- Добро пожаловать!
Дама:
- Это очень мило с вашей стороны. Ну что же, хотя еда у меня своя, чашку-другую кофе мне выпить у вас придется, но за кофе я заплачу. Я люблю, когда все честь по чести и заранее обговорено.
Она надела пенсне и, бойко строча пером, заполнила гостиничный бланк для приезжих: Поулине Андреассен из Поллена. Незамужняя.
- Возраст я указывать не рискую, - сказала она шутливо, - а то вам не захочется иметь дела с такой развалиной. Но вы не думайте, не такая уж я и развалина.
- Указывать возраст вовсе не обязательно, - сказал Вендт.
Она:
- Господин аптекарь очень меня одолжил тем, что проводил сюда, большое вам, господин аптекарь, спасибо! Знаете ли, - обратилась она к хозяину гостиницы, - аптекарь вызвался понести мою корзину. Не буду отпираться.
- О, аптекарь знает, как втереться в доверие к дамам! - И, показав на бланк для приезжих, хозяин сказал: - Не добавите ли вы также и род ваших занятий?
- Я и забыла, - сказала она. И снова вздела на нос пенсне и стала писать, а рот у нее тем временем не закрывался: - Занятия мои самые разные. На мне и лавка, и почта, и отдельный маленький домик для приезжающих, а еще у нас свое хозяйство, а брат мой - староста, и всегда им был, сколько я помню. Так что благодаря Господу у нас есть все, что нам требуется в пределах наших скромных желаний, а о большем мы и не просим. А теперь не взыщите, если я вас кое о чем спрошу: знаете ли вы здесь, в Сегельфоссе, человека по имени Август? Ясное дело, здесь, наверно, не один человек с таким именем, только он пришлый.
- Я знаю, о ком вы, и я с ним знаком, - ответил аптекарь.
- Вон как, значит, он здесь, жив-здоров и все такое прочее?
- И все такое прочее. Он тут прихворнул и несколько дней пролежал в постели, но теперь, похоже, вот-вот встанет на ноги. Вы найдете его в усадьбе.
- А чем же он занимается?
- Он подручный у консула, он много чего умеет.
- Да уж, чего только он не умеет! Но как же это замечательно, что я нашла его и не проездила попусту. Ну а теперь, раз уж я начала вас выспрашивать: доктор Лунд и его супруга и все семейство, как они, хорошо поживают?
- Хорошо поживают.
- Потому как фру Лунд, она из наших краев и выросла у меня на глазах, я помню ее совсем еще крохой. Родители ее, те так и живут в нашем селении, живут себе помаленьку. А доктор Лунд, он же был у нас несколько лет доктором, он и женился у нас, и всякое такое. Ну, это само собой. А к Августу у меня, стало быть, надобность, а лучше сказать, дело, потому я о нем и спрашиваю, и других причин и оснований у меня нет.
Она болтала без умолку. А напоследок сказала:
- Ну что же, могу я теперь получить мою комнатку? Я должна привести себя маленько в порядок и выпить чашку кофе, потому как на пароходе это было не кофе, а пойло. Я забыла спросить, сколько стоит комната…
XXIII
Август провел в постели целую неделю, но из опасения, что он не вполне оправился от последствий неумеренного возлияния, доктор намерен продержать его на постельном режиме еще несколько дней.
Болеть у Августа ничего не болит, крестные сестры его обихаживают, занимают разговорами, вместе с ним молятся. Это почти как молитвенные собрания.
Но не может же он лежать здесь до бесконечности! Разве он не обещал консулу закончить дорогу в срок? Теперь этот срок просрочен, ограда не поставлена, железные прутья так возле пропасти и валяются, а сам он валяется на кровати!
Дороги судьбы чертовски извилисты, как говорит Соломон.
Он посмотрелся в зеркало и нашел, что похудел, а ведь он сделался религиозным, чтобы ему стало лучше, чем раньше, чтобы благоденствовать. Если он не может подняться с постели и хорошо выглядеть, какой тогда смысл в крещении и во всем остальном? Если он будет лежать здесь и состарится еще на несколько недель, какой в этом прок и что на это скажет Корнелия?
Быть религиозным - оно неплохо, только смертельно скучно. Ни кусочка проглотить без того, чтобы не прочесть сперва благодарственную молитву, ни послать за лавочниками, чтоб лежа перекинуться с ними в картишки. А что ж тогда можно? Вдобавок сестры пеняли ему за то, что он часто бреется, дескать, все это мирская суетность. Ну где им понять мужчину, полюбившему девушку! Спору нет, до крещения ему жилось не в пример легче, а ведь он и тогда ревностно помышлял о Боге и то и знай клал кресты.
Совсем без дела он оставаться не мог и потому исправно помечал зарубками спинку стула и по нескольку раз на дню осматривал и чистил свой револьвер.
- А ну, бросьте дурить и отдайте мне мою одежду! - командовал он.
- Нам нельзя, - отвечали крестные сестры.
- Я буду кричать, - грозился он. - И чертыхаться, да так, что вам обеим небо с овчинку покажется!
- Ты что, рехнулся? Лежи-ка спокойно, мы позвоним по телефону и спросим у доктора.
День за днем они утихомиривали его и обманывали ради его же блага: то говорили, что доктора нету дома, то, что доктор рассердился и велел им привязать Августа к кровати.
Чего доброго, эти чертовы куклы и вправду позовут себе кого-нибудь на помощь и привяжут его! Он переменил тактику.
- Вы правы, - сказал он, - это испытание, которое я должен выдержать, я еще слишком грешен, чтобы встать на ноги!
Теперь он не только при сестрах, но и даже наедине усиливался продвинуться и укрепиться в вере и подвергал себя телесным мукам и наказаниям. По ночам он нередко плакал, и бил себя по лицу, и до боли щипал свое грешное тело. А наутро спрашивал себя: ну и к чему это все, если она опять мне приснилась?
Он попробовал схитрить:
- Уж сидеть-то в постели мне, наверно, можно, отдайте-ка мой пиджак!
Сестры не уступали ему в хитрости, они сказали:
- Мы дадим тебе шерстяное одеяло.
Он заскрежетал искусственными зубами:
- Вы что, хотите, чтоб я сидел тут как шут гороховый! Нет уж, тогда лучше я буду лежать!
А про себя подумал, что выпрыгнет завтра в окно и без пиджака.
Но назавтра его ожидало великое чудо, и хорошо, что он не сидел закутанный в одеяло: в комнату к нему провели посетительницу, Поулине Андреассен из Поллена.
Он вгляделся. Конечно же, она постарела, но как ее не узнать: на шее все тот же белоснежный воротничок, на пальце знакомое кольцо с жемчугом, волосы под сеткой, на голове некое подобие коричневой бархатной шляпки…
- А, это ты, Поулине! - сказал он.
- Вестимо, я, - ответила она. - Надо ж, признал меня.
- Как не признать, ты нисколечко не изменилась.
Она выслушала это с нескрываемым удовольствием, после чего участливо проговорила:
- Вот уж, Август, не ожидала я увидеть тебя хилым и немощным.
- Увы, - отвечал он расслабленным голосом, - Господь свалил меня на одр болезни.
Одр болезни! Она вмиг узнала прежнего Августа и улыбнулась:
- Что у тебя болит?
- О, хуже всего с грудью. Я несколько раз плевал кровью.
- Не тревожься, - сказала она бодро. - Это только в молодости опасно, потому как такое бывает при чахотке. И как же ты заполучил эту хворобу?
- Я… да вот напала… откуда я знаю…
Она все больше узнавала в нем прежнего Августа.
- Я слыхала, ты заново окрестился в реке у водопада и сильно простыл.
- Да, - ответил он, - плохо, что я не сделал этого на Яве или еще в какой-нибудь теплой стране.
- Хуже всего то, что ты вообще на это пошел. Разве тебя до этого не крестили?
- Крестили. А это было зато в настоящей проточной воде.
- И надо ж тебе было такое удумать!
- Это все евангелист, пристал как незнамо кто.
- Ну и что? Очень бы я стала обращать на него внимание! Ты же мог отправиться на тот свет!
- Да. Но он сказал, что без меня он и других не станет крестить.
- Будто уж без тебя нельзя было обойтись!
- Нет. Видишь ли, он основательно взялся за грешников, и я не знал, как и поступить, потому как я стал очень религиозный.
Поулине улыбнулась:
- Очень религиозный, значит.
- Так ведь я же клал кресты и читал по-русски Библию и все такое. Но на самом деле это, наверное, язычество и масонство. Как ты думаешь, Поулине?
- Я в этом не разбираюсь.
- Да. Ну а после крещения получилось так, что я забрел на луг и стал глядеть, как народ дерется. Зря я это сделал, потому что, кроме всего прочего, драка эта была самая что ни на есть позорная из всех, какие я только видел. А пока я там стоял, замерз как собака.
- И чего тебя туда понесло?
- Да просто я… и не потому, чтоб мне так уж хотелось посмотреть на кровь или что другое… но ты кругом права, и чего я туда пошел?
Август не знал толком, как себя с ней держать. Он попробовал и так и сяк, религиозной она, во всяком случае, не была, тогда он предпочел ей поддакивать. А она, похоже, не очень вникала в то, что он говорит. Она, похоже, видела его насквозь, как и прежде, да и приехала она к нему всего лишь по делу.
- Да, Август, я только что из Поллена, - сказала она.
- Поллен! - пробормотал он. - Мне ли не помнить, сколько я там околачивался.
- Раз ты не захотел ехать ко мне, то пришлось мне ехать к тебе.
- Но ты же видишь, Поулине, что я слег и ни на что не гожусь…
- Глупости! - сказала она. - Я уже написала из гостиницы судье, что приехала.
- Вон как. Судье. Ну что же.
Она достала из кармана накидки пачку бумаг:
- Здесь полностью все наши расчеты начиная с того дня, когда ты от нас сбежал. Помнишь ту ночь?
- Да.
- Брат Эдеварт проводил тебя, и ты удрал. А на другой день мы узнали, что удирать тебе вовсе и не надо было, ты выиграл в лотерею огромные деньги и мог бы расплатиться со всеми по справедливости, да еще большая часть осталась бы. Но что-то ты ни разу не вспомнил про Эдеварта. Он же рисковал своей жизнью, когда бросился тебя догонять.
Август:
- Я знаю.
- Взял почтовую лодку и вышел в одиночку и не вернулся.
- Знаю.
- Но я расплатилась за лодку из твоих денег.
- Что за деньги? Нет у меня никаких денег.
- Глупости! Так вот, я расплатилась за тебя со всеми по очереди в Поллене и Вестеролене, и ты теперь никому не должен. Тут все расчеты! - И она прихлопнула ладонью бумаги.
- Не желаю я смотреть ни на какие расчеты.
- Не желаешь! - презрительно усмехнулась Поулине. - Это и не понадобится. Как я понимаю, ты разбираешься в отчетности не лучше прежнего, поэтому бумаги эти я вручу судье и местным властям. Прошло уж двадцать лет, а ты ничуть не переменился, ты и по сей день не научился вести свои собственные дела, ты все равно что малое дитя или перелетная птица.
- Ты права, Поулине, другой такой перелетной птицы и не встретишь.
- А это - сберегательная книжка! - сказала она, прихлопнув ее рукой. - За эти годы сумма набралась порядочная. Деньги получишь в банке у вас или в Будё.
Сумму она не назвала, а спрашивать было неловко, поэтому он взял и сказал:
- Не пойму, что это ты такое говоришь, Поулине. Никаких моих сбережений у тебя быть не может, ты же знаешь, когда я уезжал из Поллена, я все оставил тебе.
Поулине кивнула:
- Что верно, то верно. Я так судье и ответила, дескать, знаю одно, деньги принадлежат мне, и у меня есть подписи двух свидетелей. Я посчитала, что барин маленько о себе возомнил, когда написал и потребовал прислать деньги, вместо того чтоб приехать и забрать самому.
- И правда, я о себе возомнил.
- Ведь откуда мне было знать, что ты тот, за кого себя выдаешь?
- Да, - согласился Август и покачал головой.
- Ладно, - сказала Поулине, желая покончить с объяснениями, - ты не появлялся, вот мне и пришлось сюда выбраться.
- Я все ждал, когда смогу освободить время, сейчас-то я бы уж точно приехал, если б…
- Глупости! У тебя было время с самой весны. Но хватит об этом, деньги ты получишь!
Она свернула бумаги и положила обратно в карман. Август попробовал отбрыкнуться в последний раз:
- Поулине, это же твои деньги.
Она громко хмыкнула:
- На что они мне? Они мне не нужны, ты не думай. И брату Иоакиму от меня ничего не нужно, он человек одинокий, и у него свое хозяйство.
В дверь постучали, это оказалась служанка с кухни, она внесла поднос с кофе и печеньем.
- Ну надо же! - вырвалось у Поулине.
- Подручный, хозяйка услыхала, что у тебя гости, - сказала служанка.
- Да, и еще какие!
Поулине:
- Ну, это громко сказано. Просто мы знаем друг друга сызмальства, Бог знает сколько лет.
- Пожалуйста, утешайтесь! - сказала служанка и вышла.
Поулине невероятно оживилась:
- Вот это я понимаю, здесь живут люди с достатком! А печенья сколько - целое блюдище!
Она налила им обоим, тут же отпила глоток, причмокнула губами и улыбнулась:
- А кофе-то какой! Дай-ка я сброшу на минутку накидку и присяду рядом с тобой. Как она тебя назвала - Подручный?
- Да. Это потому, что я правая рука у консула в доме и во всех областях его деятельности.
- Вот это кофе так кофе! - сказала она, прихлебывая. - Хорошо тебе здесь живется?
- И не спрашивай! Хозяйка мне как сестра.
- Ну что же, привет тебе из Поллена, - сказала она. - Дома, что вы отгрохали с братом Эдевартом на спуске к лодочным сараям, все еще стоят, украшают улицу.
- А фабрика? - спросил он едва слышно.
- Фабрика твоя тоже стоит. Я пробовала ее продать, но не получается.
- Она не моя, - сказал Август.
- Вон как. Только за все акции я расплатилась из твоих денег. А еще оплатила из твоих денег все счета за стальные балки, цемент и кровельное железо. Вроде бы это все. До чего же вкусное печенье! А наложили-то сколько, ешь - не хочу!
- Да на здоровье!
- А фабрика стоит себе, куда она денется, можешь приехать и запустить ее хоть сейчас. Только что ты будешь производить? Чего ты только не затевал в Поллене, что-то было хорошо, что-то плохо, но а чем же все это кончилось? У тебя вечно то густо, то пусто, а разве ж фабрики так работают? Нет, сестра Осия поумнее всех нас, до сих пор сама и прядет, и ткет, и шьет, и не покупает у меня в лавке даже исподнего. Ты подбил Каролуса продать пахотную землю под застройку, и он чуть не помер с голоду. Ты хотел, чтоб Ездра насажал у себя рождественских елок. Ха-ха-ха! Но ты не ошибся в Ездре, когда пришел к нему в первый раз, помнишь? Ну а что до меня, то я, Август, на тебя не в обиде, ведь мне достался большой несгораемый шкаф, который ты приобрел для банка, он служит мне верой и правдой, я храню там торговые счета, почту и протоколы брата Иоакима. А уж твой банк, Август, надо же тебе было придумать этакий банк! Но слава Богу, я и это тоже уладила и уплатила каждому столько, на сколько он подписался и вложил средств.
- Я не понимаю, откуда у тебя взялись на все это деньги? - сказал Август.
Она:
- Деньги я взяла у тебя. Это твои собственные деньги.
- Да, но тогда, наверное, от них ничего и не осталось? - продолжал он выпытывать.
Она не ответила, знай пила себе кофе и ела печенье.
- Несгораемый шкаф достался мне задешево, - сказала она, - но я никого не обманула, а тебя и подавно.
- Был бы я там, я б тебе его подарил.
- Я знаю. Чего-чего, а жадности и скупости за тобой сроду не водилось. Только по своей дурости ты никогда не понимал собственной выгоды. Это тебе говорю я, Поулине!
Что он мог возразить? Если он хотел заполучить свою сберегательную книжку, то должен был оставаться смиренным и сокрушенным. Он спросил:
- А елочки, что я посадил, они живы?
- Еще бы, и перед нашим домом, и еще кое у кого, но много где и засохли. Те, что в Нижнем селении, по обеим сторонам дороги от берега к церкви, они живы, но растут медленно, похожи больше на комнатные растения. Зато красивые, я всегда гляжу на них, когда стою возле церкви, Рядом с ними теперь насадили березы, чтоб хоть чуточку защитить от ветра. Чего же это я хотела сказать… я собираюсь завтра пойти повидать Эстер и ее доктора. Ты у них был?
- И не один раз. Прекрасные люди!
- Мне надо передать ей привет от родителей. А еще, прежде чем ехать домой, мне бы хотелось послушать проповедь. Говорят, у вас уж очень хороший пастор.
- Еще бы!
- Ты бывал на его проповедях?
- Да каждое воскресенье! За кого ты меня принимаешь?
- Но перво-наперво мне надо сходить к судье и покончить с моим делом и получить расписку. Экая жалость, что я не смогу задержаться до воскресенья и послушать проповедь. Но тогда я не поспею на пароход.
Чтоб тебе уже уехать! - подумал про себя Август. Ведь пока она в городе, ему совестно идти за сберегательной книжкой.
- Куда тебе торопиться? - сказал он. - Ты же можешь уехать следующим пароходом. У тебя ж не сидят семеро по лавкам.
Она по привычке пропустила его слова мимо ушей, они ровно ничего не значили.
- Передай от меня превеликое спасибо за угощение, - сказала она, надевая накидку. - Буду вспоминать, как меня тут принимали, а ведь я им совсем чужой человек. Можно сказать, побывала в раю. А знаешь, когда я вчера сошла с парохода, на пристани мне повстречался аптекарь, и, хотя я его до этого в глаза не видела, он вызвался понести мою корзину. Не буду отпираться.
- О, аптекарь отличный человек. Я хорошо его знаю.
- И хозяин гостиницы тоже, принял меня как родную. Я спросила, сколько он с меня возьмет, а он мне: "За такую комнатушку и брать-то неловко". Только я не согласилась, пусть не думает, будто я нуждаюсь в милостыне. Да уж, сегельфоссцы меня разуважили. Скажи-ка мне, сколько теперь на твоих часах, если они, конечно, ходят.
- Ходят? Да у меня под началом столько человек, что на счету каждая минута!
Август снимает со стены свой хронометр и говорит ей, который час.
- Тогда мне пора, ведь я написала судье, что буду у него до двенадцати. Ты, конечно, помнишь Ане Марию, жену Каролуса? Сейчас-то она, понятно, в годах и устала от жизни, но все еще страсть до чего живая и бойкая. А все потому, что она отродясь не болела, мы с ней отродясь не болели, потому так и сохранились и не старимся, и все равно это прямо удивительно, как это ты меня сразу признал.
- Чего ж тут удивительного, ты с тех пор ни на день не постарела.
- А больше ты, верно, никого и не помнишь, - сказала она, перебирая мысленно полленцев. - Но как я уже говорила, с фабрикой твоей ничего не поделаешь, так я судье и разобъясню. Разве ее купит какой-нибудь англичанин. Не поверишь, но однажды к нам приехал англичанин и купил дом. Лоцманский, на отшибе, да ты знаешь. Ему приглянулась доска в стенной обшивке, на ней была какая-то надпись с рисунком, она попала туда с разбитого корабля. Только лоцман был не промах и отказался ее продавать. Тогда, говорит англичанин, я покупаю весь дом, и купил-таки. И что же? Он выломал и увез с собой эту доску, а дом остался стоять. И теперь в нем никто не живет, а об англичанине ни слуху ни духу. Как ты думаешь, Август, что, если я налью себе еще одну чашечку, чтоб в кофейнике ничего уж не оставалось? Это неудобно?
- Неудобно? Да ты что!
- Уж очень хороший кофе! Но печенье я есть не буду.
- Да ешь себе на здоровье, хоть все.