- Это когда Эльжбета пела "Шехерезаду"?
Тем не менее Эдгар проиграл все три прелюдии - и даже дважды.
Средняя прозвучала очень хорошо.
- Задумчиво, серьезно, - повторила Оля.
- Неужели так важно то, что эти прелюдии существуют? - спросил Януш.
Эдгар пожал плечами.
- Разумеется, все самые прекрасные вещи на свете могли бы и не существовать. Но в них есть какой-то смысл. Для меня, во всяком случае, очень значительный. Эти прелюдии придают смысл моему теперешнему существованию…
- Скорее помогают тебе обманывать самого себя, - сказал Януш.
- Какой ты все-таки стал страшный, - передернулась Оля. - Даже не веришь во внутреннюю потребность творчества.
- Нет, я верю только во внутреннюю потребность существования. Не будь ее, мы бы все давным-давно болтались на суку…
Эдгар повторил начало прелюдии - грустную фразу, тремя нотами поднимающуюся вверх и затем ниспадающую. Януш задумался.
- Это красиво, - сказал он.
- Только одна фраза? - спросил Эдгар. - Четыре ноты?
В эту минуту зазвонил телефон, и Оля пошла в переднюю. Вернулась она улыбающаяся.
- Знаете, кто звонил? Керубин. Спрашивал, не знаю ли я, как можно разыскать Януша. Я сказала, что ты у меня. Сейчас он примчится.
Януш скривился.
- Что? Тебе не улыбается встреча с Колышко? Тогда прости…
- Как-то раз, очень давно, я имел неосторожность быть откровенным с этим человеком. И теперь, когда встречаю его, всегда краснею.
- Что это тебе пришло в голову? - спросила Оля. - Откровенничать с Керубином!
- Я был тогда еще очень молод, - вздохнул Януш. - Это было сразу после возвращения из России… Боже, каким я тогда был простаком!
Эдгар повернулся к ним лицом.
- А теперь ты уже не простак? - спросил он, улыбаясь.
- По крайней мере уже не такой примитивный, как тогда. Хотя и теперь еще живу как во сне.
Эдгар снова взял аккорд и - на фоне этих нескольких нот - первый такт прелюда.
- Должно быть, это очень приятно - жить как во сне.
- Не знаю, можно ли счесть мою жизнь приятной, - задумчиво произнес Януш, не глядя на Эдгара, - я сам этого не ощущаю.
- Живем, как в аквариуме, - сказала Оля.
- Золотые рыбки, - с каким-то ожесточением произнес Эдгар и пробежал пальцами по клавиатуре. - Дебюсси…
- Щуки иногда любят лакомиться золотыми рыбками, - сказала Оля.
- Ну что ты сочиняешь! - возмутился Эдгар. - Золотые рыбки живут в аквариумах, а щуки в реках, в озерах, в больших водоемах. Как же они могут есть золотых рыбок? Они же не соприкасаются…
- А если аквариум разобьется?
- Если аквариум разобьется, то золотые рыбки сдохнут, прежде чем попадут в воду, где рыскают щуки. Нет, сравнение у тебя явно не получилось.
- Может быть. Но то, что мы чем-то похожи на золотых рыбок, в этом я уверена, - бросила Оля, идя в переднюю, так как раздался звонок.
Никто, пожалуй, не изменился за эти пятнадцать лет так, как Керубин Колышко. Из стройного юнца, всегда небрежно одетого, он превратился в толстого элегантного господина в костюме от Дорочинского и шелковой рубашке с пестрым галстуком. Но, несмотря на это, он остался столь же подвижным и злоязычным. Острота ума его слегка потускнела, и был он уже больше адвокатом, нежели писателем, недаром вел адвокатскую контору и выступал на многих громких политических процессах, защищая коммунистов - и даже довольно известных. Однако в Брестском процессе Керубин участия не принимал. То ли никто к нему не обратился, то ли он считал себя не такой уж заурядностью, чтобы "возиться с этим дерьмом", как он называл процесс.
Войдя, он тут же кинулся на Януша. Слушая его излияния, можно было подумать, что встретились два друга. При этом он был настолько бестактен, что не мог не вспомнить о "горе, постигшем" Януша. Оля встревоженно взглянула на Керубина.
- Стихи еще пописываете? - спросил Януш.
На этот раз в замешательство пришел Керубин, почувствовав, что ему вновь хотят отвести роль, играть которую он уже не желал.
- Стихи? Нет, очень мало, больше занимаюсь критикой в литературных журналах.
- Я как раз недавно читала, - сказала Оля. - У вас удивительно тонкий подход к оценке книг. Такой поэтический…
- Вообще-то, - заметил Эдгар, - критика - это тоже поэзия.
- Все поэзия, - пожал плечами Януш, - и коль на то пошло, то подобные определения ничего не определяют. Ну что такое поэзия?
- Ох уж эти мне ваши разговоры - вечно начинаются и кончаются дефинициями поэзии. Странно, что годы ничуть не изменили вас.
- Потому что мы все еще пребываем в эпохе "Шехерезады", - сказал Эдгар. - Все равно какой, Римского-Корсакова или моей…
- О, это огромная разница. Та "Шехерезада" - эпоха нашей молодости.
- Тогда скорее уж Verborgenheit, - задумчиво произнес Эдгар, положив пальцы на клавиши.
С минуту все молчали. А помолчав, сразу же перешли к делам.
- Ну что такое воспоминания? Сны! - высказался адвокат-поэт. - Сегодня - это куда важнее.
Керубин Колышко непременно хотел в ближайшее время видеть Януша у себя. Януш приехал из Коморова только на несколько дней и был очень занят, поэтому предложил встретиться на другой же день.
У Колышко была теперь солидная адвокатская контора на Капуцинской. И квартиру он снял в респектабельном доме, на третьем этаже - несколько комнат, хоть он и не был женат. Идя к нему, Януш припомнил, как он навещал Керубина, когда тот жил на Прибазарной, в здании старой богадельни, в анфиладе комнат, где стояла старая фисгармония. Ничто не напоминало сейчас того старомодного дома, равно как не было тут ничего и от современности - ни в самом здании, ни в квартире, полной клубных кресел и бархатных портьер. Януш иронически усмехнулся, входя в этот храм преуспевающей адвокатуры.
"Странно, - подумал он, - что я всегда с какой-то насмешкой отношусь к бедному Колышко. - И вдруг ударил себя по лбу: - Да ведь это же фигура из Диккенса, ей-богу! Керубин Колышко - чисто диккенсовский герой. Но за каким дьяволом я ему понадобился? Что у него может быть ко мне? Опять кому-то от меня что-то нужно!"
Он погрузился в вишневое кресло, с полным безразличием отнесясь к тому факту, что одно из этих кресел было уже занято толстой блондинистой личностью с явно семитскими чертами лица. Толстый господин этот с трудом приподнялся с кресла.
- Прошу простить, - сказал он, - но у этого Керубина такие кресла, что с них трудно подняться. Прирожденный сибарит…
Януш улыбнулся, так как незнакомец выговаривал слово "сибарит" абсолютно так же, как княгиня Анна. Как будто звуки "и" и "р" с трудом проходили у него сквозь горло. Что-то этакое аристократическое с претензией на значительность слышалось в голосе этого человека. Хотя Януш и не любил рассматривать людей в упор, тем не менее он поднял взгляд на человека, утонувшего в глубоком кресле, и стал к нему приглядываться.
"Занятный субъект", - подумал он.
Лицо незнакомца, как будто слегка опухшее, брюзгливое или высокомерное, было асимметричным. Правая сторона была совсем иной, чем левая. Левая - мечтательная и мрачноватая, правая - полная энергии и решимости. Светлые волосы беспорядочно сбились надо лбом, словно их никогда не расчесывали, в уголках губ то и дело скапливалась белая слюна, особенно когда он говорил. Имени его Януш не расслышал, а может быть, Колышко даже и не назвал его.
- Вы, кажется, едете в Испанию? - бесцеремонно спросил толстяк.
Януш взглянул на него с глубочайшим удивлением.
- Я? И в мыслях не было.
И обращаясь к Колышко, который уселся за стол, точно желая подчеркнуть официальный характер разговора, добавил:
- Последнее время я было начал скитаться по свету, так досужие языки даже к Испании меня припутали. Интересно, на чьей же я должен был быть стороне?
- Разумеется, на стороне Франко. У вас же, кажется, там родня.
- Послушайте, Керубин, - насторожился Януш, - что все это значит?
Керубин как-то неопределенно усмехнулся, играя разрезательным ножом. Незнакомец недовольно поерзал в кресле.
- Сейчас я вам все объясню. Нам стало известно, - он отнюдь не спешил объяснить, кого он подразумевает под этим "нам", - что вы должны сопровождать сестру, княгиню Билинскую, которая как раз собирается навестить свою золовку и ее родственников. А поскольку владения графини Казерта находятся неподалеку от Бургоса, естественно, вы должны очутиться на территории генерала Франко. Надеюсь, ясно? - спросил он деловито и без улыбки.
- Мне об этом пока еще ничего не известно, - озадаченно ответил Януш.
- Очевидно, сестра еще не успела вам об этом сказать, - собеседник стряхнул пепел в голубую пепельницу - единственное светлое пятно в этом темном кабинете. - А может быть, она собирается поставить вас перед свершившимся фактом? Боится, чтобы вы не воспротивились, и, по-видимому, на днях явится к вам с паспортом и билетом на руках.
Януш так и не мог понять, издевается над ним незнакомец или говорит серьезно. Он взглянул на Керубина, но тот отвел глаза.
- А ты не ошибся, Ежи? - обратился он к своему гостю. - И потом ты начал так прямолинейно - у меня такое впечатление, что пан Мышинский даже испугался.
- Господи, откуда вы взяли! - рассмеялся Януш, и к нему тут же вернулось самообладание. - Ничуть я не испугался. Наоборот, очень хотел бы побывать в Мадриде…
- Ну, пока что до Мадрида вам далеко, - спокойно сказал тот, кого Колышко назвал "Ежи".
- Ну что ж, и Бургос чего-то стоит, - согласился Януш.
- Вы знаете Испанию?
- Нет, никогда там не был.
- Впрочем, это не имеет значения. Так вот, у нас к вам просьба. Нам нужно переслать одно письмо…
- Письмо? Кому?
- Адресат пока что анонимный.
- Так как же я его найду?
- Вам и не нужно будет искать. Он сам явится к вам, как только вы прибудете в Бургос.
- Какое чудесное путешествие, - лицемерно вздохнул Колышко.
- В данный момент не очень, - сказал Януш, следя за дымком папиросы. - Кроме того, меня несколько озадачивает причина, по которой моя сестра именно сейчас должна отправиться… навестить родных.
Ежи улыбнулся.
- А может быть, наша информация не совсем точна. Но как бы то ни было, я бы не хотел вас затруднять еще раз. Скажите мне сразу: если бы вы ехали в Испанию, взялись бы вы доставить письмо?
- Это письмо революционерам? - спросил Януш. - Что в нем?
- А не все ли вам равно? - в свою очередь спросил Ежи. - Разумеется, вы вправе интересоваться содержанием этого письма, но, к сожалению, я ничего не могу вам сказать. Я и сам этого не знаю. Но ведь вам же ничто не грозит, вы едете в обществе сестры… Если не ошибаюсь, граф Казерта - адъютант генерала Франко.
- Который тешит себя надеждой, что вся эта история кончится восстановлением монархии, - добавил с каким-то снобистским удовлетворением Керубин.
Януш вновь взглянул на своего собеседника. Тот сидел, развалясь в кресле, и смотрел на него в упор с откровенной иронией. Янушу сделалось не по себе.
- Я вижу, что мне во всей этой истории отводится довольно странная роль, - неприязненно заметил он.
- А что бы вы предпочли? Чтобы это письмо было адресовано генералу Франко или революционерам?
- Мне кажется, что как раз генерал Франко и считает себя революционером, ведь это он восстал против законного правительства. Разве не так? - раздраженно сказал Януш.
- Я вижу, вы хорошо информированы.
- А я вижу, что вы считаете меня полным идиотом. - Януш встал с кресла и принялся расхаживать по кабинету.
- Ну что вы, дорогой мой, - забеспокоился Колышко, - не принимайте все это близко к сердцу. Ну, не хотите передавать это письмо - не надо…
Януш в упор посмотрел на него. - Поставьте себя в мое положение. Все играют мною, как кот мышью. Сестра посылает меня в Испанию…
- Может быть, это недоразумение?
- Это не может быть недоразумением. По вашим лицам я вижу, что вы осведомлены лучше меня и, вероятно, знаете не только это. Впрочем, мне все равно.
- Мне бы не хотелось, чтобы вы были на нас в обиде, - добавил Ежи.
- При чем тут обиды? Единственно, на кого я могу быть в обиде, это на судьбу, заставляющую меня быть вечным созерцателем. Но ведь и созерцатели бывают нужны… даже в наше время. Ну, разумеется, я возьму это письмо…
- Отдадите вы его человеку, который скажет вам, что он пришел от Ежи. Причем все равно, будет ли он говорить по-испански, по-французски или на каком-нибудь другом языке… На любом языке он произнесет это имя так, как я его сейчас выговариваю: Ежи. И вы отдадите ему это письмо.
- И больше ничего?
- Больше ничего.
- Когда я получу это письмо?
- В день отъезда.
Януш быстро простился и вернулся на Брацкую. Станислав сказал ему, что княгиня ждет его в гостиной, так как у нее к нему важное дело.
- Ты знаешь, - начала Мария Билинская, когда он вошел в малую гостиную, - у меня к тебе просьба.
Януш спокойно сел на канапе и уставился на кончики своих ботинок.
- Не мог бы ты поехать со мной в Испанию?
- В Испанию? - Януш изобразил удивление. - А зачем?
- Я должна уладить с графиней Казерта дела по наследству. А она сейчас в Испании. Их имение находится под Бургосом.
- А они сейчас там?
- Нет. Управляют им из Бургоса. Так что нам придется поехать в Бургос…
Януш рассмеялся.
- Нам придется, - повторил он. - Мы хотим - вот это иное дело. У тебя какое-нибудь поручение из Министерства иностранных дел? - спросил он прямо.
Марыся рассмеялась.
- Я бы очень неважно выглядела в роли Мата Хари. Нет. Меня интересуют кое-какие дела, касающиеся наследства. Через два года Алек будет совершеннолетним, и я хотела бы, чтобы он получил свое состояние без всяких препятствий и чтобы дела, связанные с наследством, были в порядке…
VI
Ехать пришлось через Биарриц и Сен-Жан де Люз автомобилем с каким-то не очень надежным по виду шофером. Януш чувствовал себя превосходно, его даже начинала веселить эта история. Серьезности ее он никак не ощущал, скорее считал все это каким-то импровизированным развлечением.
От Сен-Жан де Люз они направились к Пиренеям и вскоре достигли ущелья, где некогда трубил в свой рог прославленный рыцарь Роланд. Документы у них были в полном порядке. Польский посол в Париже со страхом - просто с ужасом в глазах - вручал княгине эти бумаги.
- Господи боже мой, княгиня, ну почему вам надо ехать туда именно сейчас? Неужели это действительно такие важные дела?
- Денежные дела всегда самые важные, пан посол, - пренебрежительно засмеялась Билинская.
Януш следовал за нею тенью, но относительно него посол не выразил никаких опасений.
Живописное, узкое ущелье врезалось в горы, точно нож. Через каждые несколько сот метров стояли постовые французской жандармерии, но, видимо, они были предупреждены об их автомобиле, так как не задерживали его. Осложнения начались только на самой границе.
Французские чиновники, конечно, поняли, что случай какой-то исключительный, и быстро, деловито записали фамилии проезжающих, их возраст и прочие сведения. В чемоданы даже не заглянули. Зато испанцы позволили себе учинить длительное следствие. Переводчик (полуфранцуз, полуиспанец, юный и обаятельный) пожимал плечами, но вынужден был переводить бессмысленные вопросы, которые жандарм, очевидно, считал хитроумными и неожиданными.
- Прошу прощения, мадам, - сказал наконец переводчик, - но постарайтесь понять. Тут поблизости эти ужасные баски. Он боится, что вы едете к ним.
Януш успокоил его:
- Не волнуйтесь. Мы все понимаем… И отлично знаем, какая сейчас ситуация на этой границе…
- Что он сказал? Что он сказал? - насторожился жандарм. Растерянный переводчик забормотал что-то первое пришедшее ему на ум.
Наконец им кое-как удалось выпутаться из всей этой неразберихи.
- Ты уже не помнишь русских жандармов, - сказала Марыся, - так как не ездил до войны за границу. Эти испанцы страшно напоминают мне их…
Януш взглянул на дорогу. Они быстро удалялись от гор и спускались в долину. Долина была ровная, красно-бурая и однообразная. Дорога пересекала ее прямо, как стрела. Выжженные, нераспаханные поля тянулись большими полотнищами до самого горизонта.
- А мне и пейзаж этот напоминает Россию, - сказал Януш.
Марыся ничего не ответила.
Бурые поля как будто вздымались, напоминая и цветом, и фактурой венецианские паруса. Высокое плоскогорье Старой Кастилии поражало прежде всего своим цветом. Местами темно-сиреневая бурость скатывалась в низинки.
- На Подолье такие низинки называют балками, - сказала Билинская.
В этих "балках" длинными рядами тянулись вереницы тополей, стройных, высоких и еще зеленых, листва их, глянцевая и лишь изредка прошитая золотистыми пятнами, кипела на ветру.
В одной из низинок они увидели небольшую усадьбу. Низкие строения землистого цвета сбились в квадрат. На току рядом с усадьбой шла молотьба. По устланной золотистой пшеницей земле кружились санки, привязанные к вбитому посредине колышку. Санки эти тянул черный лоснящийся бычок, а на странном этом сооружении сидела толстуха в пышном черном платье и в черном платке на голове.
Януш с удивлением уставился на этот образец первобытной молотьбы.
- О таком у нас на Украине давно уже забыли, - усмехнулась Билинская.
Боковыми дорогами они обогнули Памплону и доехали до городка, который назывался Альсасуа, где и остановились перекусить, так как до Бургоса было еще далеко.
Городок, или, скорее, деревушка, закипел, встревоженный прибытием французского автомобиля. Дети и молодежь без всякого стеснения окружили машину. Старшие поглядывали издалека и довольно подозрительно. Шофер настаивал на том, чтобы немедленно ехать дальше, но Марыся заявила, что она умирает с голоду. Двухэтажный дом, вылепленный из глины, словно гнездо ласточки, был украшен гордой надписью большими буквами: "Hotel la Perla". Они вошли туда, чтобы что-нибудь перекусить. И тут это "что-нибудь", как обычно в Испании, превратилось в длинный ряд блюд. Марыся рассказала Янушу и оробевшему шоферу, что раньше "во всей Европе" было такое меню. Подавали, правда, быстро, но пока ставили перед гостями и убирали почти нетронутые блюда - мозги, ракушки, начиненные какой-то зеленой массой, очень жирную свинину, - прошел час и начало уже темнеть. Когда обеденный церемониал завершился кофе, шофер вышел и тут же вернулся с довольно глупой миной: все четыре шины были проколоты и автомобиль осел, являя собой зрелище как смешное, так и грустное. Януш убедился в этом своими глазами - действительно, ехать дальше было невозможно.