти. Но он только сказал:
- Разбуди его.
- Вестовой! - презрительным голосом крикнул офицер.
В дверях появился солдат, отдал честь и вышел.
- У него сегодня невеста в гостях, - сказал офицер и снова взялся за газету. - Он, конечно, будет страшно рад повидать тебя.
- Такие, как ты, делают все, чтобы помешать нам выиграть войну, - сказал Гомес штабному офицеру.
Офицер не обратил внимания на эти слова. Потом, продолжая читать газету, он сказал, словно самому себе:
- Вот чуднáя газета!
- А почему ты не читаешь "Эль Дебате"? Вот газета по тебе.
Гомес назвал главный консервативно-католический орган, выходивший в Мадриде до начала движения.
- Не забывай, что я старше чином и что мой рапорт о тебе будет иметь вес, - сказал офицер, не глядя на него. - Я никогда не читал "Эль Дебате". Не взводи на меня напраслины.
- Ну конечно. Ведь ты читаешь "АБЦ", - сказал Гомес. - Армия кишит такими, как ты. Такими кадровиками, как ты. Но этому придет конец. Невежды и циники теснят нас со всех сторон. Но первых мы обучим, а вторых уничтожим.
- Вычистим - вот правильное слово, - сказал офицер, все еще не глядя на него. - Вот тут пишут, что твои знаменитые русские еще кое-кого вычистили. Так сейчас прочищают, лучше английской соли.
- Любое слово подойдет, - со страстью сказал Гомес. - Любое слово, лишь бы ликвидировать таких, как ты.
- Ликвидировать, - нагло сказал офицер, словно разговаривая сам с собой. - Вот еще одно новое словечко, которого нет в кастильском наречии.
- Тогда расстрелять, - сказал Гомес. - Такое слово есть в кастильском наречии. Теперь понял?
- Понял, друг, только не надо так кричать. У нас в штабе бригады многие спят, не только полковник, и твоя горячность утомительна. Вот почему я всегда бреюсь сам. Не люблю разговоров.
Гомес посмотрел на Андреса и покачал головой. Глаза у него были полны слез, вызванных яростью и ненавистью. Но он только покачал головой и ничего не сказал, приберегая все это на будущее. За те полтора года, за которые он поднялся до командира батальона в Сьерре, он хранил в памяти много таких случаев, но сейчас, когда полковник в одной пижаме вошел в комнату, Гомес стал во фронт и отдал ему честь.
Полковник Миранда, маленький человек с серым лицом, прослужил в армии всю жизнь, расстроил свое семейное счастье, утратив любовь жены, остававшейся в Мадриде, пока он расстраивал свое пищеварение в Марокко, стал республиканцем, убедившись, что развода добиться немыслимо (о восстановлении пищеварения не могло быть и речи), - полковник Миранда начал гражданскую войну в чине полковника. У него было только одно желание: закончить войну в том же чине. Он хорошо провел оборону Сьерры, и теперь ему хотелось, чтобы его оставили там же на тот случай, если опять понадобится обороняться. На войне он чувствовал себя гораздо лучше, вероятно, благодаря ограниченному потреблению мяса. У него был с собой огромный запас двууглекислой соды, он пил виски по вечерам, его двадцатитрехлетняя любовница ждала ребенка, как почти все девушки, ставшие milicianas в июле прошлого года, и вот он вошел в комнату, кивнул в ответ на приветствие Гомеса и протянул ему руку.
- Ты по какому делу, Гомес? - спросил он и потом, обратившись к своему адъютанту, сидевшему за столом: - Пепе, дай мне, пожалуйста, сигарету.
Гомес показал ему документы Андреса и донесение. Полковник бросил быстрый взгляд на salvoconducto, потом на Андреса, кивнул ему, улыбнулся и с жадным интересом осмотрел пакет. Он пощупал печать пальцем, потом вернул пропуск и донесение Андресу.
- Ну как, нелегко вам там живется, в горах? - спросил он.
- Нет, ничего, - сказал Андрес.
- Тебе сообщили, от какого пункта ближе всего должен быть штаб генерала Гольца?
- От Навасеррады, господин полковник, - ответил Андрес. - Inglés сказал, что это будет недалеко от Навасеррады, позади позиций, где-нибудь с правого фланга.
- Какой Inglés? - спокойно спросил полковник.
- Inglés, динамитчик, который сейчас там, у нас.
Полковник кивнул. Это было для него еще одним из совершенно необъяснимых курьезов этой войны. "Inglés, динамитчик, который сейчас там, у нас".
- Отвези его сам на мотоцикле, Гомес, - сказал полковник. - Напиши им внушительное salvoconducto в Estada Mayor генерала Гольца, только повнушительнее, и дай мне на подпись, - сказал он офицеру с зеленым целлулоидовым козырьком над глазами. - И лучше напечатай на машинке, Пепе. Что нужно, спиши отсюда, - он знаком велел Андресу дать свой пропуск, - и приложи две печати. - Он повернулся к Гомесу. - Вам сегодня понадобится бумажка повнушительнее. И это правильно. Когда готовится наступление, надо быть осторожным. Я постараюсь, чтобы вышло как можно внушительнее. - Потом он сказал Андресу очень ласково: - Чего ты хочешь? Есть, пить?
- Нет, господин полковник, - сказал Андрес. - Я не голоден. Меня угостили коньяком на последнем посту, и если я выпью еще, меня, пожалуй, развезет.
- Ты, когда шел, не заметил, есть ли какие-нибудь передвижения или подготовка вдоль моего фронта? - вежливо спросил полковник Андреса.
- Все как обычно, господин полковник. Спокойно. Все спокойно.
- По-моему, я тебя видел в Серседилье месяца три назад, могло это быть? - спросил полковник.
- Да, господин полковник.
- Так я и думал. - Полковник похлопал его по плечу. - Ты был со стариком Ансельмо. Ну как он, жив?
- Жив, господин полковник, - ответил ему Андрес.
- Хорошо. Я очень рад, - сказал полковник.
Офицер показал ему напечатанный на машинке пропуск, он прочел и поставил внизу свою подпись.
- Теперь поезжайте, - обратился он к Гомесу и Андресу. - Поосторожнее с мотоциклом, - сказал он Гомесу. - Фары не выключай. От одного мотоцикла ничего не будет, а ехать надо осторожно. Передайте мой привет товарищу генералу Гольцу. Мы с ним встречались после Пегериноса. - Он пожал им обоим руки. - Сунь документы за рубашку и застегнись, - сказал он. - На мотоцикле ветер сильно бьет в лицо.
Когда они вышли, полковник подошел к шкафчику, достал оттуда стакан и бутылку, налил себе виски и добавил воды из глиняного кувшина, стоявшего на полу у стены. Потом, держа стакан в одной руке и медленно потягивая виски, он остановился у большой карты и стал оценивать шансы на успех наступления под Навасеррадой.
- Как хорошо, что там Гольц, а не я, - сказал он наконец офицеру, сидевшему за столом.
Офицер не ответил ему, и, переведя взгляд с карты на офицера, полковник увидел, что тот спит, положив голову на руки. Полковник подошел к столу и переставил телефоны вплотную к голове офицера - один справа, другой слева. Потом он подошел к шкафчику, налил себе еще виски, добавил воды и снова вернулся к карте.
Андрес, крепко уцепившись за сиденье, задрожавшее при пуске мотора, пригнул голову от ветра, когда мотоцикл с оглушительным фырканьем ринулся в рассеченную фарой темь проселочной дороги, которая уходила вперед, в черноту окаймлявших ее тополей, а потом эта чернота померкла, пожелтела, когда дорога нырнула вниз, в туман около ручья, потом опять сгустилась, когда дорога снова поднялась выше, и тогда впереди, у перекрестка, их фара нащупала серые махины грузовиков, спускавшихся порожняком с гор.
Глава сорок первая
Пабло остановил лошадь и спешился в темноте. Роберт Джордан услышал поскрипыванье седел и хриплое дыхание, когда спешивались остальные, и звяканье уздечки, когда одна лошадь мотнула головой. На него пахнуло лошадиным потом и кислым запахом давно не стиранной, не снимаемой на ночь одежды, который исходил от новых людей, и дымным, застоявшимся запахом тех, кто жил в пещере. Пабло стоял рядом с ним, и от него несло медным запахом винного перегара, и у Роберта Джордана было такое ощущение, будто он держит медную монету во рту. Он закурил, прикрыв папиросу ладонями, чтобы не было видно огня, глубоко затянулся и услышал, как Пабло сказал совсем тихо: "Пилар, отвяжи мешок с гранатами, пока мы стреножим лошадей".
- Агустин, - шепотом сказал Роберт Джордан, - ты и Ансельмо пойдете со мной к мосту. Мешок с дисками для máquina у тебя?
- Да, - сказал Агустин. - Конечно, у меня.
Роберт Джордан подошел к Пилар, которая с помощью Примитиво снимала поклажу с одной из лошадей.
- Слушай, женщина, - тихо сказал он.
- Ну что? - хрипло шепнула она, отстегивая ремень под брюхом лошади.
- Ты поняла, что атаковать пост можно будет только тогда, когда вы услышите бомбежку?
- Сколько раз ты будешь это повторять? - сказала Пилар. - Ты хуже старой бабы, Inglés.
- Это я для проверки, - сказал Роберт Джордан. - А как только с постовыми разделаетесь, бегите к мосту и прикрывайте дорогу и мой левый фланг.
- Я все поняла с первого раза, лучше не втолкуешь, - шепотом ответила Пилар. - Иди, делай свое дело.
- И чтобы никто не двигался с места, и не стрелял, и не бросал гранат до тех пор, пока не услышите бомбежки, - тихо сказал Роберт Джордан.
- Не мучай ты меня, - сердито прошептала Пилар. - Я все поняла, еще когда мы были у Глухого.
Роберт Джордан пошел туда, где Пабло привязывал лошадей.
- Я только тех стреножил, которые могут испугаться, - сказал Пабло. - А эти - достаточно потянуть за веревку, вот так, и они свободны.
- Хорошо.
- Я объясню девушке и цыгану, как с ними обращаться, - сказал Пабло.
Те, кого он привел, кучкой стояли в стороне, опираясь на карабины.
- Ты все понял? - спросил Роберт Джордан.
- А как же, - сказал Пабло. - Разделаться с постовыми. Перерезать провода. Потом назад, к мосту. Прикрывать мост, пока ты его не взорвешь.
- И не начинать до тех пор, пока не услышите бомбежки.
- Правильно.
- Ну, тогда желаю удачи.
Пабло буркнул что-то. Потом сказал:
- А ты будешь прикрывать нас большой máquina и своей маленькой máquina, когда мы пойдем назад, а, Inglés?
- Не беспокойся, - сказал Роберт Джордан. - Будет сделано, как надо.
- Тогда все, - сказал Пабло. - Но надо быть очень осторожным, Inglés. Если не соблюдать осторожности, то не так-то просто будет все сделать.