Дейв возвращается к прерванной лекции по истории Гаити с 1780-го по 1815-й год. Потом переходит к политической истории Колумбии в период с 1920-го по 1952-й год. Говорит очень подробно, со знанием дела. В бар входит тихий китаец, продающий пиратские DVD, в связи с чем разговор переходит на обсуждение, какая из биографий Боба Дилана может считаться лучшей и нужен ли Майку сборник Фрэнка Синатры. В процессе Дейв успевает поругаться с каким-то ямайцем.
– Пока ты пялил свою сестрицу в зарослях сахарного тростника, мы читали Пруста.
Майк работает в небольшой фирме, производящей устройства возврата мячей для гольфа. Мне интересно, нет ли у него с собой образцов продукции, потому что мне еще не попадалось устройство возврата мячей, которое бы работало нормально. Я надеюсь перевести разговор на интересную мне тему, поскольку у нас уже вроде как установился какой-то контакт, хотя Майк сидит со скучающе-кислым видом, что дает основания предположить, что никаких щедрых даров не предвидится.
– Ты как, вообще, в смысле развлечься? Думаешь вдарить по девочкам, Майк? – интересуется Дейв по окончании краткого обсуждения русских абсурдистов 1930-х годов.
– Нет.
– Ты женат?
– Да. То есть, нет. То есть, я был женат. Но жена умерла.
– Извини, я не знал. А давно?
– Вот вчера.
Мы уже выпили вполне достаточно для установления доверительных отношений, и Майк рассказывает нам с Дейвом, что он убил свою жену, и теперь не знает, куда девать тело. Сейчас оно у него в машине, которая стоит на улице перед баром.
Мы с Дейвом сочувственно киваем. Мы его понимаем. Так не бывает, чтобы женатый мужчина хотя бы однажды не подумал о том, чтобы не прикончить свою благоверную. Самое главное: все-таки взять себя в руки и никого не убить. Чаще всего эти мысли возникают в процессе развода. Ты очень надеешься, что жену переедет трамвай, потому что так будет быстрее, дешевле и чище, чем разводиться. И подобный исход событий избавит тебя от гнетущих мыслей о собственной несостоятельности.
Майк решил съездить в Майами, погреться на солнышке пару дней, прежде чем сдаться полиции или покончить с собой. Мы с ним знакомы не больше часа, но он нам нравится. Хороший мужик, честный и прямодушный. Он просто сорвался и ударил жену. Причем ударил всего один раз. После того, как она сломала зонт о его голову. И теперь он страдает, его гнетет чувство вины. Ему сейчас плохо, по-настоящему плохо. И чтобы хоть как-то облегчить душу, он признался в содеянном случайным собутыльникам в баре.
– И что ему делать, Тиндейл? Что ты ему посоветуешь? Ты же у нас пастырь духовный, вот и давай, помоги человеку, – говорит Дейв. – Наставь на путь истинный. Тиндейл, он практически святой отец. Под-иерофант Церкви тяжеловооруженного Христа, – объясняет он Майку и делает многозначительное лицо, как будто это поистине почетная и важная должность, которую доверят далеко не каждому. Мне не нравится, что Дейв
переводит стрелки на меня, хотя я понимаю, что он специально затягивает предисловие и дает мне лишние две-три секунды, чтобы сообразить, что говорить.
– Ну… – тяну я в надежде, что вслед за этим у меня само собой сложится что-нибудь умное. Иногда так бывает. По чистой случайности ты говоришь что-то умное – первое, что приходит на ум. Иногда, но не сейчас. – Ну… – повторяю я и окончательно выдыхаюсь.
Когда ты пытаешься изображать из себя врачевателя душ, тебе приходится распутывать узлы, распутать которые в принципе невозможно. Собственно, в этом и состоит главное неудобство. Майк тактично не замечает, что я прикован наручниками к решетке. Я не знаю, что говорить. Я искренне сочувствую этому человеку. Когда наступает трындец, это видно невооруженным глазом. В тюрьме Майку будет несладко. Тюрьма – явно неподходящее место для пожилого интеллигентного директора собственной маленькой фирмы.
– Содержание заключенных стоит немалых денег, – рассуждает Майк вслух. – Я не хочу, чтобы на меня тратились деньги налогоплательщиков. Ваши деньги, добытые тяжким трудом.
В общем, похоже, что самоубийство – это самое оптимальное решение. Дейв настоятельно рекомендует податься в бега, поскольку теперь каждый день на свободе можно рассматривать как бесценный подарок судьбы. Но Майк хочет понести заслуженное наказание. И чем суровее оно будет, тем лучше. Существует единственный способ разрешить эту безвыходную ситуацию. Но я не смогу воскресить его жену.
– Ты не отчаивайся, – говорю я ему. – Не сдавайся. Жизнь – штука непредсказуемая. Может быть, все еще образуется.
Сам я в это не верю. Просто хочу поддержать человека в беде. Потому что, когда человек катится в пропасть, нужно хотя бы попробовать его удержать – ну, если ты не питаешь к нему какой-то особенной неприязни.
– Не отчаивайся. Ты же не знаешь, что будет завтра.
– Я расскажу вам историю про своего дядю, – говорит Дейв. -У него были серьезные проблемы с женой. И вот просыпается он как-то утром, выходит из дома и видит два трупа.
На подъездной дорожке, чуть ли не на крыльце его дома.
Мне не очень понятно, почему Дейв решил рассказать нам эту историю. Двое мертвых мужчин, которых его дядя обнаружил у своего крыльца – они убили друг друга. Зарезали насмерть. Одного дядя узнал: это был наемный убийца, которому он "заказал" свою благоверную. А вторым – если судить по тому, как изменилось лицо супруги, когда она вышла на улицу и увидела два хладных трупа, – вероятно, был киллер, которому она "заказала" его самого. После этого все встало на свои места, атмосфера в семье разрядилась, дядя с женой зажили душа в душу и в прошлом году справили юбилей – сорок лет семейной жизни.
В два часа ночи Дейву звонит человек, у которого неожиданно образовался вагон-рефрижератор, забитый бараньими отбивными. Общим весом в три тонны.
– Вот оно, главное неудобство, когда носишь имя Пройдоха Дейв. Я имею в виду, и куда мне три тонны бараньих отбивных? Ладно, не вешай трубку. – Он исчезает на кухне, возвращается через пару минут и объявляет, ужасно довольный собой: – Сегодня мы не платим за ужин.
На улице уже светает. С меня снимают наручник. Пройдоха Дейв предлагает Майку юридическую поддержку – набивается в адвокаты, – и обещает записать сборник Орнетта Коулмена. Он настоятельно рекомендует полицейское управление Саут-бич, как самое лучшее из всех управлений в Майами, куда можно пойти с повинной – на случай, если Майк все же решит сдаться полиции.
Мы с Пройдохой Дейвом провожаем Майка до машины. Как оказалось, у Майка с собой есть одно "представительское" устройство возврата мячей. Мне все-таки удалось упомянуть в разговоре, что я люблю гольф, и играю, и состою в клубе, но мне ни разу не попадалось устройство возврата, которое работало бы нормально. Майкл тут же принялся меня уговаривать, чтобы я непременно забрал агрегат, который лежит у него в машине, поскольку ему эта штука уже не нужна. Я не отнекиваюсь. Мне проще принять этот подарок и дать Майку возможность проявить щедрость – в качестве первого шага для искупления вины, – хотя, если честно, мне как-то неловко принимать подарки от человека, который всерьез вознамерился наложить на себя руки или сдаться полиции и сесть в тюрьму, причем скорее всего пожизненно. Но с другой стороны… хорошее устройство возврата мячей на дороге не валяется.
Также меня беспокоит, что это устройство лежит в багажнике вместе с трупом убитой жены. Машина Майка – громадный джип-внедорожник – стоит на каком-то заброшенном пустыре в трех кварталах от клуба. Это весьма показательно. Он бросил машину на пустыре, чтобы не платить за парковку. Привычка – вторая натура. Майк достает с заднего сиденья устройство возврата мячей.
– Я незлой человек, но могу разозлиться, если ты не отдашь мне ключи от машины, – заявляет какой-то мужик с пистолетом, взявшийся неизвестно откуда. Только теперь до меня доходит, что мы стоим в темном пустынном проулке, на каких-то задворках, вдалеке от жилых домов, и даже если потом кто-нибудь очень сознательный не поленится сообщить в полицию о трех неизвестных, застреленных насмерть, то сейчас у нас нет ни малейшего шанса, что какой-нибудь случайный прохожий спугнет грабителя. Не говоря уж о том, чтобы прийти к нам на помощь.
Я боюсь, что Майк бросится на мужика с пистолетом, чтобы геройски получить пулю при попытке разоружить преступника в одиночку. И мне кажется, будь Майк один, он бы, наверное, так и сделал. И еще я боюсь, что Дейв тоже будет геройствовать.
– Это все из-за тебя, – упрекаю я Дейва.
Он пожимает плечами:
– А я тебе говорил.
– Сынок, тебе не нужна эта машина, – говорит Майк грабителю тоном доброго дедушки.
– А ты, типа, большой знаток? Типа, ты знаешь, лучше меня, что мне нужно, а что не нужно?!
Разумеется, вооруженный грабитель, который пытается угнать у тебя машину, не вызывает симпатии. Но, как и в любом другом деле, машину можно угнать профессионально, а можно – по-идиотски. Также можно понять человека, который идет на преступление от отчаяния. Но этот урод наслаждается процессом.
– И все-таки тебе лучше не брать эту машину, – говорит Майк. – И на то есть причина.
– И какая же это причина? – интересуется угонщик. – Типа, что всякое преступление обязательно будет наказано? И что преступник всегда остается в проигрыше? А по мне так и вовсе не в проигрыше, а в выигрыше. Ну, что? Развлекайте меня, я жду.
– Прошу прощения? – не понимает Майк.
– Развлеките меня. Расскажите смешной анекдот, спойте песенку. В общем, придумайте что-нибудь. А то вы какие-то скучные. Я вот думаю, может, мне вас пристрелить? Заодно и развлечемся.
Это неумолимый закон природы? Жизнь обязательно должна состоять из одних унижений? У меня нет ни слуха, ни голоса. Плюс к тому, я не знаю ни одной песни. Разве что, если напрячься, могу вспомнить несколько первых куплетов. Майк запевает что-то знакомое – эту песню я слышал не раз, хотя и не знаю ее названия, – уверенным, хорошо поставленным ба-сом. Угонщик стоит недовольный. Ему явно неймется. Хочется как-то до нас докопаться. Но он получил то, что хотел.
– Это что у тебя? – он указывает пистолетом на агрегат у меня в руках.
– Устройство возврата мячей для гольфа. Эта такая специальная штука для…
– Оно нормально работает? – перебивает меня угонщик. – А то все, которые мне попадались, были какие-то кривые.
– Это тоже слегка кривовато…
Он не поддается на эту уловку. Я отдаю ему агрегат. Он садится в машину.
– А деньги вам не нужны? – интересуется Дейв. – Вам дать кошелек?
– Я что, похож на идиота? Если бы я хотер денег, я бы так и сказал, типа, гоните деньги.
– Как же вы не хотите денег?! Это смешно! Так не бывает!
Наверное, вы просто забыли, а теперь притворяетесь, что деньги вам не нужны, – говорит Дейв. Я молчу. Дейв достает из бумажника пачку долларовых банкнот и машет ими, зажав в кулаке. Майк делает шаг вперед. С явным намерением продолжать уговоры. Но Дейв кладет руку ему на плечо: – Не надо. Отдай ему эту машину. Пусть забирает.
Угонщик пытается завести мотор, но у него ничего не выходит.
– Жалкое зрелище, – комментирует Дейв. – Душераздирающее зрелище. Человек угоняет машину и не может ее завести. Это ж каким надо быть дебилом…
Майку приходится показать незадачливому грабителю, как поворачивать ключ зажигания.
– Вообще-то я добрый и чуткий, – заявляет угонщик, когда ему наконец удается завести мотор. – Просто у каждого своя работа. А у меня нет проблем с самооценкой.
Мы провожаем глазами джип. Когда он скрывается за поворотом, Дейв обращается к Майку:
– Знаешь, когда ты заявишь в полицию об угоне, вовсе не обязательно упоминать, что жена была уже мертвой, когда ты ее видел в последний раз.
– Муж вечно плакался на жизнь, – говорит Гулин. Она стоит у плиты, печет блинчики. У нее замечательное настроение. В ее словах нет ни горечи, ни раздражения – лишь сожаление и тихая грусть.
Я симпатизирую ее мужу. На людях ты можешь быть крутым и сильным, но дома можно расслабиться, свернуться калачиком и вволю поплакать, когда тебя никто не видит. Однако женатому человеку практически негде скрыться. Даже у себя дома. Грязное белье, странные привычки, разнообразные недомогания и хронические недуги, о которых не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним. Все на виду.
Отчаяние. Зачем оно нужно? Какой в нем смысл? Боль – это понятно. Она выполняет защитную функцию. Учит нас избегать опасностей: не совать руки в огонь, не есть неудобоваримые продукты, не выпрыгивать из окна с третьего этажа. Отчаяние встает на пути неодолимой стеной. Это эмоциональный сорняк: он опутывает тебя и мешает идти. Непроглядная тьма. Безысходность. Говорят, что во всем можно найти свои плюсы. Может быть. Но с одним уточнением: во всем, кроме отчаяния.
Брак Гулин рассыпался прахом, бывший муж хочет ее убить, но она держится. Не унывает. Хотя, когда распадается семья, это всегда неприятно и больно. И люди, как правило, переживают по этому поводу. Даже если они сами были инициаторами разрыва. Даже если их брак был обречен с самого начала. Тут как с простудой: кто-то простужается чаще, кто-то – реже, но я не знаю ни одного человека, который хотя бы раз в жизни не слег с простудой. Так что Гулин, наверное, тоже страдает. Просто по ней этого не заметно. Потому что она не из тех, кто впадает в отчаяние. И она не зациклена на своих проблемах.
Гулин угощает меня и Напалма своими блинчиками. Ее хорошее настроение отчасти объясняется тем, что она устроилась на работу. Причем с проживанием на месте. Ее наниматель неизлечимо болен, наполовину парализован, и при нем уже состоит целый штат медсестер и сиделок, которые дежурят по расписанию. Ему нужен помощник для бизнеса, который всегда будет рядом. Круглосуточно, семь дней в неделю. То есть, Гулин не просто сиделка, а вроде как секретарь. Хотя и сиделка тоже. Лично я никогда бы не смог ухаживать за лежачим больным. Это тягостно и тоскливо. Но Гулин это не пугает.
– Ничего, в жизни всякое может случиться.
Я уверен, что Гулин отлично справится с этой работой. Но на что ей рассчитывать? Каково будет вознаграждение? Ее наниматель долго не протянет, а когда он умрет, ей придется снова искать работу, тратить время и силы. Как бы классно она ни справлялась с подобной работой раньше, ей снова придется доказывать, что она это может. В принципе, должность помощника или секретаря – это очень неплохо, но в случае с Гулин она не дает никаких перспектив. Когда человек устраивается на работу, он так или иначе рассчитывает, что начальство заметит его старания. Он надеется на повышение, на прибавку к зарплате. А на что надеяться Гулин? Даже если ей удастся устроиться на новое место практически сразу, ей вряд ли зачтется тот опыт, который она приобрела на предыдущей работе.
Гулин редко готовит, потому что, похоже, она почти ничего не ест. Она в джинсах и белой футболке. В общем, нормальный наряд. Но это самые дешевые джинсы и самая дешевая футболка, которую только можно достать в этой части света. Я считаю себя неплохим человеком, но мне почему-то всегда неловко и даже стыдно, когда я встречаю кого-то, кто явно сильнее и крепче меня; кто умеет жить скромно, и при этом не плачется и не жалуется, а наоборот, улыбается и радуется жизни; кто умеет и знает гораздо больше; кто во всех отношениях лучше меня – скажем проще.
– Мы будем скучать по тебе, – говорит Напалм и тянет руку за четвертым блинчиком.
– Я буду вас навещать, – отвечает Гулин. Она попросила Сиксто оставить ей комнату. На всякий случай. Вдруг там что-то сорвется, с ее нанимателем. Напалм уже вызвался присматривать за Ориноко. Я беру уже пятый блинчик. Я почти не участвую в разговоре. Не люблю говорить с набитым ртом.
– Тиндейл, ты не хочешь задать мне вопрос? – спрашивает Гулин. – Сегодня – особенный вечер. Сегодня и только сегодня ты можешь задать мне любой вопрос. И я не обижусь.
Честное слово. Любой вопрос.
Это вполне очевидный флирт.
Мне бы очень хотелось спросить: "Как стать таким же, как ты? Что нужно сделать, чтобы стать таким же, как ты? Я могу что-нибудь сделать?" Но я знаю, что это такие вопросы, на которые нет ответов. Вернее, они есть, только все отрицательные.
Нет. Никак. Ничего.
Но я все же придумал вопрос.
– В чем смысл жизни?
Гулин смеется.
– Так в чем смысл жизни?
– Я сказала, ты можешь задать мне любой вопрос. Но не обещала, что я на него отвечу.
Я бы не назвал Гулин красивой женщиной: у нее слишком жесткое лицо и массивная фигура. Но она симпатичная. Очень приятная внешне. Да, наверное, это самое точное определение. Красота – это не главное, на самом деле. Но для того чтобы это понять, нужно время. Понимание приходит с годами, а годы уходят.
– Я хотел с тобой поговорить. – Судя по голосу Пройдохи Дейва, у него явно что-то случилось. – Хотел попросить тебя об услуге. Ты же теперь кормишь бездомных, вместо иерофанта. И я хотел попросить… если ты вдруг увидишь одного человека… ну, чтобы ты мне сообщил.
– Да, конечно. – Я только рад оказать Дейву услугу. После всего, что он для меня сделал.
Дейв кладет передо мной фотографию.
– Вот он, этот человек.
Мужчина на снимке радостно улыбается, салютуя фотографу бутылкой пива.
– А кто это?
– Мой брат.
Теперь, когда Дейв сказал мне про брата, я вижу, что они действительно очень похожи. Только брат явно потяжелее. Такой громадный толстяк. Но семейное сходство вполне очевидно. Те же глаза, те же брови домиком.
– Да. Мой брат. Он… у него… у него были большие проблемы. Большие проблемы. Я не знаю, где он теперь. Мы с ним не общались уже полгода. Он вообще потерялся. Вполне мог податься в бомжи. Так что, если ты вдруг увидишь его, когда будешь кормить бездомных, дай мне знать, хорошо? Я буду очень
тебе обязан. Да, очень обязан. Его зовут Горас. Гораций.
– Он старший брат?
– Да. Он… он меня научил боксу. Мы с ним остались вдвоем, без родителей. Он… он заботился обо мне.
На словах "он заботился обо мне" у Дейва срывается голос. Больше он не говорит ничего. Сидит и рыдает. Я передаю ему бумажную салфетку (в кабинете иерофанта всегда есть запас бумажных салфеток). Дейв делает глубокий вдох и пытается взять себя в руки.
– Не знаю, что на меня нашло. Разрыдался, как истеричная барышня… Распустил нюни. Что ты теперь обо мне подумаешь?