- Да, конечно! Просто невозможно подумать, что это в первый раз!..
- Угу. А теперь уанстеп я буду танцевать с вами, хорошо?… Уанстеп - легкий танец.
- Где же остальные, Хамада-кун и Кумагай-кун?
- Сейчас придут вместе с Кирако и Обезьяной. Надо заказать еще два фруктовых коктейля!
- Послушай, эта в розовом, кажется, танцевала с европейцем?
- Да… Ну и смех… - Наоми поднесла стакан к пересохшим губам и быстро осушила его. - С этим европейцем она вовсе даже и не знакома Он неожиданно подошел к ней и пригласил ее танцевать. Это же оскорбительно! Разве можно приглашать, не представившись? Ясно, он принял ее за проститутку!
- Почему же она не отказалась?
- Потому-то я и говорю - смех, да и только!.. Раз он иностранец, эта Обезьяна не решилась ему отказать! Настоящая дура! Прямо срам…
- Да, но почему ты так грубо выражаешься? Кругом люди…
- Ерунда! Я знаю, что говорю. Этой женщине полезно все высказать откровенно, иначе она и нас поставит в неудобное положение. Матян сам смущен и собирается ее отругать!
- Но, может быть, лучше мужчина сделает ей замечание…
- Постойте, идет Хама-сан вместе с Кирако… Когда подходит леди, надо вставать…
- Позвольте представить, - сказал Хамада, останавливаясь перед нами, как солдат по стойке "смирно". - Госпожа Кирако Харуно…
Обычно в таких случаях я всегда сразу спрашиваю себя: хуже или лучше Наоми данная женщина? Я всегда считал Наоми образцом красоты. Кирако, с грациозными манерами и мягкой улыбкой в уголках рта, была года на два старше Наоми. Маленькая, живая, она выглядела такой же юной, как Наоми, а ее роскошный наряд, пожалуй, даже затмевал кимоно Наоми.
- Очень приятно!.. - скромно произнесла она, грациозно поклонилась, потупив свои большие, умные, лучистые глаза. Недаром она была актрисой, в ее манерах была та мягкость, которой не хватало Наоми, во всех своих речах и поступках часто переходившей границы живости и становившейся грубой. Наоми недоставало мягкости, ее речь звучала резко, вульгарно. Одним словом, по сравнению с Кирако Наоми казалась диким зверьком, а Кирако проявляла изысканность в каждом своем слове и жесте. Она производила впечатление драгоценного произведения искусства, тонкого и глубокого. Когда, сев за стол, она взяла стакан, я увидел ее руки от ладони до кончиков пальцев. Они были так изящны и тонки, что, казалось, сгибались под тяжестью повисших на них рукавов. Сколько я ни вглядывался и ни сравнивал их лица, гладкость кожи и нежность цвета, я все-таки не мог решить, кто из них лучше. Наоми походила на Мэри Пикфорд, на "yankee girl", а Кирако - на француженку или итальянку, красавицу, полную неуловимого изящества и благородства! Это были два цветка, но Наоми выросла в поле, а Кирако - в комнате. Ее маленький нос на круглом лице был так прекрасен и так нежен, что казался прозрачным. Можно было подумать, что его выточили руки какого-то совершенного мастера. Но лучше всего были ее зубы - ровная нитка жемчуга, блестевшая между алыми, как арбуз, губами.
Я чувствовал себя побежденным, но Наоми была тоже побеждена. После того как появилась Кирако, она утратила обычную самоуверенность, внезапно смолкла, и все общество пришло в уныние. Но Наоми не желала признать свое поражение, к ней скоро вернулось веселое настроение: в самом деле, она же сама просила позвать Кирако!
- Хама-сан, перестаньте молчать, расскажите что-нибудь! Кирако-сан, когда вы познакомились с Хама-саном? - бойко заговорила она.
- Я? - ответила та, подняв свои ясные глаза. - Недавно.
- Я смотрела, как вы танцевали, - вежливо проговорила Наоми, невольно поддаваясь любезной интонации Кирако. - Вы прекрасно танцуете. Наверное, вы долго учились?
- Да, когда-то, уже давно… Но я плохо танцую, я такая неуклюжая…
- Что вы! Вовсе нет! Правда, Хама-сан?
- Конечно, Кирако-сан прекрасно танцует, да это не удивительно, ведь она прошла основательный курс в Театральном училище.
- Оставьте! - смущенно потупилась Кирако.
- И все-таки вы отлично танцуете! Из мужчин лучший танцор Хама-сан, а из женщин - Кирако-сан…
- Что? Вы уже выдаете призы за танцы? Что ни говорите, а из мужчин лучший танцор я! - вмешался в разговор Кумагай, подходя вместе с девушкой в розовом.
Девушка - ее звали Кикуко Иноуэ, как представил ее Кумагай, - была дочерью бизнесмена и жила в районе Аояма. Ей было лет двадцать пять - двадцать, шесть - критический для замужества возраст. Потом я узнал, что два-три года назад она вышла замуж, но недавно разошлась с мужем из-за того, что слишком любила танцы. Вероятно, ей хотелось выставить напоказ свои полные, голые до плеч руки, но сейчас, сидя напротив меня, она выглядела не столько полной, сколько просто-напросто толстой женщиной средних лет. Правда, европейский костюм идет полным женщинам больше, чем худощавым, но вот с японским лицом он никак не вяжется. У нее было совершенно неподходящее к европейскому туалету лицо, все равно как если бы к европейской кукле приставили голову японской. Было бы еще полбеды, если бы она оставила свое лицо таким, каким оно было ей дано от природы, но, стараясь придать ему как можно большее сходство с лицом иностранки, она прибегла ко всякого рода ухищрениям и этим только испортила свою внешность. В самом деле, лента прикрывала настоящие брови, а над глазами были нарисованы фальшивые. Синие тени век, румянец, подчеркнутая помадой линия губ, фальшивая родинка, - почти все на ее лице было искусственным.
- Матян, ты любишь обезьян? - неожиданно спросила Наоми.
- Обезьян?! - Кумагай еле удерживался от смеха. - Что ты еще придумаешь?
- Я держу двух обезьян дома. Если хочешь, я подарю тебе одну. Ну? Ты же любишь обезьян, да?
- Ах, вы держите у себя обезьян? - наивно спросила Кикуко, и Наоми, все более воодушевляясь, весело сверкнула глазами.
- Да, держу. А вы любите обезьян?
- Я всяких животных люблю. И собак, и кошек.
- И обезьян?
- Да, обезьян тоже.
Кумагай, отвернувшись, давился от смеха. Хамада тихо смеялся, уткнувшись в носовой платок. Даже Кирако улыбалась, по-видимому о чем-то догадавшись. Но Кикуко, против ожиданий, оказалась славной девушкой. Она и не подозревала, что над ней смеются.
- Она совсем дура! У нее чердак плохо работает! - не стесняясь даже присутствия Кирако, вульгарным тоном сказала Наоми, когда начался уанстеп и Кумагай с Кикуко ушли в зал танцевать. - А вы как думаете, Кирако-сан? - обратилась она к актрисе.
- О чем?
- Она выглядит совсем обезьяной. Потому-то я и завела разговор об обезьянах.
- О-о!..
- Все над Ней смеялись, а она даже не поняла… Вот дуреха!
Кирако бросила на Наоми наполовину изумленный, наполовину презрительный взгляд и проронила только:
- О-о!..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дзёдзи-сан, идемте танцевать уанстеп! - позвала Наоми, и я наконец-то удостоился чести танцевать с ней. Я был рад - при всей моей робости, это была возможность показать свое умение на практике. К тому же партнершей была моя любимая Наоми. Ничего, пусть даже моя неуклюжесть вызовет смех, это, напротив, еще больше оттенит грацию Наоми… Это и было моим заветным желанием. К тому же во мне шевелилось своеобразное честолюбие. Мне хотелось, чтобы все говорили: "Кажется, он муж этой женщины", иными словами, хотелось похвалиться: "Это моя женщина, глядите все на мое сокровище!" При мысли об этом меня охватывала какая-то праздничная, острая радость, вознаграждавшая меня за все жертвы, принесенные ради Наоми.
Сначала она, по-видимому, не собиралась танцевать со мной сегодня. Решила, наверное, подождать, пока я не стану танцевать лучше. Ну что ж, раз не хочет - не надо, я даже не предлагал ей танцевать, и когда я уже почти смирился с этим, она сама позвала: "Пошли танцевать!" - не могу передать, как это меня обрадовало.
Я помню все вплоть до того момента, когда я поднялся, взял Наоми за руку, дрожа как в лихорадке, сделал первые па уанстепа. Дальше все заволоклось туманом - я перестал слышать музыку, перед глазами пошли круги, сердце заколотилось, ноги двигались не в такт. Здесь все было совсем иначе, чем на втором этаже музыкального магазина Ёсимуры, где мы танцевали под звуки граммофона. Я поплыл по волнам людского моря, сам не понимая, куда плыву.
- Дзёдзи-сан, вы дрожите! Спокойней, иначе у вас ничего не получится… - все время шепотом сердито наставляла меня Наоми. - Опять поскользнулись! Вы крутитесь слишком быстро. Потише! Потише!
Но от таких ее слов я еще больше растерялся. В тот вечер пол был натерт специально для танцев и был особенно скользким. А я привык на уроках к другому полу, поэтому то и дело оступался.
- Что с вами? Нельзя так поднимать плечи!.. Опустите плечи! Опустите! - шептала Наоми, время от времени вырывая у меня свою руку, которую я сжимал изо всех сил, и со злостью нажимая на мое плечо. - Зачем вы так стискиваете мне руку? Вы прямо вцепились в меня, я двинуться не могу!.. Ах, опять, опять плечи!
При таком обороте дел получалось, будто я танцую специально для того, чтобы выслушивать ее брань, но даже эти ее злые слова не доходили до моего сознания.
- Ну все, Дзёдзи-сан, хватит! - Наоми окончательно рассердилась. Публика требовала продолжения танцев, но она, оставив меня, вернулась к столику.
- Удивительно! Я все еще не могу танцевать с вами! Поупражняйтесь еще немного дома!
Вернулись Хамада с Кирако, пришел Кумагай, пришла Кикуко, и за столом снова стало весело, а я, глубоко разочарованный, молча выслушивал насмешки Наоми.
- Послушай, при такой ругани робкий человек тем более танцевать не сумеет! - засмеялся Кумагай. - Ты лучше молчи и давай танцуй с ним.
Слова Кумагая задели мое самолюбие. "Давай танцуй с ним!.." - что это за слова? За кого он меня принимает, этот молокосос?!
- Вы вовсе не так плохо танцуете, как говорит Наоми, - сказал Хамада. - Многие танцуют гораздо хуже. Послушайте, Кирако-сан, потанцуйте сейчас с Дзёдзи-саном фокстрот.
- С удовольствием… - Кирако с грацией актрисы наклонила голову. Но я торопливо замахал руками.
- Не надо, не надо! - повторял я, окончательно растерявшись.
- Почему не надо? Нельзя так стесняться. Правда, Кирако-сан?
- Конечно… Прошу вас!
- Нет, нет, не надо! Я попрошу вас танцевать со мной, когда я научусь.
- Если вас приглашают, нужно танцевать! - обратилась ко мне Наоми таким тоном, словно это была незаслуженная честь для меня. - Дзёдзи-сан хочет танцевать только со мной, куда это годится… А! Начали фокстрот! Ступайте! Нужно танцевать с разными партнерами!
- Will you dance with me? - послышался чей-то голос в эту минуту, и к Наоми подошел стройный молодой европеец, с напудренным как у женщины лицом, тот самый, который раньше танцевал с Кикуко. Он склонился перед Наоми и, улыбаясь, что-то говорил ей скороговоркой - наверное, комплименты. Я понял только слова, сказанные нахальным тоном: "Please, please…" Наоми вспыхнула как огонь, но, не в силах сердиться, улыбалась. Она хотела отказать ему, но не знала, как поэлегантнее это сделать. Английский язык изменил ей. Европеец принял улыбку Наоми за выражение согласия.
- Yes… - сказала она и неуверенно поднялась. Щеки ее пылали.
- Вот так птица! Сама важничала, а перед европейцем раскисла! - засмеялся Кумагай.
- Эти иностранцы такие нахальные, вот и я так же растерялась, - сказала Кикуко.
- Ну, так потанцуем? - услышал я голос Кирако.
Должен пояснить, что не только сейчас, но и никогда в прошлом для меня не существовало ни одной женщины, кроме Наоми. Конечно, увидав красавицу, я мог оценить ее красоту. Но мне всегда хотелось лишь издали любоваться ею, на расстоянии. Шлемская была исключением, но мое состояние влюбленности в нее было далеко от обычной страсти. Да и "страстью" то чувство нельзя назвать - это было что-то глубокое, неуловимое, как сон. Она была женщиной далекой, чуждой мне расы. Кроме того, она преподавала танцы, и оттого мне было легче танцевать с ней, чем с ослепительной Кирако, японкой и актрисой театра Тэйгэки.
Но против моих ожиданий, танцевать с Кирако оказалось легко. Тело ее было легким, как пух, и прикосновение рук нежно, как только что распустившиеся лепестки. Она хорошо улавливала все мои движения. Танцуя с таким партнером, как я, она точно следовала за мной, как чуткая лошадь улавливает намерения всадника. С ней я ощутил радость и легкость во всем теле. Ко мне вернулась бодрость, ноги сами выделывали быстрые па, и я кружился легко, будто на карусели. Я испытал невыразимое удовольствие.
- О, вы прекрасно танцуете! С вами очень легко танцевать! - кружась, как водяное колесо, услышал я слова Кирако, ее нежный, тихий, ласковый голос.
- Нет, это потому, что со мной танцуете вы!
- О, что вы!.. - сказала она немного погодя.
- Сегодня очень хороший джаз.
- Да.
- Под плохую музыку всякое желание танцевать пропадает.
Губы Кирако находились рядом с моим виском, волосы прически прикасались к моей щеке так же, как прежде к щеке Хамады, - очевидно, это была ее манера. Ласковое прикосновение ее нежных волос… Еле уловимый шепот… Мне, привыкшему к буйному нраву Наоми, она казалась невообразимо женственной. У меня было такое ощущение, будто любящей рукой у меня вынимают из раны занозу…
- Я хотела ему отказать, но он здесь один, без друзей, и мне стало жаль его, - вернувшись к столу, чуть смущенно оправдывалась Наоми.
Последним, шестнадцатым номером был вальс. Затем оркестр исполнил еще несколько номеров сверх программы. Танцы закончились, когда было уже половина двенадцатого. "Уже поздно, поедем на автомобиле!" - требовала Наоми, но мне удалось уговорить ее, и мы отправились пешком к Симбаси, чтобы успеть на последний поезд. Кумагай и Хамада, вместе с дамами, провожали нас по Гиндзе. В ушах у нас еще звенели звуки джаз-банда. Когда кто-нибудь затягивал мелодию, все тотчас же подхватывали мотив. Я не умею петь, потому все казались мне удивительно музыкальными. Я завидовал их чистым голосам.
- Ля-ля-ля-ля, - громко запела Наоми, шагая в такт. - Хама-сан, что вам нравится больше всего? Мне - "Караван"!
- О, "Караван"! - взвизгнула Кикуко. - Это великолепно!
- А на мой вкус, - сказала Кирако, - "Весна" тоже неплоха. Под нее хорошо танцевать.
- А разве "Чио-чио-сан" плоха? Я больше всего люблю эту мелодию. - И Хамада тотчас же стал насвистывать "Чио-чио-сан".
У входа на платформу мы распрощались. Мы почти не разговаривали, пока стояли в ожидании поезда на холодном зимнем ветру. Мне было почему-то грустно, как бывает, когда кончается веселье. Наоми, впрочем, ничего подобного, по-видимому, не чувствовала.
- Сегодня было очень интересно. Пойдем еще раз в ближайшие дни, - пыталась она заговорить со мной, но я все так же уныло молчал.
"Что это? Это и есть то, что называется танцами? Какая бессмыслица этот вечер, куда я так стремился! Этот вечер, купленный ценою стольких слез, ссор с Наоми, обмана матери! Какое гнусное сборище тщеславных, хвастливых и самоуверенных людей! Так зачем же я очутился среди них? Для того, чтобы выставлять напоказ Наоми? В таком случае, я так же тщеславен, как они. А это сокровище, которым я так гордился, как оно выглядело? Ну что, ахнул весь мир при виде Наоми, когда ты появился с ней, как тебе об этом мечталось?…" - не мог не подумать я, насмехаясь над самим собой.
"Слепые змей не боятся!" - эта пословица как раз про тебя. Да, конечно, для тебя эта женщина - единственное сокровище. Но каким оно оказалось, это сокровище, при ярком освещении?… "Тщеславное и самовлюбленное сборище!" Сказано хорошо, но разве эта женщина не самый типичный представитель этого сборища? Кто, по-твоему, так нахально задирал нос, беспрерывно ругал других и, если взглянуть со стороны, выглядел отвратительней всех? Разве одна Кикуко так смутилась, что не сумела связать двух слов по-английски и была принята иностранцем за проститутку? А вульгарный язык этой женщины! Пусть она корчит из себя леди, но ведь ее речь оскорбляет слух! Кикуко и госпожа Кирако намного воспитаннее ее!..
Печаль, досада, разочарование - трудно поддающиеся описанию тягостные чувства вплоть до самого возвращения домой теснились в тот вечер в моей груди.
В трамвае я нарочно сел напротив Наоми и решил еще раз рассмотреть повнимательней, за что же я так ее люблю. Может быть, нос? Или глаза? - мысленно перебирал я, и, как ни странно, лицо, которое всегда так притягивало меня, показалось мне в тот вечер незначительным и ничтожным. В моей памяти всплыл образ Наоми, служившей в кафе "Алмаз", когда я встретил ее впервые, - насколько лучше была она в те времена! Наивная, простая, застенчивая и меланхоличная девочка нисколько не походила на эту грубую, крикливую женщину. Я был влюблен в ту Наоми и только как бы по инерции все еще продолжал любить ее, а ведь с некоторых пор она стала просто невыносимой. Вот она сидит с высокомерным видом, как будто говорит: "Посмотрите, как я умна". На ее лице как будто написано: "Я первая красавица в мире, я самая элегантная женщина, я похожа на иностранку".
И никто не знает, что она слова по-английски сказать не может и не в состоянии постичь разницу между действительным и страдательным залогом. Но я-то знаю! Такие ядовитые мысли бродили в моем мозгу. Она сидела, чуть повернувшись, откинув голову назад. С моего места виднелись темные ноздри ее вздернутого носа, которым она больше всего гордилась (он казался ей похожим на европейский). Эти ноздри, похожие на два маленьких грота, были мне хорошо знакомы. Каждый вечер, обнимая ее, я видел их совсем близко как раз под этим углом, случалось, вытирал ей нос, а иногда наши носы скрещивались, как два клина. Я чувствовал, что этот нос - этот маленький комочек мяса посредине ее лица - часть меня самого, я никак не мог воспринимать его как нечто чужое. Но сейчас, когда я глядел на Наоми, ее нос казался мне отвратительным, гадким. Голодный с жадностью поглощает даже недоброкачественную пищу, но когда он насытится, внезапно ощущает тошноту и понимает, какую гадость он ел, его начинает рвать…
Нечто подобное происходило со мной. При мысли о том, что сегодня вечером я, как всегда, буду спать с ней и видеть ее лицо, этот нос, хотелось сказать: "С меня довольно!" - и к горлу подступала тошнота.
"Это наказание за мой грех перед матерью. Я обманул ее, хотел развлекаться, а к хорошему это не привело", - размышлял я.
Читатели, вы подумаете, что Наоми мне надоела? Нет! Я сам готов был подумать так, потому что до сих пор ни разу не испытывал к ней такого враждебного чувства. Но, когда, вернувшись в Омори, мы остались вдвоем, "сытые" настроения, владевшие мной в трамвае, постепенно куда-то улетучились, и все в Наоми - глаза, нос, руки, и ноги - вновь показалось мне соблазнительным. И снова она стала для меня самой прекрасной и совершенной.
С тех пор я часто ходил с Наоми на танцы. Каждый раз мне бросались в глаза ее недостатки, и на обратном пути у меня обязательно портилось настроение. Но всякий раз это скверное настроение длилось недолго. Любовь к Наоми переходила в ненависть, ненависть - снова в любовь, в течение одного вечера мои чувства менялись, как меняется цвет кошачьих глаз.