- Я говорю - заброшена. Все куда-то подевались, и теперь я одна. Присядем-ка на немножко, я вам кое-что расскажу. В этой жизни из меня ничего не вышло, но пока я могла занимать себя болтовней и флиртом и любезничаньем, я еще как-то существовала. Я привыкла к этому, поскольку из меня ничего не вышло, мы встречались и проводили время за болтовней. Один лежал на солнцепеке и говорил: "Soli me tangere!" Другой вольничал: "Ладно-ладно, фрекен, коли вы повадились по воду с вашим кувшином, там вам и…" Вот над такими вещами мы и смеялись. А к чему нам еще было и прибегать, мы были такие никчемные, вот и болтали напропалую и вошли во вкус. В Бога мы не верили, мы были слишком молоды для религии, и конечно же, мы все еще питали надежду чем-нибудь стать. Мы ютились в меблирашках и мнили себя артистическими натурами, слегка музицировали и пели, устраивали складчину, выпивали, покуривали, и много чего позволяли себе на словах, и ненавидели себя, и никого не любили. Обычная история. Мы полиняли до времени. Некоторые женились, неудачно, пошли дети, детей пришлось отправить к его или ее родителям. Некоторые пристрастились к вину и стали запойными пьяницами, с беспечной походкой и шляпою набекрень, двое-трое застрелились, и никто так никем и не стал. Мы уехали затем, чтоб вернуться увенчанными славой, а сделались хуже тех, кто остался дома. Некоторые вообще не вернулись домой. Мне представилась возможность выйти замуж, и я согласилась, только я была уже настолько опустошенной, я не любила и не люблю по сей день. Замечательный человек, я могу на него опереться, ради меня он готов расшибиться в лепешку, но что мне до этого, я - вовне. А человек прекрасный. Он мечтал стать архитектором, у него был талант, но не было средств. Потом он встретил меня и окончательно выбился из своей колеи. Ноу него хватает художественного чутья, он понимает меня и поддерживает. Когда я сбрасываю туфли и одна опрокидывается на бок, он ставит ее прямо… это я вспоминаю вчерашний вечер, когда я наполовину ожидала, что вы придете, а вы не пришли, и я зашвырнула туфли. Я и на него разозлилась, зачем он поднял туфлю. "Зачем, - спрашиваю, - ты это сделал?" А он засмеялся и говорит: "Иначе служанка подумает, что у нас была потасовка". Он хорошо ко мне относится, он меня понимает, я к нему привязана, но чтобы любить, до безумия, - этого нет. Я на это совершенно неспособна, потому что из меня ничего не вышло. Я исковеркана. Да, но любовь и влюбленность и прочее - это всего лишь недуг, говорит он, чтобы меня утешить. И наверное, он прав, только это такой недуг, с которым лично он жил все эти годы и так от него и не избавился. Знаете, почему он сделал чертеж вашего дома?
- Потому что он архитектор, - ответил аптекарь.
- Да. Но только он сделал это, чтобы показать, насколько он далек от ревности. Да. Хотя она засела в нем точно жало. Он не хвалится тем, что сумел себя превозмочь, нет, он придумал это по доброте душевной, это чистейшее проявление доброты, он не хочет меня мучить. Я даже не знала о его чертежах, пока вы мне сами позавчера об этом не рассказали.
- Ну а может, он рассчитывал, что рано или поздно вы об этом узнаете, - сказал Хольм.
- Да, рано или поздно. Только он очень огорчится. Я ему еще ничего не говорила.
- Черт возьми, до чего благородно! - воскликнул Хольм.
- Вы его не знаете, - сказала фру Хаген. - Вы человек крепкой натуры, ну в точности какими были и мы, когда жили в меблирашках и на словах позволяли себе бог знает что. Вот почему я затосковала, когда вы вчера не пришли, настолько я испорчена, мне не хватало вашей вольной болтовни, простите за выражение! Я не слыхала ее уже много лет, пока не повстречала вас здесь, я привыкла к ней, поскольку я так ничем и не стала, ведь она поддерживала во мне жизнь, благодаря ей я существовала. А сегодня я вышла из дому, зная, что встречу вас, я знала, что вы придете.
- Фру Хаген, что-то я вас не пойму. Можно, я спрошу вас о чем-то прямо?
- Влюблена ли я в вас? Нет, не влюблена.
- В самом деле?
- Да. Не больше, чем в кого-либо другого, мне кажется. Нет, я на это не гожусь, я исковеркана. Такими мы становимся, никчемные люди, мы тоскуем, но любить - нелюбим.
- Тогда почему же вы меня здесь караулили?
- Понимаете ли, мне вас вчера не хватало, мне было тоскливо, оттого что вы не пришли. Я рассчитывала, что вы придете со мной поболтать, по крайней мере, вы оценили бы, как со мной хорошо. А вы меня забросили, и я просидела одна-одинешенька. Вы, наверное, ничего не могли поделать, будучи заняты в другом месте. Помните, вы как-то сказали, что ничего из себя не представляете? Но это не так, вы не полиняли, а это уже что-то да значит. Вы искали спасения в браке из нужды - что я могу на это сказать? Я же позволила, чтобы мной завладело равнодушие, - и все равно не спаслась. Вам повезло, вы встретили ту, в ком нуждались, вы нашли себе пристань, вы - человек крепкой натуры, да и она тоже. Я против нее ничего не имею. Она и в самом деле красива, даже больше, чем красива, - роскошна. Но, дорогой мой, какой от этого прок… тут ведь и возраст, и прожитые годы…
- Я этого не замечаю, - ответил он. - Она не старше меня и, если уж говорить начистоту, очаровательно молода - в отличие от вас, если я вас правильно понял.
- Не знаю, - сказала фру Хаген. - Может быть, я тоже очаровательно молода, не знаю. Как бы то ни было, с моей стороны это просто бессовестно - сидеть здесь и занимать вас разговорами о своей особе. Но сколько же ей лет? - неожиданно спросила она. - Вы можете мне это сказать?
Хольм побледнел:
- Вам нужно число, месяц и год? Вы собираетесь попросить мужа нарисовать надгробие? Поставьте тогда первое апреля.
- Но признайтесь сами, аптекарь Хольм, вы совершили неслыханный поступок…
- Разве я поступил хуже, чем вы?
- Не сравнивайте. Нет, может быть, и не хуже. Но вы же всегда утверждали, что вам чуждо мещанское здравомыслие и вы никакой не обыватель.
- А теперь я, по-вашему, таковым стал? Что же мне, торчать здесь целую вечность и похваляться тем, что я никакой не обыватель? Не очень-то завидная участь.
- Я полагаю, в этом есть своя ценность, - не помню, как мы ее называем, кажется, ложная? Однажды мне привелось играть на званом вечере у графини, на ней были золотые украшения, даже пудреница у нее и то была золотая. У меня такой не было, но я хоть ее увидела. А это не так уж и мало.
- В общем-то вы, наверное, правы, - сказал он. - Но что до моей жены и меня, то мы обходимся и без пудры.
- Я тоже.
- Будто уж?
- Один-единственный раз, и вы, как назло, увидели!
- Ха-ха! Узнаю ваш прежний тон, давно бы так.
- Ложная ценность, говаривали мы в меблирашках. Мы выходили замуж, напудрив нос. Повязывали шелковую ленту, пудрили нос и - замуж. А вы?
- Нет, мы перья не распушивали, но если б вы только знали, какая у нас была свадьба!
Молчание.
- Мне пора домой, заняться обедом, - сказала она. И, улыбнувшись, добавила: - У нас сегодня черепаховый суп.
- Так ведь у вас есть прислуга.
- Да, потому что у нас столуются все почтовые служащие.
- Мы тоже кормим служащих, однако прислугу не держим, - поддел он ее.
- Да, но я такая неумеха.
- Ничего подобного. Но прикидываться таковой - в этом есть ложная ценность.
- Нет, он говорит, что, не будь у нас прислуги, мне было бы некогда играть. Он делает это ради меня. Сейчас у меня несколько учеников, пять крон в месяц.
Она поднялась и отряхнула подол, она выговорилась, и уныние как рукой сняло. Под конец речь опять зашла о любви, и, хотя в этом, собственно, не было необходимости, она снова принялась уверять, что не влюблена в него. Нет уж, в таком случае она предпочитает своего мужа! А поболтать вот так вот иной раз… не правда ли, если тут ничего такого… да еще когда тебя оставляют одну-одинешеньку…
Они разошлись в разные стороны.
Аптекарь слегка призадумался. Что-то переменилось, она говорила с ним так откровенно, правда, несколько бессвязно и длинно, - не глотнула ли она перед уходом хереса, предназначенного для супа? Все может быть.
На пустыре он увидел свою жену. Что поделаешь, если их так и тянуло на стройку, они наведывались туда и вдвоем, и поодиночке, можно сказать, дневали там и ночевали, им было важно знать, что сделано за день и сколько еще остается. У них была кое-какая мебель из Бергена, которую предстояло занести в этот дом, а еще им предстояло распаковать кое-какие ящики…
- И ты здесь? - сказала она.
- А ты? Разве тебе к обеду не нужно быть дома?
- У нас сегодня копченое мясо. Сколько сейчас времени?
- А вот не скажу. Почему ты не носишь собственные часы?
- Я их берегу! - Она вытащила часы из его жилетного кармана и кивнула: - Успею! Ну как тебе сегодня греблось?
- Никак, - ответил он. - Я встретил фру Хаген и немножко с ней поболтал.
- Подумай, Конрад, если бы я умела играть, как она!
- Вот уж чего бы я не хотел. Тогда б ты была не такой, какая ты есть.
Нежные слова и любовь. Разговор зашел о том, что почтмейстер требует оклеить обоями если не все комнаты, то уж гостиную и спальню всенепременно, в один из дней они должны взять его с собой в Сегельфосскую лавку выбрать обои. Как оно и положено новобрачным, они с воодушевлением обсуждали, как будет выглядеть их маленькая столовая: серебро на двенадцать персон, и прочее, и прочее, столько добра, что с ума сойти! Фру Хольм вернулась также к предмету, о котором они говорили и прежде: красному кабинету. На ее взгляд, лучше бы аптекарь выгородил себе контору рядом с рецептурным отделом.
- Ну и на что тебе тогда кабинет?
- Просто, для красоты!
- Это ж надо, умная женщина, и чтобы так рассуждала!
- А вот и Подручный! - сказала она.
Август поздоровался и не преминул выразить свое удовлетворение по поводу того, как быстро продвигаются строительные работы, прямо-таки сердце радуется!
- Я сюда заглядываю, когда рабочие у меня начинают фордыбачить и ерепениться, - сказал он.
- А заставить их не получается?
- Иногда, а как же. Только они хорошо знают, теперь они могут делать все что угодно, вот и тянут волынку.
- Здесь они вроде бы старались, - сказал аптекарь.
- Ну да, особенно поначалу. А теперь они преподносят мне, что снова переходят сюда.
- Сюда? А что им тут делать?
- Сарай, - подсказала фру Хольм.
Они посмеялись втроем над забывчивостью аптекаря, фру Хольм спросила его, где он собирается складывать дрова, сушить одежду и хранить продовольствие.
- В твоем красном кабинете, - шепнул он ей.
Август:
- Под сарай нужно будет кое-где подложить камни, так что фру Хольм права. Но ограду для консула требуется поставить в срочном порядке. Придется мне, аптекарь, задержать рабочих еще на несколько дней.
- Разумеется. Они ни в коем случае не должны приходить сюда, пока не кончат у вас.
Август кивнул:
- Вот и хорошо!
За мысом прогудел пароход, идущий на юг. Аптекарь посмотрел на часы и сказал:
- Лидия, тебе пора.
- Нет, давай ты иди, а я еще маленечко потолкую с Подручным. Я мигом!
О, чего только люди не поверяли Августу! Вот и сейчас фру аптекарша отвела его подальше в сторонку и по секрету кое-что ему сообщила, призналась кое в чем, чуть ли не потупив глаза, а это было на нее совсем не похоже. И что теперь Подручный о ней подумает, что он скажет, когда услышит то, что она собирается ему рассказать! С этого она начала.
Август выжидающе на нее посмотрел.
- Смотришь, - сказала она, - но ведь покамест по мне еще ничего и не видно?
Август тотчас же сообразил, что к чему, и хитро заулыбался.
- Ну что же, - сказал он, - оно и по срокам выходит.
Черт подери, вот это обходительность и учтивость, ни тебе удивления, ни намеков на ее возраст, никаких "чудес в решете". "По срокам выходит" - так и сказал.
- И что ты об этом думаешь? - спросила она. - Только откровенно!
- Что я думаю? Я думаю, вы с ним очень правильно сделали. И если хотите знать, вас на это сподобил Господь. Вот мое мнение.
- Я уверена, что понесла с брачной ночи, - сказала она, - потому что уменья ему по этой части не занимать. И хотя на обратном пути меня укачало до смерти, я все же не скинула. Но только мне немножечко стыдно перед людьми.
- Вот это мне нравится! Стыдно? Да как же вы можете так нехорошо говорить про человеческое семя и плод!
О, как горячо он ее поддержал и обрадовал, став поверенным ее счастливой тревоги! Бесценный человек, ну как без него обойтись, к кому еще она могла пойти повиниться или, в кои-то веки, поделиться радостью.
- Я должна была рассказать тебе об этом, Подручный, потому что ты всегда относился ко мне по-доброму.
Август был благодарен ей за эти слова и в долгу не остался:
- Ладно-ладно, фру Хольм, скажу вам только одно: если уж вы так начали, то еще не раз придете ко мне с такой новостью.
Тут она рассмеялась, а потом погрустнела и отмела это как несбыточное… Так, значит, он не считает, что ей надо сидеть дома и не выходить на люди?
- Да вы с ума сошли! - вырвалось у него. - Не взыщите, что я вам это говорю! Мало ли кто чего подумает, но вот если они чего скажут и я услышу, это будет их последнее слово в этой жизни. Не сомневайтесь!
Она постояла с минуту в нерешительности, словно не зная, сказать ли. Но это было необходимо и, может быть, важнее всего остального.
- Понимаешь, я боюсь. Это просто ужасно, и я не знаю, что делать. Все бы ничего, если б я чувствовала себя в безопасности. В новом доме у нас будет красная комната с двумя окнами, такая роскошь мне и не снилась, когда я рожала других детей. Да и вообще. Только я боюсь, как бы чего не случилось… а ну как кто объявится снова… понимаешь, Подручный? Возьмет и объявится…
Август все уже понял. И остановил ее:
- Этого не будет!
- Что?
- Нет, этого не будет!
- Ты уверен?
Как бы то ни было, но Август обязан был протянуть ей в этот момент руку помощи, она в этом нуждалась. Если надо, он потом опять ее выручит, выручать из беды себя и других для него раз плюнуть! Но он и сейчас не обмолвился ни единым словом, не стал упоминать о круглой сумме в семьсот крон, да оно и не требовалось, его слова и без того звучали достаточно веско:
- Позабудьте об этом раз и навсегда! Тот, кто уехал, уехал потому, что жизнь его была на волоске, и он никогда не вернется!
Август говорил загадочно и внушительно, она ему сразу поверила. И сказала:
- Подручный, да благослови тебя Бог!..
Возвращаясь с пустыря, Август собрался было снова идти к своим рабочим на линию, но его перехватил работник из Сегельфосской лавки и, отпыхиваясь, сообщил: англичанин прибыл. Господа взяли с собой собак и отправились в усадьбу пешком, потому что лорду хотелось размять ноги после длинного морского путешествия. Августу надо забрать с пристани его чемоданы. Автомобиль стоит в гараже.
Англичанин, лорд, прибыл. Что ж, им так и не удалось уложиться в срок и установить последнее ограждение. Казалось бы, работа нехитрая, однако над ними как будто тяготел рок, так или иначе, вторая пропасть невозбранно зияет. Ну почему его рабочих что-то постоянно давило и заставляло противиться?
Старого подручного удручало, что по его вине вышла такая накладка. Ко многому он относился легко, в чем-то мог запросто подвести, но что касается работы, тут он был человек надежный и добросовестный - это осталось у него еще с той поры, когда он проходил выучку у прославленных капитанов. О, попробовал бы у них кто-нибудь лентяйничать и отлынивать!
Он привез чемоданы в усадьбу и помог Стеффену занести их в дом. Консул достал флаги, норвежский и британский, и попросил, чтобы он их вывесил.
Август был глубоко подавлен, он сказал:
- Мы не поставили последнее ограждение.
- Да. Ну что ж, - ответил консул. - Ничего не поделаешь. Послушайте, Подручный, английскому господину понадобится помощник, молодой человек, который бы сопровождал его в горы.
- Я уже подыскал, - сказал Август, - только он не говорит по-английски.
- Это не страшно, лорд разберется, он довольно неплохо знает норвежский. Он выучил его в Африке.
- Тогда я сразу же схожу в Южное, предупрежу парня.
- Нет, Подручный, знаете что, нечего вам ходить пешком в такую даль, поезжайте-ка вы на автомобиле. И привезите парня с собой, пусть он здесь переночует, лорд хочет выйти как можно раньше…
Август ехал по знакомой дороге, сколько же по ней было хожено-перехожено, раз сто, наверное, и душа его не знала покоя. Всякий раз он шел туда, исполненный такого смирения, а возвращался обратно такой униженный, но теперь все это позабыто, он едет в автомобиле, как важная шишка, он и не подумает скрываться от Тобиаса и его домочадцев. Он промчался мимо на такой скорости, что дом затрясся. Поднявшись на холм к соседней усадьбе, он дал три гудка, вызывая Хендрика. Гуднул так, что услыхало полселения. Пока Хендрик переодевался с головы до ног, Август вылез из автомобиля и начал возле него прохаживаться, словно ему тоже хотелось поразмять ноги после длинного морского путешествия. Из окрестных домов повалил народ и стал глядеть, как Август прохаживается. Ему недоставало только сигары.
На обратном пути он сигналил ничуть не меньше, Хендрик сидел рядом и испуганно улыбался. Но поскольку Хендрик был велосипедистом и частенько раскатывал на большой скорости, он набрался смелости и заговорил.
- Стало быть, англичанин все ж таки приехал? - спросил он.
Август не отвечал.
- Если бы Корнелия была в живых и узнала!
Август по-прежнему не отвечал, знай себе гнал машину. Он пронесся мимо Тобиасова дома, все семейство высыпало на двор, но он не желал их видеть. В сущности, злиться ему на них не из-за чего, но они были свидетелями его влюбленности, пускай теперь посмотрят на него другими глазами. Единственно, для кого он сделает исключение, это для Маттиса, забавный парнишка, Август о нем позаботится, ему обязательно перепадет шиллинг-другой, ну а может, Август возьмет его к себе в контору, которую он скоро откроет в городе.
- Ну и лют же он мчаться! - сказал Хендрик про автомобиль.