Он отправился к новому жилищу Тобиаса. Корнелии дома не было, никого не было, дом как вымер. Единственным живым существом была лошадь, ходившая неподалеку на привязи. Август окинул дом придирчивым глазом и обошел кругом. В свое время он занимался застройкой Поллена и до сих пор сохранил интерес к строительству. Но здесь перенимать было нечего: углы рублены в лапу, стены голые, щели между бревен законопачены мохом, дерновая крыша. Ни тебе парадного крыльца, ни двери с разноцветными стеклышками.
Он решил было взглянуть на лошадь - собственный его подарок, которого он еще и не видел, - как вдруг заприметил женщину, направлявшуюся от соседней усадьбы в его сторону. Он приосанился и с видом знатока обошел вокруг лошади. Хотел поднять у нее переднюю ногу, но та прижала уши и стала к нему задом.
Женщина подошла ближе, это была Осе, статная, своеобычная, в лопарской кофте, камиках и высокой остроконечной шапке, на шее у нее была повязана шаль, а на поясе висело множество побрякушек. Август не оборачивался.
- Лошади испугался? - сказала Осе.
Он посмотрел на нее, но ничего не ответил.
- Испугался, я ж видела.
- Ничего я не испугался, - возразил Август. - Просто хотел взглянуть на ее копыто.
- А что там с копытом? - спросила Осе и без дальних слов подняла у лошади ногу.
Август, уже не так уверенно:
- Просто я хотел… по-моему, его надо обрезать.
- Это новая лошадь Тобиаса, и ничего в ней хорошего, - сказала Осе. - Прежние хозяева сбыли ее с рук, потому как она лягается. Хочешь поглядеть и на остальные?
- Нет. Но только какого лешего ты встреваешь?
- Ты сюда из-за лошади притащился или у тебя на уме что другое? - спросила Осе.
Чертова баба, она что, думает, он так и будет все это выслушивать?
- Иди-ка к своим сородичам, если тебе невтерпеж помозолить язык, - сказал он в ответ.
Они вместе направились к дому. Август сказал, что там никого нет. Осе пропустила это мимо ушей и зашла вовнутрь. А выходя, сплюнула. Так вот ты из каковских! - подумалось Августу, и он тут же перекрестился. Ему стало боязно, и он перекрестился еще раз. Не обращая на него никакого внимания, Осе села на каменный порожек и стала набивать трубку.
- У меня есть редкостная вещица, - объявил Август и показал ей. - Хочешь, отдам тебе?
- Шиллинг? С ушком?
- Это я сам припаял ушко, чтоб можно было носить на шее. Ты такой раньше видела?
- Я много чего видела.
- Это святыня, - сказал Август. - Его окропили в России святой водой. Ну что, хочешь, отдам тебе?
Осе прикрепила монету на цепочке рядом с прочими своими висюльками и бросила на нее оценивающий взгляд. Должно быть, она не захотела оставаться в долгу. Неожиданно сдернув шапку, она вывернула ее наизнанку и снова надела на голову, подкладкой наружу.
- Дай поглядеть руку, - сказала она. - Нет, не эту, другую, в которой была монета!
Она осмотрела и ладонь, и тыльную сторону, трижды подняла кверху и, опустив, кивнула.
- Родился в пятницу, - сказала она. - Дело дрянь.
Притянула руку к себе и перекрестила себя ею. Оба сохраняли серьезность.
Когда она поднялась и зашагала прочь, он крикнул ей вслед:
- Эй, у тебя шапка наизнанку!
- Надобно отмерить семь шагов, - сказала она. Остановилась, поправила шапку и пошла дальше…
Пора было на обед, и он повернул обратно. Он шел, помахивая тростью, и разговаривал сам с собой. Он мог бы спросить Осе, что она прочла по его руке, он мог бы узнать свою судьбу, узнать, что с ним станется, когда придут деньги. Чепуха… она, похоже, знала не больше его самого. Вот только что она сплюнула на пороге…
Он нагнал нескольких человек, возвращавшихся домой с крещения в Сегельфоссе. Среди них был и лавочник, которого Август знал по карточному столу, он забавно описал это священнодействие:
- Монс-Карина зашла в воду, жуя табак, не удержалась и плюнула, ха-ха, плюнула в крестильную воду! Ее чуть не прогнали. Но потом креститель все же смилостивился, отвел ее чуть повыше по течению и окрестил. Вот такой приключился казус!
- Как насчет того, чтоб перекинуться в картишки после обеда? - спросил Август.
- Нет, - ответил лавочник.
- Нет?
- Я сегодня к картам не прикасаюсь.
Август был задет.
- Вольному воля! - пробормотал он.
Но он не все еще разузнал, что хотел, и, выждав некоторое время, напрямую спросил:
- А у Тобиаса из Южного селения кто-нибудь крестился?
- У Тобиаса? Нет.
- Я-то думал, раз у них проживает евангелист… К ним сегодня приходила цыганка и сплюнула на пороге их нового дома, поэтому оно, может, было бы и неплохо, если бы он крестился.
- Да это, наверно, Осе. Вот чертовка! Вечно она ходит и сплевывает у порога и насылает на людей всяческие напасти.
- А Корнелия? - спросил Август. - Она что, тоже не крестилась?
- Нет… Нет, сегодня нас было всего четверо.
Август остановился и возопил:
- Как, и ты?!
Лавочник кивнул:
- Ну да!
- Какого лешего… зачем же ты это сделал?
- Зачем человеку креститься? Вот дурацкий вопрос!
Август презрительно скривил губы:
- Ну ты и кощунник! Разве тебя не крестили во имя Святой Троицы? Нет, ничего ужаснее я не слыхал!
Лавочник, оправдываясь:
- Это не от хорошей жизни, скажу я тебе. Карел из Рутена и жена его перекрестились, а Карел у меня кое-что покупает.
Август покачал головой:
- Все вы прямо как звери дикие, сплошное суеверие и идолопоклонство. А потом, для чего проповеднику и душеспасателю понадобилось останавливаться в доме, где живет совершенно невинная девушка? По чести, мне надо бы доложить о нем моему хозяину.
- Да не стоит, - сказал лавочник. - Проповедник собирается уезжать, я был последним, кого он крестил, по крайней мере на этот раз…
Итак, карточная компания на сегодняшний вечер расстроилась, лавочник крестился и отпал вообще, работник Стеффен отправился за город проведать свою невесту. Даже цыган Александер и тот куда-то запропастился.
Что оставалось Августу? Пообедать, поспать, а потом снова бродить по окрестностям и снова не находить покоя в ожидании денег. Какого черта они не приходят? В чем дело? Хорошо хоть проповедник собрался уезжать.
Под вечер он спустился на пристань и увидел, как двое мальчишек швыряются камнями в шхуну "Сориа"; он услышал, как они попали в стекло и оно разбилось. Настоящие сорванцы! Они тут же бросились наутек, но Август узнал их, это были сыновья доктора, два пострела, которые только и искали, где бы поозоровать. Не иначе, они хотели кого-то вспугнуть, кого-то, кто находился внизу в каюте.
Карточный вечер все-таки состоялся. Пришел Йорн Матильдесен, получил свою крону и приготовился сторожить. Объявился лавочник, он передумал.
- Что тебе здесь нужно? - спрашивает Август.
Тот отвечает;
- Разве ты не предлагал перекинуться в картишки?
- Тебя ж сегодня перекрестили! Ну не кощунник ты после этого!
- Так не всякому же быть Иисусом Христом.
Стеффен прервал на время свои ухаживанья и примчался с таким видом, словно боялся чего-нибудь упустить, с ним был один из приказчиков из Сегельфосской лавки, завзятый игрок. А вот цыган, тот как сквозь землю провалился.
Приказчик впервые оказался в этой компании, но он живехонько ощипал их и наложил руку на их гроши.
- В жизни такого не видел! - сказал лавочник. И продулся.
Августу еще больше не повезло, он распростился с последними ассигнациями. Но это были жалкие остатки, на что ему остатки! Он играл с жаром и ходил наобум.
Они просидели до полуночи, приказчик со Стеффеном были в выигрыше. Они облупили партнеров дочиста, и делать тут им уже было нечего; они поднялись, отыскали свои шляпы и, насвистывая и поддразнивая проигравших, удалились в наиприятнейшем расположении духа.
Лавочник был зол на всех, на весь мир, он спросил Августа, почему бы тому хоть разок не перекреститься. О, до чего же он обозлился, аж весь побледнел, чуть ли не впал в отчаяние.
- Не плачь! - посмеиваясь, сказал Август.
- Что бы мне послушаться жены и забыть сюда дорогу, - сказал лавочник. - Меня ободрали как липку.
- У тебя осталось обручальное кольцо.
- Да ты что! - вскричал лавочник.
- Давай на него и сыграем.
- Нет, вы только послушайте, что говорит этот безбожник! Да у тебя даже и эре нет, чтоб поставить.
- Ставлю Библию, - сказал Август.
- Библию? - У лавочника перехватило дыхание. - Это ж грех!
Август уже перемешивал карты, он сказал:
- Кто первый возьмет три кона.
Первую партию выиграл лавочник.
Август достал с полки Библию и положил на стол. На что она ему, этакая тяжесть, довольно таскать ее за собой из страны в страну. Старая русская Библия.
- Клади кольцо сверху! - скомандовал он.
Лавочник с трудом стянул кольцо с пальца и положил на Библию.
Август выиграл. Теперь они были квиты. Он выиграл и следующую партию. Лавочник затрясся, но, выиграв еще одну партию, чуточку приободрился. Они опять были квиты.
Август роздал в последний раз.
- Новая сдача! - потребовал лавочник.
Август отказался.
Тогда лавочник взял и уронил одну карту на пол и начал считать оставшиеся.
- У меня всего четыре, - заявил он. - Сдавай по новой!
- Почему? - спросил Август. - Пятая карта у тебя валяется на полу.
- Да, но ты ее видел. Сдавай по новой!
Август сдал по новой и добродушно сказал:
- Давай играй, жулик!
Он проиграл. Конечно же он проиграл, такие у него были никудышные карты. Ну и ладно, таскать из страны в страну старую Библию не очень-то и сподручно. Лавочник тяжело дышал, приходя в себя от пережитого страха и неожиданного везения. Он снова надел на палец обручальное кольцо, взял под мышку Библию и ушел…
Карточный вечер все-таки состоялся.
Август еще не ложился, когда к нему пожаловала старая хозяйка. С разрумянившимся лицом, моложавая и пригожая.
- Подручный, - сказала она, - я видела тебя вечером на пристани. Кто-то бросался камнями в шхуну.
- Вот как… - осторожно ответил Август.
- Да. Я скорее туда, поднялась на борт и стала осматриваться, а они все бросались, и оставаться там было нельзя. Ты бы не вставил завтра утром новые стекла в иллюминатор?
- Будет сделано!
- Рано утром, до того как пойдешь на дорожные работы?
- Ладно.
- Спасибо тебе, Подручный! Ты меня уважил, - сказала старая хозяйка и удалилась.
Был уже час ночи.
Появился цыган. Он был здорово набравшись, однако удерживал равновесие. По его словам, все воскресенье он провел в горах в поисках дягиля.
VIII
К шести утра Август был уже на ногах. Он понимал, что старой хозяйке важно было починить иллюминатор до появления Гордона Тидеманна.
Стекло и шпаклевку он мог раздобыть только после восьми, когда придут приказчики и откроют лавку, но он мог подгрести к шхуне, посмотреть что и как, соскоблить старую замазку и все подготовить.
На пристани он сталкивается с Адольфом, одним из его дорожных рабочих. Август немало удивлен, но Адольф желает ему доброго утра и смотрит своему десятнику прямо в глаза, ему скрывать нечего.
- Как, это ты, Адольф?
- Да, я как раз собирался идти назад.
- Что ты тут делаешь?
- Да ничего. Взял и пришел.
- Почему ты не спишь?
- Я проспал весь вчерашний день. Мы все вчера спали.
- Как я понимаю, ты поссорился со своим соседом по койке, - сказал ему Август.
- Нет. А вообще да, потому как у него поганый язык.
- Ну и чего тут переживать? Ты же знаешь, что из себя представляет Франсис.
- Да.
- Кстати, хорошо, что я тебя встретил. Пусть твоя бригада переделает выемку. Некоторые плиты лежат неровно, поправьте их. Я приду попозже, у меня тут кое-какие дела.
Адольф на это кивает и говорит:
- Да я не переживаю. Только он с утра и до ночи. Прямо уши вянут.
- Да брось ты! Ну что он такого говорит?
Адольф уклоняется от прямого ответа.
- Она перевязала мне палец, когда я поранился, с тех пор все и началось, - объясняет он.
Август об этом наслышан: когда Адольф ободрал себе палец, Марна, сестра хозяина, была рядом, она оторвала полоску от своего носового платка и сделала ему перевязку. Только и всего. Быть может, фрекен Марна и не стала бы стараться ради первого встречного, но Адольф был молод и хорош собой, видимо, он ей нравился. Что ж тут дурного? Однако раздули это незнамо как, а Адольф все принимал близко к сердцу, стало быть, товарищи своим зубоскальством выжили его из койки и из дому.
- Ты бы не потолковал с ним? - попросил Адольф.
- Что за глупости! Ну чем он тебе досаждает, что он такого говорит?
- Он несет похабщину.
- Иди-ка домой и приляг еще на часок, - сказал Август.
Он подгреб к шхуне, поднялся на борт, соскреб старую замазку в разбитом иллюминаторе, прошелся чуток метлой, слегка прибрался, свернул валявшийся трос и повесил его на место, старому юнге не привыкать. В этот утренний час ему, вероятно, кое-что вспомнилось, под ногами у него снова скрипела палуба, он был как у себя дома; он оглядел снасти, по старой привычке глянул на небо и определился с погодой. Он расхаживал по палубе, и пустое судно отзывалось на топот милым его сердцу эхом. Доброму шкиперу Ульсену следовало бы отдраить шхуну после всей этой сельдяной эпопеи, именно что отдраить, потому что вымыли ее спустя рукава. Но шкипер Ульсен и носа сюда не казал, он обитал далеко на суше, с головою окунувшись в свое маленькое хозяйство.
Август спустился в каюту, находившуюся в кормовой части, и принялся собирать разлетевшиеся стекла. Докторовы сорванцы постарались на славу - осколки были повсюду, и на столе, и в койке, Августу пришлось перетряхнуть простыни. Оттуда выпало несколько шпилек, и женский поясок, и еще кое-что - белоснежная подвязка, которой поддерживают чулок. Кто-то позабыл, подумалось Августу, слишком уж она торопилась! Он увязывает найденные вещицы в маленький узелок и, выйдя на палубу, бросает в море.
Управившись на шхуне, Август поспешил на прокладку дороги, но он все равно опоздал, навстречу ему ехал в коляске Гордон Тидеманн. Экая незадача! Хозяин конечно же остановил его.
Однако опасения оказались напрасны, хозяин, как всегда, был исполнен благожелательности.
- Вот что я хотел спросить у тебя, Подручный, я надеюсь, дорога будет достаточно широкой?
- Широкой? Насчет этого не беспокойтесь.
- Да, но я собираюсь купить автомобиль, свободно ли он пройдет?
- А большой?
- Обыкновенный пятиместный.
Август машинально взялся за складной метр, но не стал его раскладывать и начал считать в уме: сто восемьдесят, да еще пятьдесят на крылья.
- Еще как пройдет! - заверил он.
Черт возьми, ну и молодец же этот Подручный! - подумал про себя Гордон Тидеманн. Хорошо иметь на службе такого человека, сведущего и в морских, и в сухопутных делах.
Гордон Тидеманн встал сегодня раньше обычного, не то чтобы его что-то беспокоило, нет, скорее, он испытывал некоторое любопытство, ведь он претворял в жизнь бесспорно великий план: консульство в Сегельфоссе, первое в этих краях и, быть может, единственное, - британское. Он работал над этим проектом втайне и получил поддержку у высокопоставленных лиц, даже его знакомые в Англии принимали в этом участие. Он был уверен, что дело выгорит. Но в последние дни его начало разбирать любопытство, и он торопился в контору проверить почту. Проект его вряд ли мог где-то застрять, конкурентов не было и не предвиделось, польза - несомненная, момент - подходящий, однако прохождение по инстанциям длилось целую вечность.
Он отпирает контору - он распорядился прорубить отдельную дверь, чтобы не ходить каждый раз через лавку. Шторы уже подняты, почта лежит дожидается на конторке. Он срывает с правой руки перчатку и торопливо хватает конверт.
Да, это то самое письмо.
Он разрезает его ножом, так как любит во всем порядок, но руки у него дрожат, а карие глаза выкатились еще больше.
Да, это экзекватура.
Уф! Он читает письмо, не находит в нем никаких ошибок, смотрит на дату, изучает странного вида подписи. Сняв пальто и вторую перчатку, он усаживается на свой высокий табурет и прочитывает от начала до конца все документы. Это забирает у него немало времени, остальную почту он не удостаивает вниманием.
Он принимается расхаживать взад и вперед, и служащие в лавке догадываются, что он размышляет о серьезных материях. И они нисколько не ошибаются. Он размышляет над тем, какие перемены повлечет за собой его назначение: автомобиль надо покупать не откладывая, придется Подручному перестраивать под гараж стойло и навес для коляски. Нужно приобрести английский флаг, а самому ему обзавестись формой. Кто знает, может, это положительно повлияет и на товарооборот? И он определит нового агента по торговым делам на маршрут Хельгеланн - Тронхейм? На уведомительных письмах у того будет значиться: торговый агент консула Гордона Тидеманна, Сегельфосс…
Он звонит в колокольчик, вызывает старшего приказчика и, приветственно кивнув ему, говорит:
- Около моей двери в контору появились безобразные вывески, сними-ка их.
- Слушаюсь.
- Все рекламы маргарина.
- Слушаюсь.
- И табака. И консервов тоже. Все убрать.
- Слушаюсь.
- Пока все.
Да уж, хорошо бы это выглядело, если б герб британского консульства соседствовал с вывеской, на которой красуются банки из-под сардин.
Он бросил взгляд на остальную почту, вскрыл несколько конвертов, там были счета, квитанции об уплате пошлины. И письмо, опущенное здесь в городе, наверняка просительное, он часто их получает, в основном от местных крестьян, важной шишке этого не избежать.
Он разрезает просительное письмо. Линованная бумага, корявый почерк, нарочито неуклюжий слог, но содержание вполне внятное. Его настоятельно призывают приглядывать за некими лицами и за шхуной "Сориа":
"Вот и нынче в каюте была пирушка и творилось всякое непотребство аж за полночь, и таковых ночей, промежду прочим, не считано. По старому присловью, от черта беги, а цыгана сторонись, только она и не думает его сторониться. Я пишу это, потому как я Вам всегдашний друг, а коли Вы унаследовали его цыганские глаза, то мой Вам совет: не замешкав выдворить его из усадьбы, по старому присловью, и пускай тогда все будет похоронено.
Преданный Вам доброжелатель".
Он не вскрикнул и не заскрипел зубами от ярости, просто-напросто взял и кинул письмо в печь. Так-то оно лучше. До Гордона Тидеманна доходили кое-какие темные слухи про его мать, ребенком он не раз слышал отдаленные намеки на то, кто же, собственно, является его отцом, но позднее, когда он повзрослел, в присутствии молодого господина никто уже не позволял себе нагличать. Полученное письмо не имело никакой силы, оно было анонимным, консулу не пристало из-за него беспокоиться.