Дилижанс, игравший некоторую роль в причинах нападения шуанов, выехал из маленького городка Эрне за несколько минут до начала схватки двух отрядов. Ничто не может лучше обрисовать любую страну, чем состояние ее материального быта. В этом смысле данный дилижанс заслуживает почетного упоминания. Сама революция не была в силах уничтожить его: он разъезжает еще и в наши дни. Когда Тюрго выкупил привилегию одной компании, полученную ею при Людовике XIV на монопольное право возить путешественников по всему королевству, он учредил извозные предприятия, названные тюрготинами, а старые экипажи господ Вуж, Шантеклера и вдовы Лакомба были изгнаны в провинцию. Один из таких рыдванов поддерживал сообщение между Майенной и Фужером. Некоторые упрямцы в насмешку назвали его тюрготиной, передразнивая парижан или из ненависти к министру, стремившемуся к нововведениям. Тюрготина представляла собою скверный кабриолет на двух большущих колесах, в котором, пожалуй, не могли бы поместиться два сколько-нибудь дородных седока. Теснота этого шаткого экипажа не позволяла очень его нагружать; ящик, служивший сиденьем, предназначался для почтовой службы, а если у пассажиров был багаж, им приходилось держать его между колен, и без того уже стиснутых в узком кузове, по форме довольно похожем на кузнечные мехи. Первоначальный цвет кареты и колес представлял для путешественников неразрешимую загадку. Две кожаных занавески, несмотря на долгую службу сгибавшиеся с трудом, должны были защищать мучеников-пассажиров от холода и дождя. Кучер сидел на высокой скамеечке, похожей на козлы самых дрянных парижских "кукушек", и поневоле принимал участие в разговорах, так как помещался между своими двуногими и четвероногими жертвами. Экипаж этот имел фантастическое сходство с дряхлыми стариками, претерпевшими множество катаров, апоплексических ударов, но избежавшими смерти, которая их как будто щадит: На ходу он охал, стонал, а временами, казалось, вскрикивал. Как путешественник в тяжелой сонливости, клонился он то назад, то вперед, словно пытаясь сопротивляться яростным усилиям двух маленьких бретонских лошадок, тащивших его по довольно ухабистой дороге. В этом памятнике иного века находилось трое пассажиров; выехав из Эрне, где им сменили лошадей, они продолжали вести разговор с кучером, начатый еще до почтовой станции.
- Почему же вы думаете, что здесь появятся шуаны? - говорил кучер. - В Эрне люди говорили, что командир Юло еще не выступил из Фужера.
- Ну, ну, приятель, - ответил один из пассажиров, помоложе других, - ты-то рискуешь только своей шкурой. А вот если бы ты вез при себе, как я, триста экю да знали бы тебя за доброго патриота, ты не был бы так спокоен.
- А вы что-то уж очень болтливы, - ответил кучер покачивая головой.
- Считанные овцы - волку добыча, - откликнулся второй пассажир.
Этот человек, на вид лет сорока, одетый в черное, вероятно, был ректором где-нибудь в окрестности. Тройной подбородок и румяный цвет лица явно свидетельствовали о его принадлежности к духовному званию. Приземистый толстяк проявлял, однако, проворство всякий раз, когда приходилось вылезти из кареты или снова залезать в нее.
- А вы кто такие? Шуаны? - воскликнул владелец трехсот экю, судя по одежде, богатый крестьянин, ибо у него пышная козья шкура прикрывала штаны из добротного сукна и весьма опрятную куртку. - Клянусь душой святого Робеспьера, вам не поздоровится, если...
Он перевел свои серые глаза с кучера на пассажира и указал на пару пистолетов, заткнутых у него за поясом.
- Бретонцев этим не испугаешь, - презрительно сказал ректор. - Да и разве похоже, что мы заримся на ваши деньги?
Всякий раз, как произносили слово "деньги", кучер умолкал, и у ректора было достаточно сообразительности, чтобы усомниться в наличии золотых экю у патриота и предположить, что деньги везет кучер.
- Ты нынче с грузом, Купьо? - спросил аббат.
- Э, господин Гюден, почитай что нет ничего, - ответил возница.
Аббат Гюден испытующе посмотрел на Купьо и на патриота, но у обоих лица были невозмутимо спокойны.
- Ну, тем лучше для тебя, - заметил патриот. - А в случае беды я приму меры, чтобы спасти свое добро.
Столь деспотическое посягательство на диктатуру возмутило Купьо, и он грубо возразил:
- Я своему экипажу хозяин, и ежели я вас везу...
- Ты кто? Патриот или шуан? - запальчиво перебил его противник.
- Ни то, ни другое, - ответил Купьо. - Я почтарь, а главное - бретонец и, значит, не боюсь ни синих, ни аристократов.
- Ты, верно, хочешь сказать - аристокрадов, - прервал его патриот.
- Они только отбирают то, что у них отняли, - с горячностью сказал ректор.
Оба пассажира ели друг друга глазами, если дозволительно употребить это выражение разговорного языка. В уголке экипажа сидел третий пассажир, хранивший во все время спора глубочайшее молчание. Кучер, патриот и даже Гюден не обращали никакого внимания на эту безмолвную фигуру. В самом деле, это был один из тех неудобных и необщительных пассажиров, которые напоминают бессловесных телят со связанными ногами, когда их везут продавать на ближний рынок. Они начинают с того, что завладевают всем законным своим местом, а кончают тем, что засыпают, бесцеремонно навалившись на плечо соседа. Патриот, Гюден и кучер предоставили этого пассажира самому себе, думая, что он спит, и убедившись к тому же в бесполезности попыток завести беседу с человеком, чье окаменевшее лицо говорило о жизни, заполненной отмериванием локтей полотна, и о мыслях, занятых лишь подсчетами барышей от его продажи. Этот толстый коротышка, забившись в угол, изредка открывал маленькие голубые глазки, точно сделанные из фаянса, и по очереди устремлял на спорщиков взгляд, исполненный страха, сомнения и недоверия. Но, казалось, он боялся только своих попутчиков и совсем не думал о шуанах. Когда же он смотрел на кучера, можно было предположить, что это два франкмасона. В это время началась перестрелка на вершине Пелерины. Купьо в замешательстве остановил лошадей.
- Ого! - сказал священник, видимо, хорошо разбиравшийся в таких делах. - Серьезная стычка. Народу там изрядно.
- Да, господин Гюден. Вот только как бы узнать, чья возьмет? - воскликнул Купьо.
На этот раз на всех лицах выразилась единодушная тревога.
- Завернем вон на тот постоялый двор, - сказал патриот, - и спрячем там карету, пока не узнаем, чем кончилось сражение.
Совет казался весьма благоразумным, и Купьо послушался его. Патриот помог вознице спрятать экипаж от чужих глаз за кучей хвороста. Ректор, улучив удобную минуту, шепотом спросил Купьо:
- У него в самом деле есть деньги?
- Э-э, господин Гюден, если то, что у него есть, попадет в карманы вашего преподобия, они от этого не станут тяжелее.
Республиканцы, торопясь добраться до Эрне, прошли мимо постоялого двора, не заходя в него. Услышав их быстрый топот, Гюден и хозяин из любопытства вышли за ворота посмотреть на них. Вдруг толстый ректор подбежал к солдату, который шел позади колонны.
- Гюден, что же это? - крикнул он. - Упрямец! Ты все-таки уходишь к синим? Сын мой, ты подумал, что ты делаешь?
- Да, дядя, - ответил капрал. - Я поклялся защищать Францию.
- Ах ты несчастный! Ведь ты душу свою погубишь! - вскричал аббат, пытаясь пробудить в племяннике религиозные чувства, столь сильные в сердцах бретонцев.
- Дядя, если бы король встал во главе своих армий, я не говорю, что...
- Эх, дурень! Кто тебе говорит о короле? А разве твоя Республика раздает аббатства? Она все перевернула. Чего ты добьешься? Оставайся с нами, рано или поздно мы победим, и ты станешь где-нибудь советником парламента.
- Парламента? - насмешливо переспросил молодой Гюден. - Прощайте, дядюшка!
- Ты не получишь от меня ни гроша! - гневно воскликнул дядюшка. - Лишаю тебя наследства!
- Спасибо, - ответил республиканец.
И они расстались. Пока проходил маленький отряд синих, пары сидра, которым патриот угостил Купьо, успели затуманить кучеру голову, но он тотчас же протрезвел и повеселел, когда хозяин постоялого двора, разузнав о результатах сражения, сообщил, что победу одержали синие. Купьо вновь выехал на большую дорогу, и вскоре его рыдван появился в долине Пелерины, где он хорошо был виден с плоскогорий Мэна и Бретани, словно обломок корабля, плывущий по волнам после бури.
Взобравшись на вершину холма, по которому поднимались синие и откуда была видна вдали Пелерина, Юло обернулся посмотреть, нет ли там еще шуанов, и увидел сверкающие точки - солнечные блики на стволах их ружей. Бросив последний взгляд на ту долину, с которой он расстался, спускаясь к пойме реки Эрне, Юло, как ему показалось, увидел на большой дороге экипаж Купьо.
- Не майеннский ли это дилижанс? - спросил он у двух своих друзей.
Оба офицера, вглядевшись, узнали старую тюрготину.
- Странно! - сказал Юло. - Как же это мы не встретились с ним?
Все трое молча переглянулись.
- Еще одна загадка! - воскликнул Юло. - Однако я начинаю добираться до истины.
В эту минуту Крадись-по-Земле тоже узнал тюрготину и сообщил о ней товарищам. Взрыв всеобщей радости вывел молодую даму из задумчивости. Незнакомка подошла к шуанам и увидела дилижанс, приближавшийся с роковой поспешностью к подъему на Пелерину. Вскоре злополучная тюрготина была уже на верхней площадке горы. Шуаны, которые снова там попрятались, ринулись на свою добычу с быстротой хищников. Безмолвный пассажир соскользнул на дно рыдвана, съежился и замер, стараясь придать себе вид багажного тюка.
- А-а! Учуяли! - крикнул Купьо с козел, указывая шуанам на крестьянина. - Вот у этого патриота полный мешок золота.
Шуаны встретили эти слова взрывом дружного хохота и закричали:
- Хватай-Каравай! Хватай-Каравай! Хватай-Каравай!
Под этот хохот, которому, словцо эхо, вторил и сам Хватай-Каравай, смущенный Купьо слез с козел. Пресловутый Сибо, по кличке "Хватай-Каравай", помог своему соседу выбраться из экипажа. Поднялся почтительный гул.
- Это аббат Гюден! - крикнули несколько человек.
Очевидно, он пользовался уважением: все обнажили головы; шуаны встали на колени и попросили у него благословения; аббат с важностью благословил их.
- Он надул бы самого святого Петра и украл бы у него ключи от райской обители, - сказал ректор, ударив Хватай-Каравая по плечу. - Без него синие перехватили бы нас.
Заметив молодую даму, аббат Гюден отошел на несколько шагов и вступил с нею в разговор. Хватай-Каравай проворно открыл сундук в дилижансе и с дикой радостью показал всем мешок, судя по форме его наполненный свертками с золотыми монетами. Он не стал медлить с дележом добычи. Каждый шуан получил от него свою долю, и раздел был произведен с такой точностью, что не вызвал ни малейшей ссоры. Затем Хватай-Каравай подошел к молодой даме и священнику и протянул им около шести тысяч франков.
- Могу я со спокойной совестью взять эти деньги, господин Гюден? - спросила молодая дама, чувствуя потребность в чьем-то разрешении.
- А как же иначе, сударыня? Разве церковь не одобрила некогда конфискацию имущества у протестантов? И тем более это дозволительно в отношении революционеров - богоотступников, разрушителей храмов и гонителей религии.
Аббат подкрепил эту проповедь личным примером, без церемоний приняв своего рода десятину, которую принес ему Хватай-Каравай.
- К тому же, - добавил он, - я могу теперь отдать все свое достояние на защиту бога и короля: мой племянник ушел к синим!
Купьо плакался, что он разорен.
- Иди к нам, - сказал Крадись-по-Земле, - тогда и ты получишь долю.
- Но если не будет следов нападения, подумают, что я нарочно дал себя ограбить.
- Ну, за этим дело не станет! - сказал Крадись-по-Земле.
Он подал знак, и тотчас ружейный залп изрешетил тюрготину. При этом нежданном обстреле старый экипаж издал такой жалобный звук, что суеверные по природе шуаны попятились от страха. Но Крадись-по-Земле приметил, что в уголке кузова поднялось и снова спряталось бледное лицо молчаливого пассажира.
- А у тебя, оказывается, еще одна наседка в курятнике? - шепотом спросил у Купьо Крадись-по-Земле.
Хватай-Каравай, поняв вопрос, многозначительно подмигнул ему.
- Да, - ответил возница, - но если вы хотите меня завербовать в свою компанию, позвольте мне целым и невредимым довезти этого славного человека до Фужера. Я обещал ему это именем святой Анны Орейской.
- А кто он такой? - спросил Хватай-Каравай.
- Этого не могу сказать, - ответил Купьо.
- Ну, пускай везет, - сказал Крадись-по-Земле, подтолкнув Хватай-Каравая локтем. - Он ведь поклялся святой Анной Орейской. Надо ему сдержать обещание.
- Только вот что, - продолжал шуан, обращаясь к Купьо, - не очень быстро спускайся с горы, мы тебя нагоним. Дело есть, хочу посмотреть морду твоего пассажира, а тогда мы дадим ему пропуск.
В эту минуту послышался топот лошади, мчавшейся галопом, все ближе и ближе к горе, Вскоре появился молодой вождь шуанов. Дама проворно спрятала за спину мешочек, который держала в руке.
- Вы можете спокойно взять эти деньги, - сказал молодой человек и отвел ее руку из-за спины. - Вот вам письмо, я нашел его в почте, ожидавшей меня в Виветьере, - письмо от вашей матушки.
Он посмотрел на шуанов, возвращавшихся в лес, на дилижанс, спускавшийся в долину Куэнона, и добавил:
- Как я спешил, а не успел вовремя! Дай бог, чтобы мои подозрения оказались ошибочными...
- Это деньги бедной моей матушки, - воскликнула дама, когда она распечатала письмо и прочла первые строчки.
Из лесу донесся приглушенный смех. Молодой вождь не мог удержаться от улыбки, глядя на даму: она все еще держала в руке мешочек - доставшуюся ей долю от грабежа ее собственных денег.
Она и сама засмеялась:
- Ну, слава богу, маркиз. На этот раз я вышла сухой из воды.
- Как вы легкомысленны во всем, даже в угрызениях совести, - сказал молодой человек.
Она покраснела и взглянула на маркиза с таким искренним смущением, что это обезоружило его. Аббат вежливо, но довольно холодно возвратил ей только что полученную "десятину" и направился вслед за молодым вождем к окольной дороге, по которой тот приехал. Прежде чем присоединиться к ним, дама знаком подозвала Крадись-по-Земле. Тот подошел.
- Теперь устройте засаду перед Мортанью, - тихо сказала она. - Я узнала, что синие не сегодня завтра отправят в Алансон на подготовку к войне большую сумму звонкой монетой. Я оставляю твоим товарищам сегодняшнюю добычу, но при условии, что они возместят мне убыток. Только смотри, чтобы Молодец не знал, для чего вы туда отправляетесь: он может воспротивиться. Но в случае такой беды я постараюсь умилостивить его.
- Сударыня, - сказал маркиз, когда она села на лошадь позади него, предоставив свою лошадь аббату, - из Парижа мне пишут, чтобы мы были настороже: Республика намерена бороться с нами хитростью и предательством.
- Что ж, это не так глупо, - ответила она. - У этих людей бывают довольно удачные идеи. Я могу принять участие в такой войне и найти в ней достойных противников.
- Разумеется! - воскликнул маркиз. - Пишегрю советует мне быть очень разборчивым и осторожным во всякого рода знакомствах. Республика оказывает мне честь, полагая, что я страшнее всех вандейцев, вместе взятых; она рассчитывает захватить меня, воспользовавшись моими слабостями.
- Неужели вы станете остерегаться и меня? - спросила она и рукой, которой держалась за него, тихонько похлопала его по груди у сердца.
- Как вы можете это думать, сударыня? - возразил он, повернув к ней голову; она поцеловала его в лоб.
- Стало быть, - заговорил аббат, - полиция Фуше для нас опаснее летучих батальонов и контршуанов.
- Совершенно верно, ваше преподобие.
- Ах, так! - воскликнула дама. - Фуше, стало быть, собирается подослать к нам женщин! - И после краткой паузы добавила грудным голосом: - Буду ждать их.
А на расстоянии трех-четырех ружейных выстрелов от опустевшего плоскогорья, откуда уехали предводители шуанов, происходила одна из тех сцен, которые в те времена нередко случались на больших дорогах. За околицей деревушки Пелерины, в небольшой ложбинке, Хватай-Каравай и Крадись-по-Земле снова остановили дилижанс. Оказав слабое сопротивление, Купьо слез с козел. Безмолвный пассажир, которого шуаны извлекли из угла кареты, очутился на коленях в зарослях дрока.
- Ты кто? - спросил у него Крадись-по-Земле зловещим тоном.
Путешественник молчал. Хватай-Каравай ударил его прикладом ружья и повторил вопрос.
- Я бедный человек, Жак Пино, торгую полотнами, - сказал он тогда, бросив взгляд на Купьо.
Купьо отрицательно покачал головой, полагая, что этим не нарушает своего обещания. Этот знак воодушевил Хватай-Каравая - он прицелился в путешественника, а Крадись-по-Земле грозно и решительно заявил ему:
- Не прикидывайся бедняком, ты слишком толстый. Если ты еще раз заставишь нас спросить твое настоящее имя, мой друг Хватай-Каравай одним выстрелом заслужит уважение и благодарность твоих наследников... Кто ты? - добавил он.
- Я д'Оржемон из Фужера.
- Ага! - воскликнули оба шуана.
- Это не я назвал вас, господин д'Оржемон, - сказал Купьо. - Пресвятая дева свидетельница, я честно защищал вас.
- Ну, раз вы д'Оржемон из Фужера, - иронически-почтительно сказал Крадись-по-Земле, - мы вас оставим в полном покое. Но так как вас нельзя назвать ни добрым шуаном, ни настоящим синим - хоть вы и купили земли жювинийского аббатства, - то вы нам заплатите выкуп, - добавил шуан, делая вид, что пересчитывает по пальцам своих товарищей. - Вы заплатите нам триста экю по шести франков. Нейтралитет стоит таких денег.
- Триста экю по шести франков! - хором повторили несчастный банкир, Хватай-Каравай и Купьо, но все с различными интонациями.
- Что вы, дорогой мой! - сказал д'Оржемон. - Ведь я разорен. Эта чертова Республика объявила принудительный заем в сто миллионов франков; меня обложили на огромную сумму, и я остался без гроша.
- Сколько же потребовала с тебя твоя Республика?
- Тысячу зкю, дорогой мой, - ответил с жалобным видом банкир, надеясь получить скидку.
- Вот какие большие деньги выхватывает у тебя твоя Республика на принудительный заем! Сам видишь, что с нами тебе будет выгоднее: наше правительство дешевле. Триста экю - разве это слишком много за твою шкуру?
- Где мне их взять?
- У себя в сундуке, - сказал Хватай-Каравай. - Да смотри, чтобы экю были полновесные, а не то мы убавим тебе весу на огне.