Взволнованно и робко переступил новый кандидат на индийскую службу порог высокого, строгого дома благочестивого купца, что расположен был в сумрачном и бурливом лондонском центре, и там, в сумраке коридора, явилось ему его будущее в образе висевшей на стене огромной карты восточного полушария Земли, а в первой открывшейся перед ним комнате - в образе большой тигровой шкуры. Почтенный лакей проводил смущенного и растерянного юношу в залу, где его ожидал хозяин дома. Высокий и строгий господин с гладко выбритым лицом и льдисто-голубыми пронизывающими глазами принял гостя на старинный манер суховато, однако после непродолжительной беседы робкий кандидат произвел на хозяина вполне благоприятное впечатление, и он предложил юноше садиться и продолжил экзамен доброжелательно и приветливо. Затем хозяин попросил у Роберта аттестаты и написанную им автобиографию и, вызвав звонком слугу, сделал краткое распоряжение, после чего слуга безмолвно проводил юного богослова в комнату для гостей, куда немедленно явился другой слуга, принесший чай, вино, ветчину, масло и хлеб. Молодого человека оставили одного за столом, и он как следует подкрепился. Потом, удобно расположившись в высоком, обитом синим бархатом кресле, он некоторое время размышлял о своем положении и праздно разглядывал обстановку комнаты, в которой после беглого осмотра обнаружил еще двух посланцев далекой жаркой страны: в углу возле камина стояло красновато-коричневое чучело обезьяны, а над ним на синей шелковой обивке стены висела высушенная кожа невиданной огромной змеи с бессильно поникшей безглазой, слепой головой. Подобные вещи Роберт ценил высоко, он поспешил рассмотреть их вблизи и потрогать. Образ живого питона, которого Роберт представил себе, свернув в трубку блестящую серебром змеиную кожу, показался ему и страшным, и отталкивающим, но в то же время еще сильней раздразнил его любопытство к далекой чудесной чужой стране. Роберт подумал, что его не устрашат ни змеи, ни обезьяны, и с наслаждением принялся мысленно рисовать себе сказочные цветы и деревья, дивных бабочек и птиц, которыми, несомненно, богаты благословенные жаркие страны.
Меж тем время близилось к вечеру, и безмолвный слуга принес зажженную лампу. За высоким окном, смотревшим на мертвую улочку, повисли туманные сумерки. Тишина респектабельного дома, слабо доносившееся издалека волнение большого города, уединенность высокой прохладной комнаты, где Роберт чувствовал себя пленником, отсутствие какого-либо занятия и романическая неопределенность положения слились со сгустившимся мраком осеннего лондонского вечера и повлекли душу молодого человека прочь с высот надежды, все ниже, ниже, и наконец, через два часа, которые он провел, чутко прислушиваясь и чего-то ожидая, он устал ждать чего-либо от этого дня, улегся в роскошную постель для гостей дома и вскоре уснул.
Его разбудил - среди ночи, как ему показалось, - слуга, сообщивший, что молодого человека ждут к ужину, и он, следовательно, должен поторопиться. Эгион сонно оделся, потом, все еще вяло, пошатываясь спросонок, побрел за лакеем через комнаты и коридоры, спустился вниз по лестнице и вошел в просторную, залитую светом ярко горящих люстр столовую, где разодетая в бархат, сверкающая драгоценностями хозяйка дома оглядела его в лорнет, а хозяин представил двум священникам, и те прямо за ужином подвергли своего юного собрата строгому экзамену, прежде всего желая удостовериться в искренности его христианских воззрений. Полусонному святителю стоило немалых усилий понять смысл заданных вопросов и тем более - ответить на них, однако робость была к лицу юноше, и почтенные мужи, привыкшие иметь дело с претендентами совсем иного толка, прониклись к нему благосклонностью. После ужина в соседней комнате были разложены на столе географические карты, и Эгион впервые увидел местность, где ему предстояло проповедовать слово Божие, - желтое пятно на карте Индии, к югу от города Бомбея.
На следующий день Роберта отвезли к почтенному старому господину, который был главным советником коммерсанта в духовных вопросах и, поскольку страдал от подагры, уже несколько лет был заживо погребен в четырех стенах своего кабинета. Старик сразу почувствовал расположение к бесхитростному юноше. Он не задавал никаких вопросов касательно веры, однако быстро распознал натуру и характер Роберта; поняв же, что предприимчивости настоящего проповедника в нем мало, ощутил к юноше жалость и принялся настойчиво разъяснять ему опасности морского плавания и жизни в южных широтах. Старик полагал, что нелепо молодому, чистому человеку жертвовать собой и в конце концов умереть на чужбине, коль скоро нет у него ни особых дарований, ни склонностей и, стало быть, нет призвания к подобному служению. И он дружески положил Роберту руку на плечо и сказал, поглядев ему в глаза с проникновенной добротой:
- Все, о чем вы мне говорили, хорошо и, наверное, правдиво. Но я все-таки не вполне понимаю - что же так влечет вас в Индию? Будьте откровенны, дорогой друг, скажите без утайки: вас зовет в Индию некое мирское желание или порыв? Или вы движимы единственно искренним желанием нести Святое Евангелие бедным язычникам?
При этих словах Роберт Эгион покраснел, точно мошенник, которого схватили за руку. Он опустил глаза и ответил не сразу, однако смело признался, что, хотя его намерение вполне серьезно и исполнено благочестия, ему все же никогда не пришла бы в голову мысль отправиться в Индию и вообще стать миссионером, если б не пристрастие к великолепным редкостным растениям и насекомым, в особенности к бабочкам, которые и манят его в тропическую страну. Старик понял, что юноша открыл ему свою последнюю тайну и больше ему признаваться не в чем. Он кивнул и с дружелюбной улыбкой сказал:
- Ну, эту греховную страсть вы должны одолеть самостоятельно. Поезжайте в Индию, милый юноша! - И, снова приняв строгий вид, он возложил руки Роберту на голову и торжественно благословил его словами Священного писания.
Спустя три недели молодой миссионер - теперь уже пассажир с большим багажом из чемоданов и сундуков - поднялся на борт прекрасного парусного корабля и вскоре увидел, как его родная земля скрылась средь серого моря; за первую неделю плавания, еще до того как корабль подошел к берегам Испании, Эгион успел узнать капризы и опасности морей. В те времена путешественник, плывший в Индию, достигал своей цели уже не тем неопытным новичком, каким покидал родину: все было не так, как нынче, когда садишься в Европе на комфортабельный пароход, проходишь Суэцкий канал и спустя короткое время, осовев от обильной еды и долгого сна, вдруг с удивлением видишь перед собой индийский берег. В те времена парусники мучительно долгие месяцы шли вокруг огромной Африки, попадали в грозные штормы, изнывали в мертвый штиль; тогдашние мореплаватели томились от зноя и мерзли, голодали, по многу ночей обходились без сна, и победитель, завершивший плавание, был уже не прежним маменькиным сынком, несмышленым юнцом - он достаточно твердо стоял на ногах и не нуждался в посторонней помощи. Так было и с нашим миссионером. Плавание из Англии к берегам Индии длилось сто шестьдесят пять дней, и в Бомбейском порту с корабля сошел загорелый худощавый мореплаватель Эгион.
Меж тем ни своей радости, ни любопытства он не утратил, хотя его пыл и в том и в другом теперь стал сокровенным, и если еще в плавании во время стоянок в портах он сходил на берег, ведомый любознательностью исследователя, с благоговейным вниманием осматривал все незнакомые коралловые или поросшие зелеными пальмами острова, то на индийскую землю он ступил, глядя вокруг жадно раскрытыми благодарно-радостными глазами, и в прекрасный многоцветный город вошел с непреклонной отвагой.
Прежде всего он разыскал дом, в котором ему посоветовали поселиться. Этот дом стоял в тихой улочке бомбейского предместья, под приветливой сенью кокосовых пальм. Он встречал незнакомца настежь распахнутыми окнами и широко простертыми навесами веранд, казалось, здесь и впрямь ждала Эгиона желанная индийская родина. Проходя в ворота, Роберт окинул взглядом маленький сад и, хотя сейчас следовало бы заняться более важными делами и наблюдениями, не преминул обратить внимание на пышный куст с темно-зеленой листвой и большими золотыми цветами, над которым беззаботно порхал прелестный рой белых бабочек. Эта картина все еще стояла у него в глазах, слегка слезившихся от солнца, когда он поднялся по нескольким пологим ступеням на тенистую просторную веранду и вошел в настежь распахнутые двери. Слуга-индус в белом одеянии подбежал, ступая босыми темными ногами по прохладному полу, выложенному красной кирпичной плиткой, склонился в почтительном поклоне и певуче, немного в нос, заговорил. на каком-то индийском наречии, однако скоро заметил, что прибывший гость его не понимает, и, снова поклонившись и по-змеиному гибко изгибаясь, почтительно и радушно жестами пригласил Роберта пройти дальше, в глубину дома, к проему, где вместо двери висела циновка из пальмового волокна. В тот же миг циновку кто-то отбросил в сторону, и на пороге появился высокий худой человек с властным взглядом, одетый в белый тропический костюм и в плетеных сандалиях на босу ногу. Заговорив на неведомом индийском наречии, он обрушил на голову слуги поток брани - тот испуганно сжался, потихоньку попятился и, стараясь не привлекать внимания, скрылся где-то в доме, хозяин же обратился к Эгиону по-английски и пригласил его входить.
Миссионер сразу же начал извиняться за свой неожиданный приезд и попытался замолвить слово за бедного индуса, который не совершил никакого проступка. Но хозяин нетерпеливо отмахнулся:
- Скоро и вы научитесь обращаться с этими пройдохами как подобает, - сказал он. - Входите же! Я вас ждал.
- Должно быть, вы - мистер Бредли? - осведомился приезжий вежливо, хотя с первых же шагов в этом экзотическом доме, с первого взгляда на того, кто отныне будет его наставником, советчиком и товарищем, в Эгионе поднялись отчуждение и холодность.
- Ну да, конечно, я - Бредли. А вы - Эгион. Ну же, Эгион, входите, чего вы ждете? Вы уже обедали?
Вскоре этот высокий костлявый человек с беспардонно властной манерой бывалого индийского старожила и торгового агента, кем он был по роду занятий, полностью взял жизнь Эгиона в свои загорелые, поросшие темным волосом руки. Он приказал накормить его кушаньем из баранины и риса, которое было щедро сдобрено жгучим пряным соусом, он показал ему комнаты, провел по всему дому, забрал для отправки его письма, осведомился, нет ли поручений, он удовлетворил его первое любопытство и объяснил первые, самые необходимые правила жизни европейца в Индии. Он пустил рысью четверых темнокожих индусов, он командовал и бранился с холодной злостью, оглашая бранью весь дом, он вызвал индуса-портного и велел ему срочно сшить для Эгиона десяток пригодных для здешних условий костюмов. Новичок все принимал благодарно и слегка оробев, хотя ему по душе скорей был бы иной приезд в Индию, более тихий и более торжественный, когда бы он сперва немного освоился на новом месте, а потом за дружеской беседой поделился с новым знакомым своими первыми впечатлениями от Индии и множеством гораздо более ярких впечатлений от морского плавания. Однако за время путешествия, которое длится более полугода, успеваешь научиться вести себя скромно и применяться к самым необычайным обстоятельствам, так что, когда под вечер Бредли ушел в город по своим торговым делам, наш юный святитель вздохнул с облегчением и решил, что теперь-то, в одиночестве, он тихо отпразднует свой приезд и торжественно встретится с Индией.
В приподнятом, радостном настроении, наспех разобрав и разложив по местам свои вещи, вышел он из прохладной комнаты, где не было ни дверей, ни окон, а были лишь большие открытые проемы во всех стенах, покрыл светловолосую голову широкополой шляпой с легким шарфом от солнца, взял крепкую трость и спустился по лестнице с веранды в сад. Радостно огляделся он и глубоко вдохнул этого нового воздуха, чутко улавливая благоухания и ароматы, всматриваясь в цвета и краски этой неведомой сказочной земли, в покорение которой он, скромный радетель, надеялся внести свою лепту и которой жаждал отдать всего себя после столь долгого ожидания и робкого предвкушения радости.
То, что он увидел и почувствовал в эту минуту, было прекрасно и, казалось, тысячекратно подтверждало его мечты и предчувствия. Густые высокие кустарники, сочные, округлые, стояли, залитые горячим солнцем, усыпанные крупными невиданно яркими цветами; на стройных и гладких колоннах стволов в непостижимой вышине покоились тихие круглые кроны кокосовых пальм, веерная пальма вздымала к небу над крышей дома удивительно правильное и строгое гигантское колесо могучих, в человеческий рост, ветвей, а на краю дорожки опытный глаз любителя природы сразу приметил крохотное существо. Эгион осторожно к нему приблизился - это был маленький зеленый хамелеон с треугольной головкой и злыми бусинками глаз. Роберт наклонился к нему и почувствовал, что счастлив, как мальчишка, тем, что ему дано видеть подобные существа и саму неисчерпаемо изобильную природу у подлинного истока ее богатств.
Звуки необычайной музыки пробудили его от благоговейной отрешенности. Средь полной шепотов тишины в зеленой глубине зарослей вдруг загремел ритмичный грохот барабанов из металла, раздался резкий высокий голос труб. Благочестивый любитель природы удивленно прислушался, затем, ничего и никого не видя, с любопытством пошел туда, откуда неслась музыка, ему хотелось узнать, где и как рождаются эти варварские торжествующие звуки. Он вышел из сада через настежь распахнутые ворота и направился по приятной зеленой дороге, которая бежала вдоль возделанных полей, приветливых домиков и садов, средь пальмовых плантаций и радостно-светлых зеленых рисовых всходов; наконец, миновав высокую изгородь то ли парка, то ли большого сада, он очутился на сельской, судя по виду, улочке с индийскими хижинами. Это были маленькие глинобитные, а то и просто построенные из бамбука домики, крытые сухими пальмовыми листьями, и везде у открытых дверей сидели на корточках и стояли смуглые индусы. Он с любопытством присматривался к этим людям, впервые приоткрылась ему по-деревенски простая жизнь чужого первобытного народа, и он с первой же минуты почувствовал приязнь к этим смуглокожим людям с прекрасными детскими глазами, полными некой безотчетной и неизбывной звериной тоски. Из-под переплетения длинных прядей густых черных, как смоль, волос глядели на него глаза прекрасных женщин, тихих, словно косули; над переносицей, на запястьях и на щиколотках блестели у них золотые украшения, на пальцах ног они носили кольца. Маленькие дети ходили голышом, лишь на шее у каждого висел на шнурке из пальмового волокна диковинный амулет из серебра или кости.
Меж тем Роберт шел, нигде не задерживаясь, но не потому, что ему были неприятны пристальные взгляды людей, которые, оцепенев от любопытства, уставились на него, напротив, он сам в душе устыдился своего жадного внимания к этим людям. Да и дикая музыка все не умолкала и слышалась теперь уж где-то совсем рядом; но вот наконец, свернув в переулок, он обнаружил то, к чему шел. Там возвышалось невероятное, диковинное здание совершенно фантастического вида и устрашающей высоты с огромными воротами в центре; в изумлении глядя на него снизу вверх, Роберт увидел, что колоссальные каменные стены снизу доверху испещрены резьбой, изображениями сказочных чудовищ, людей и богов - или же демонов, - сотни каменных фигур громоздились, теснясь одна на другой, поднимаясь все выше к терявшейся в вышине островерхой кровле; густые заросли, дикие дебри, переплетение тел, членов, лиц. Страшный колосс из камня - индийский храм сиял в пологих лучах позднего закатного солнца и внятно говорил смутившемуся чужестранцу, что эти по-звериному тихие полуголые люди - вовсе не первобытный народ, пребывающий в райском неведении, что уже несколько тысяч лет существуют у него боги и мысль, идолы и религии.
Пронзительные звуки музыки смолкли, и тут из храма чередой потянулись индусы в белых и пестрых одеждах, впереди, на почтительном отдалении от прочих, торжественно шествовала маленькая процессия брахманов, надменных в непоколебимой тысячелетней мудрости и достоинстве. Мимо белого чужака они прошествовали гордо, словно родовитые вельможи мимо простого подмастерья, и ни брахманы, ни простые люди, что следовали за ними, судя по их лицам, не испытывали ни малейшего желания, чтобы какой-то иноземец поучал их в божественных и житейских делах.
Когда шествие скрылось из виду и все вокруг стихло, Роберт Эгион подошел к храму поближе и со смущенным любопытством принялся рассматривать изображения на фасаде святилища, однако вскоре он с огорчением и страхом оставил эту затею, ибо гротескный символический язык резных изображений, среди которых при всей их умопомрачительной уродливости были, несомненно, истинные шедевры, поверг его в смятение и страх, так же как и многие бесстыдно непристойные сцены, простодушно помещенные на стенах храма вперемежку с бесчисленными богами.
Он отвернулся от храма и огляделся по сторонам в поисках дороги, по которой пришел, как вдруг померкли и храм, и улица, по небу пробежали мерцающие многоцветные огни и пала на землю южная темная ночь. Пугающе быстрое наступление темноты не было для молодого миссионера чем-то новым, и все же его охватил легкий озноб. С приходом сумерек во всех кустах и деревьях поднялся звучный стрекот и гуд тысяч больших цикад, вдали же внезапно раздался то ли яростный, то ли тоскливый звериный крик, необычайный, пугающий голос. Эгион заторопился в обратный путь и благополучно нашел дорогу, но, хотя идти было недалеко, еще не успел он добраться до дому, как уже вся окрестность погрузилась во мрак и высокое черное небо густо усыпали звезды.
В дом он вошел рассеянно, в глубокой задумчивости, остановился в первой же освещенной комнате, и тут мистер Бредли встретил его такими словами:
- Наконец-то пожаловали! На первых порах не советую выходить из дому в такое позднее время. Кстати, вы стрелять умеете?
- Стрелять? Нет. Этому я не учился.
- Ну, думаю, скоро научитесь. Но где же вы пропадали весь вечер?
Эгион с жаром обо всем рассказал. Он жадно расспрашивал, какой религии принадлежит увиденный им храм, каким богам или идолам поклоняются в нем верующие, что означают резные изображения на его стенах и диковинная музыка, и являются ли жрецами гордые прекрасные мужи в белых одеяниях, и какие имена носят их божества. Но здесь подстерегало Эгиона первое разочарование. О чем бы он ни спрашивал, его советчик ничего не знал. Бредли заявил, что никто на свете не сумеет разобраться в мерзком сумбуре и непристойностях этих языческих культов, что брахманы - гнусная шайка угнетателей и бездельников и что вообще все до одного индийцы - паршивые побирушки и скоты, подлый сброд, с которым порядочному англичанину зазорно иметь дело.
- Но ведь мое предназначение, - нерешительно возразил Эгион, - состоит как раз в том, чтобы наставить этих заблудших на путь истинный. И потому я должен их понять, и полюбить, и все о них узнать…
- Скоро вы узнаете их лучше, чем вам самому захочется. Конечно, вам нужно выучить хиндустани и, пожалуй, еще какое-нибудь из их подлых скотских наречий. А вот любовью вы мало чего добьетесь.