- Я сам буду стрелять из máquina, - сказал ему Роберт Джордан.
- А ты умеешь с ней обращаться? Я не желаю, чтобы меня подстрелил Агустин, хоть и с самыми добрыми намерениями.
- Я умею с ней обращаться. Правда. И если стрелять будет Агустин, я послежу, чтобы он целился выше ваших голов. Чтобы забирал выше, выше.
- Тогда все, - сказал Пабло. Потом добавил тихо, словно по секрету: - А лошадей все еще мало!
Сукин сын, подумал Роберт Джордан. Неужели он не догадывается, что я сразу раскусил его?
- Я пойду пешком, - сказал он. - Лошади - это твоя забота.
- Нет, Inglés, лошадь будет и для тебя, - тихо сказал Пабло. - Лошади найдутся для всех.
- Это твое дело, - сказал Роберт Джордан. - Обо мне можешь не беспокоиться. А патронов у тебя хватит для твоей новой máquina?
- Да, - сказал Пабло. - Все, что было у кавалериста, все здесь. Я только четыре расстрелял, хотел попробовать. Я пробовал вчера в горах.
- Ну, мы пошли, - сказал Роберт Джордан. - Надо прийти туда пораньше, чтобы залечь до рассвета.
- Сейчас все пойдем, - сказал Пабло. - Suerte, Inglés.
Что он, подлец, теперь задумал, спросил самого себя Роберт Джордан. Кажется, я знаю. Ну что ж, это его дело, не мое. Слава богу, что я впервые вижу этих людей.
Он протянул руку и сказал:
- Suerte, Пабло. - И их руки сомкнулись в темноте.
Протягивая руку, Роберт Джордан думал, что это будет все равно как схватить пресмыкающееся или дотронуться до прокаженного. Он не знал, какая у Пабло рука. Но рука Пабло ухватила в темноте его руку и крепко, смело сжала ее, и он ответил на рукопожатие. В темноте рука у Пабло показалась приятной на ощупь, и когда Роберт Джордан сжал ее, у него появилось странное чувство, самое странное за сегодняшнее утро. Мы теперь союзники, подумал он. Союзники всегда очень любят обмениваться рукопожатиями. Уж не говоря о навешивании друг на друга орденов и о лобызаниях в обе щеки, думал он. Я рад, что у нас обошлось без этого. А союзники, наверно, все на один лад. В глубине души они ненавидят друг друга. Но этот Пабло весьма странный субъект.
- Suerte, Пабло, - сказал он и сильно сжал эту странную, крепкую, настойчивую руку. - Я прикрою тебя как следует. Не беспокойся.
- Я теперь жалею, что взял твои материалы, - сказал Пабло. - На меня будто нашло что-то.
- Но ты привел людей, а нам как раз это и нужно.
- Я больше не стану корить тебя этим мостом, Inglés, - сказал Пабло. - Теперь я вижу, что все кончится хорошо.
- Чем вы тут занимаетесь? Maricones стали? - раздался вдруг рядом из темноты голос Пилар. - Тебе только этого и не хватало, - сказала она. - Пойдем, Inglés, довольно тебе прощаться, смотри, как бы он не стащил остатки твоего динамита.
- Ты не понимаешь меня, женщина, - сказал Пабло. - А мы с Inglés друг друга понимаем.
- Тебя никто не понимает. Ни бог, ни твоя собственная мать, - сказала Пилар. - И я тоже не понимаю. Пойдем, Inglés, попрощайся со своим стригунком, и пойдем. Me cago en tu padre, я уже начинаю думать, что ты трусишь перед выходом быка.
- Мать твою, - сказал Роберт Джордан.
- А у тебя своей и не было, - весело прошептала Пилар. - Но теперь идем, потому что мне хочется поскорей начать все это и поскорее кончить. А ты иди со своими, - сказала она Пабло. - Кто знает, надолго ли их хватит. У тебя там есть двое, которых, приплати мне, я бы не взяла. Позови их, и уходите.
Роберт Джордан взвалил рюкзак на спину и пошел к лошадям, туда, где была Мария.
- Прощай, guapa, - сказал он. - Скоро увидимся.
У него появилось какое-то странное чувство, будто он уже говорил это когда-то раньше или будто какой-то поезд должен был вот-вот отойти, да, скорее всего, будто это поезд и будто он сам стоит на платформе железнодорожной станции.
- Прощай, Роберто, - сказала она. - Береги себя.
- Обязательно, - сказал Роберт Джордан.
Он нагнул голову, чтобы поцеловать ее, и рюкзак сполз и наподдал ему по затылку, так что они стукнулись лбами. И ему показалось, будто это тоже было с ним когда-то раньше.
- Не плачь, - сказал он, испытывая неловкость не только от тяжелого рюкзака.
- Я не плачу, - сказала она. - Только возвращайся поскорее.
- Не пугайся, когда услышишь стрельбу. Стрельбы сегодня будет много.
- Нет, не буду. Только возвращайся поскорей.
- Прощай, guapa, - с какой-то неловкостью сказал он.
- Salud, Роберто.
Роберт Джордан не чувствовал себя таким юным с тех самых пор, как он уезжал поездом из Ред-Лоджа в Биллингс, а в Биллингсе ему предстояла пересадка; он тогда первый раз уезжал в школу учиться. Он боялся ехать и не хотел, чтобы кто-нибудь догадался об этом, и на станции, за минуту перед тем, как проводник поднял его чемодан с платформы, он хотел уже стать на нижнюю ступеньку вагона, но в это время отец поцеловал его на прощанье и сказал: "Да не оставит нас господь, пока мы с тобой будем в разлуке". Его отец был очень религиозный человек, и он сказал это искренне и просто. Но усы у него были мокрые, и в глазах стояли слезы, и Роберта Джордана так смутило все это - отсыревшие от слез проникновенные слова и прощальный отцовский поцелуй, - что он вдруг почувствовал себя гораздо старше отца, и ему стало так жалко его, что он еле совладал с собой.
Поезд тронулся, а он все стоял на площадке заднего вагона и смотрел, как станция и водокачка становятся меньше и меньше, - вот они уже совсем крохотные, будто игрушечные, - а рельсы, пересеченные шпалами, мало-помалу сходились в одну точку под мерный стук, увозивший его прочь.
Тормозной сказал: "Отцу, видно, тяжело с тобой расставаться, Боб". - "Да", - сказал он, глядя на заросли полыни вдоль полотна между телеграфными столбами и бежавшей рядом пыльной проезжей дорогой. Он смотрел, не покажется ли где-нибудь куропатка.
"А тебе не хочется уезжать в школу?" - "Нет, хочется", - сказал он, и это была правда. Если б он сказал это раньше, это была бы неправда, но в ту минуту это была правда, и, прощаясь с Марией, он впервые с тех пор почувствовал себя таким же юным, как тогда, перед отходом поезда.
Сейчас он чувствовал себя очень юным и очень неловким, и он прощался с Марией неловко, словно школьник с девочкой на крыльце, не зная, поцеловать ее или нет. Потом он понял, что чувство неловкости вызывает у него не прощанье. Чувство неловкости - от той встречи, которая ему предстоит. Прощанье только отчасти было виной той неловкости, которую он ощущал при мысли о предстоящей встрече.
Опять у тебя начинается, сказал он самому себе. Но я думаю, не найдется человека, который не чувствовал бы себя слишком молодым для этого. Он не хотел назвать это так, как следовало назвать. Брось, сказал он самому себе. Брось. Тебе еще рано впадать в детство.
- Прощай, guapa, - сказал он. - Прощай, зайчонок.
- Прощай, мой Роберто, - сказала она, и он отошел туда, где стояли Ансельмо и Агустин, и сказал: - Vamonos.
Ансельмо поднял тяжелый рюкзак. Агустин, навьючивший все на себя еще в пещере, стоял, прислонившись к дереву, и из-за спины у него поверх поклажи торчал ствол пулемета.
- Ладно, - сказал он. - Vamonos.
Все втроем зашагали вниз по склону.
- Buena suerte, дон Роберто, - сказал Фернандо, когда они гуськом прошли мимо него. Фернандо сидел на корточках в нескольких шагах от того места, где они прошли, но сказал он это с большим достоинством.
- Тебе тоже buena suerte, Фернандо, - сказал Роберт Джордан.
- Во всех твоих делах, - сказал Агустин.
- Спасибо, дон Роберто, - сказал Фернандо, не обратив внимания на Агустина.
- Это не человек, а чудо, Inglés, - шепнул Агустин.
- Ты прав, - сказал Роберт Джордан. - Помочь тебе? Ты нагрузился, как вьючная лошадь.
- Ничего, - сказал Агустин. - Зато как я рад, что мы начали.
- Говори тише, - сказал Ансельмо. - Теперь надо говорить поменьше и потише.
Вниз по склону, осторожно, Ансельмо впереди, за ним Агустин, потом Роберт Джордан, ступая очень осторожно, чтобы не поскользнуться, чувствуя опавшую хвою под веревочными подошвами; вот споткнулся о корень, протянул руку вперед и нащупал холодный металл пулемета и сложенную треногу, потом боком вниз по склону, сандалии скользят, взрыхляют мягкую землю, и опять левую руку вперед, и под ней шероховатая сосновая кора, и вот наконец рука нащупала гладкую полоску на стволе, и он отнял ладонь, клейкую от смолы, выступившей там, где была сделана зарубка, и они спустились по крутому лесистому склону холма к тому месту, откуда Роберт Джордан и Ансельмо осматривали мост в первый день.
Ансельмо наткнулся в темноте на сосну, схватил Роберта Джордана за руку и зашептал так тихо, что Джордан еле расслышал его:
- Смотри. У них огонь в жаровне.
Слабый огонек светился как раз в том месте, где - Роберт Джордан знал - дорога подходила к мосту.
- Вот отсюда мы смотрели, - сказал Ансельмо. Он взял руку Роберта Джордана, потянул ее вниз и положил на маленькую свежую зарубку чуть повыше корней. - Это я зарубил, пока ты смотрел на мост. Вот здесь, правее, ты хотел поставить máquina.
- Тут и поставим.
- Хорошо.
Роберт Джордан и Агустин спустили рюкзаки на землю возле сосны и пошли следом за Ансельмо к небольшой ровной полянке, где росли кучкой молодые сосенки.
- Здесь, - сказал Ансельмо. - Вот здесь.
- Вот отсюда, как только рассветет, - зашептал Роберт Джордан Агустину, присев на корточки позади сосен, - ты увидишь небольшой кусок дороги и въезд на мост. Ты увидишь и весь мост, и небольшой кусок дороги по другую сторону, а дальше она поворачивает за скалу.
Агустин молчал.
- Ты будешь лежать здесь, пока мы будем готовить взрыв, и кто бы ни появился сверху или снизу - стреляй.
- Откуда этот свет? - спросил Агустин.
- Из будки по ту сторону моста, - прошептал Роберт Джордан.
- Кто займется часовыми?
- Я и старик, я тебе уже говорил. Но если мы не справимся с ними, стреляй по обеим будкам и по часовым, если увидишь их.
- Да. Ты мне уже говорил.
- После взрыва, когда Пабло со своими выбежит из-за скалы, стреляй поверх них, если за ними будет погоня. В любом случае стреляй как можно выше поверх их голов, так чтобы преследующие отстали. Все понял?
- А как же. Ты и вчера так объяснял.
- Вопросы есть?
- Нет. У меня с собой два мешка. Можно набрать в них земли, повыше, где не увидят, и принести сюда.
- Только здесь не копай. Тебе надо укрыться так же тщательно, как мы укрывались наверху.
- Хорошо. Я принесу землю еще затемно. Я так прилажу мешки, что их не будет заметно. Вот увидишь.
- Ты очень близко от моста. Sabes? Днем это место хорошо просматривается снизу.
- Не беспокойся, Inglés. Ты куда теперь?
- Я спущусь еще ниже со своей маленькой máquina. Старик сейчас переберется на ту сторону, так чтобы сразу выбежать к дальней будке. Она смотрит вон туда.
- Тогда все, - сказал Агустин. - Salud, Inglés. Табак у тебя есть?
- Курить нельзя. Слишком близко.
- Я не буду. Только подержу папиросу во рту. Закурю потом.
Роберт Джордан протянул ему коробку, и Агустин взял три папиросы и сунул их за передний клапан своей плоской пастушеской шапки. Он расставил ножки пулемета среди мелких сосенок и стал ощупью разбирать свою поклажу и раскладывать все так, чтобы было под руками.
- Nada mas, - сказал он. - Больше ничего.
Ансельмо и Роберт Джордан оставили его там и вернулись на то место, где были рюкзаки.
- Где нам их положить лучше всего? - шепотом спросил Роберт Джордан.
- Я думаю, здесь. А ты уверен, что попадешь отсюда в часового из маленькой máquina?
- Это то самое место, где мы лежали в тот день?
- То самое дерево, - сказал Ансельмо так тихо, что Джордан с трудом расслышал его и догадался, что старик говорит, не шевеля губами, как тогда, в первый день. - Я сделал зарубку ножом.
У Роберта Джордана опять появилось такое чувство, будто все это уже было раньше, но теперь оно возникло потому, что он повторил свой собственный вопрос, а старик свой ответ. Так же было, когда Агустин спросил его про часовых, хотя заранее уже знал ответ.
- Очень близко. Даже чересчур близко, - шепнул он. - Но свет будет сзади. Ничего, устроимся.
- Тогда я пойду на ту сторону, - сказал Ансельмо. Потом он сказал: - Ты меня извини, Inglés. Но чтобы не было ошибки. Вдруг я непонятливый.
- Что? - очень тихо, на одном дыхании.
- Ты скажи еще раз, чтобы я знал точно.
- Как только я выстрелю, ты тоже стреляй. Когда твой будет убит, беги по мосту ко мне. Мешки будут со мной, и ты поможешь мне заложить шашки. Я тебе все скажу. Если со мной что-нибудь случится, сделаешь все сам, как я тебя учил. Не торопись, делай все как следует, забей клинья поглубже, привяжи гранаты покрепче.
- Мне все ясно, - сказал Ансельмо. - Я все помню. Теперь пойду. Ты спрячься получше, Inglés, скоро рассвет.
- Перед тем как стрелять, - сказал Роберт Джордан, - отдохни и целься наверняка. Не смотри на него как на человека, а как на цель, de acuerdo? Бери на прицел не всего, а какую-нибудь определенную точку. Целься в живот, если он будет стоять лицом к тебе. Если будет стоять спиной - целься в середину спины. Слушай, старик. Если он будет сидеть, то как только я начну стрелять, он вскочит, прежде чем побежать или пригнуться к земле. Вот в этот момент и стреляй. А если он останется сидеть, стреляй сразу. Не жди. Только целься наверняка. Подойди ярдов на пятьдесят. Ты же охотник. Для тебя тут нет ничего трудного.
- Я сделаю, как ты приказываешь, - сказал Ансельмо.
- Да. Я так приказываю, - сказал Роберт Джордан.
Хорошо, что я не забыл представить это как приказ, подумал он. Если так легче. Так для него хоть отчасти снимается проклятие. Во всяком случае, я надеюсь, что он так чувствует. Хоть немного. Я ведь совсем забыл, как он в первый день говорил со мной про убийство.
- Так я тебе приказываю, - сказал он. - А теперь иди.
- Me voy, - сказал Ансельмо. - Ну, скоро увидимся.
- Скоро увидимся, старик, - сказал Роберт Джордан.
Он вспомнил своего отца на железнодорожной станции и влажное от слез прощанье с ним и не сказал старику ни "прощай", ни "желаю удачи".
- Ствол у винтовки прочистил? - шепнул он. - А то отдача будет слишком сильная.
- Еще там, в пещере, - сказал Ансельмо. - Я их все прочистил шомполом.
- Ну, скоро увидимся, - сказал Роберт Джордан, и старик широким, легким шагом скрылся за деревьями, неслышно ступая в сандалиях на веревочной подошве.
Роберт Джордан лег на устланную сосновыми иглами землю и стал ждать первого шороха сосен на ветру, который всегда налетает с рассветом. Он вынул из автомата магазин и несколько раз открыл и закрыл затвор. Потом, не закрывая затвора, повернул оружие дулом к себе, поднес в темноте ствол к губам и продул его, чувствуя языком маслянистый, скользкий металл. Он положил автомат на левую руку затвором кверху, так чтобы туда не попали ни сосновые иглы, ни сор, и вытащил большим пальцем все патроны из магазина прямо на носовой платок, который он расстелил перед собой. Потом, нащупывая в темноте патроны, он вставил их один за другим обратно в магазин. Теперь магазин опять стал тяжелый, и он вставил его обратно и услышал, как он щелкнул, став на место. Он лежал за сосной ничком, положив автомат на левую руку, и смотрел на огонек внизу. Иногда огонек исчезал, и он догадывался, что это часовой в будке заслонил собою жаровню. Роберт Джордан лежал и дожидался рассвета.
Глава сорок вторая
Пока Пабло возвращался в пещеру и пока отряд сходил вниз по склону, туда, где надо было оставить лошадей, Андрес быстро продвигался вперед на пути к штабу Гольца. Они выехали на главную Навасеррадскую дорогу, по которой с гор спускались грузовики. Там был контрольный пост, но когда Гомес показал часовому пропуск, полученный от полковника Миранды, тот посветил на бумажку карманным фонарем, показал ее другому часовому, потом вернул Гомесу и отдал ему честь.
- Siga, - сказал он. - Поезжайте дальше. Только без фары.
Мотоцикл снова заревел, и Андрес вцепился в переднее седло, и они поехали дальше, осторожно лавируя среди грузовиков. Грузовики шли без света вниз по дороге длинной колонной. Встречались груженые машины, шедшие наверх, и все они поднимали пыль, которую Андрес не видел в темноте, но чувствовал, как она бьет ему в лицо и скрипит на зубах.
Они подъехали вплотную к заднему борту какого-то грузовика, мотоцикл зафыркал, Гомес прибавил скорость и обогнал этот грузовик, потом второй, третий, четвертый, а встречные с грохотом катились мимо по левой стороне дороги. Теперь сзади них шла легковая машина, и ее клаксон то и дело врывался в грохот грузовиков, окутанных пылью; потом на ней зажгли фары, осветившие пыль, висевшую густой желтой тучей, и она пронеслась мимо, со скрежетом перейдя на другую скорость и настойчиво, грозно, одуряюще взвыв клаксоном.
Потом все движение впереди застопорилось, и, лавируя между санитарными машинами, штабными машинами, броневиками, еще и еще броневиками, похожими на неподвижных, грузных, металлических черепах, со вздыбленными в неосевшей пыли стволами орудий, они выехали ко второму контрольному посту, где, оказывается, произошла авария. Один из грузовиков остановился, а следующий, не заметив этого, врезался в него и разнес вдребезги задний борт, и на дорогу вывалились ящики с патронами. Один из ящиков разбился, и когда Гомес и Андрес слезли с мотоцикла и потащили его вперед, пробираясь среди остановившихся машин к контрольному посту, где надо было предъявить пропуск, Андрес шел, ступая по медным гильзам, тысячами валявшимся в пыли. У наехавшего грузовика был разбит радиатор. Следующая машина уткнулась ему носом в задний борт. Десятки других напирали сзади, и офицер в высоких сапогах бежал вдоль колонны, крича шоферам, чтобы те подались назад и дали возможность убрать искалеченную машину с дороги.
Но грузовиков было слишком много, и дать задний ход они смогли только тогда, когда офицер, добравшись до конца колонны, остановил напиравшие машины, и Андрес увидел, как он бежит, спотыкаясь, с карманным фонариком в руке, кричит, ругается, а встречные машины все шли и шли в темноте.
Часовой на контрольном посту не отдал им пропуска обратно. Часовых было двое, они ходили с карманными фонариками, с винтовками за спиной и тоже кричали. Тот, который взял пропуск, подошел к грузовику из встречного потока и велел шоферу сказать на следующем контрольном посту, чтобы задерживали все машины, пока не рассосется затор. Потом, все еще держа пропуск в руке, часовой вернулся назад и закричал на шофера того грузовика, с которого упали ящики.
- Брось все и трогай дальше, ради господа бога, иначе мы никогда тут не разберемся! - кричал он шоферу.
- У меня передача разбита, - сказал шофер, наклонившись над задними колесами.
- Так и так твою передачу. Тебе говорят - трогай!