- А что с тобой будет, знаешь? - выпытывал князь.
- Знаю. Великие чудеса покажу и тем Новгород под власть богов приведу - Велеса Кривобородого и Правого Перуна.
- Плохи же твои знания, чародей!
Глеб Святославич распахнул мятель и сдернул с пояса топор. Волхв не успел и рта раскрыть - лезвие воткнулось ему в лоб, посреди бровей.
Новгородцы, ахнув, подались в стороны. Мертвый кудесник рухнул в грязную снежную кашу. Открытые глаза смотрели прямо на топорище, словно на удивительное явление.
Из нутра толпы вылетел горестный девичий вскрик и тут же оборвался. Это удивило всех, даже новгородцев - откуда в самой гуще смуты затесалась девка?
Душило остановил коня и, когда волхв упал, покачнулся в седле, будто оглушенный.
- Вот это да! - восхищенно присвистнул Кирша. - Ай да князь! Ну теперь держись за кошели, бояра!
Несда в изумлении смотрел на незнакомого отрока в толпе, зажимающего рот обеими руками. Из-под шапки выбивались ярко-рыжие, едва не красные вихры, а лицо было белым, как молоко.
Князь сел на коня, дружина пропустила его вперед.
- Все видели, что этот чародей - лжец и поклепник? Даже смерти своей не мог угадать, и боги ему не помогли. Расходитесь все! А кто крещен и ходит на исповедь, не забудьте помянуть об отступничестве от святого креста.
Новгородцы, опамятовав и плюясь на волхва, стали разбредаться. Кое-кто просил прощения у князя и епископа. Но большинство расходилось молча и угрюмо, с опущенными головами и словно бы с обидой на несдюжившего кудесника.
Глеб Святославич опять соскочил с коня и встал перед епископом.
- Владыко, каюсь и я в своем грехе, ибо убил человека.
Князь опустился коленями в снег. Епископ Федор передал клирикам крест и сошел по ступеням.
- Не ты покарал его, а Бог.
Он покрыл голову князя епитрахилью и прочел молитву, изглаживающую грех.
- Хороший удар, князь.
Душило наклонился над мертвым волхвом и выдернул из черепа топор.
- Обыкновенный, - сказал Глеб Святославич, обернувшись.
- Не-ет, - покачал головой храбр и откинул топор в сторону, - обыкновенный удар не порушил бы одним махом все мои надежды.
- На этого волхва плохи были надежды, - усмехнулся князь. - Ты сам видел, новгородец.
- Я не новгородец.
- Тогда что тебе нужно было от этого пугала для добрых людей?
- Всего лишь потолковать. Он украл ночью весь мой товар. Волхвованием или иным способом - этого я не ведаю.
- Не очень-то ты похож на купца, не новгородец. Мне такой человечище, как ты, в дружине пригодился бы!
- Да не привык я менять князей как рукавицы. Служил я Изяславу Киевскому, а теперь самому себе служу. Не обессудь, Глеб Святославич.
Душило развел руками.
- Не долго ты, я чаю, в купцах продержишься, - весело сказал князь, - коли твой товар у тебя из-под носа уводят. Гривну-то с шеи не снял? Эй, - крикнул он дружинникам, - обыщите волхва.
- Твоя правда, князь, - опечалился храбр, дотронувшись до гривны. - Не снял. Тесно мне в купцах, раздолья душе нет. А товар все же вернуть надо. Только не знаю, с кого теперь взыскивать. Эх, князь, погодил бы ты со своим топором чуток, не грызла бы меня сейчас злая кручина.
- Опоздал ты, - без капли сочувствия молвил Глеб. - А может, это знамение тебе послано, что не в свои сани ты сел, храбр?
Понурый Душило словно бы уменьшился в росте и убавился в плечах - стал казаться перед князем провинившимся младшим кметем.
Отроки, осмотрев волхва, принесли князю золотой оберег - идольца на цепочке.
- Кроме этого, ничего.
Глеб Святославич лишь взглянул на оберег и сказал храбру:
- Возьми это себе. Невелико возмещение, а все же больше, чем ничего. Надумаешь, приходи на мой двор, теперь же прощай. - И добавил насмешливо, садясь на коня: - Купец.
Душило исподлобья смотрел, как уходит из Детинца княжья дружина. Когда за воротами исчез последний отрок, он перевел взгляд на чародейский оберег. Задумчиво подкинул его на ладони, взвешивая, и зашвырнул в дальний сугроб. Затем взгромоздился на мохноногого коня, у которого не видно было глаз из-под гривы, и дернул поводья. Конь, недовольно всхрапнув, пошел медленным шагом.
Епископ и софийское священство скрылись в соборе еще раньше. Словно дождавшись мгновения, когда площадь перед собором опустеет, снег повалил дружнее.
- Уф, - сказал Кирша и утер рукавом лоб, будто хорошо потрудился. - Ну и передряга. Поснидать бы теперь, а то брюхо совсем подвело.
Но Несда из укрытия на гульбище выходить не хотел и по-прежнему выглядывал украдкой.
- Ты чего? Все ушли уже.
- Не все. Смотри!
В сугробе неподалеку от собора копошился мальчишка - запускал обе руки глубоко в снег и ворочал там. При этом вертел головой, опасливо озираясь.
- Оберег волховника ищет, - догадался Кирша, - вот ловкач! Пойдем накостыляем ему.
Несда вцепился в приятеля, как лиса в добычу из курятника.
- Не надо! Пускай ищет!
- Почему? - удивился Кирша.
- Потому что у него красные волосы, - ответил Несда и сделал таинственное лицо.
- А…
Кирша не успел задать вопрос. Красноволосый отрок с тихим вскриком выхватил из снега оберег и спрятал под свиткой. А затем сотворил такое, от чего рот у новгородца изобразил большую букву "он". Медленно, запинаясь ногами о рыхлый снег, отрок подошел к волхву, опустился, почти упал к нему на грудь и надолго замер. Не шевелились и оба зрителя.
Наконец отрок оторвался от мертвого тела, поцеловал волхва в лоб, встал и зашагал прочь.
- Видал? - возбужденно прошептал Кирша и что есть силы двинул локтем в бок Несды.
- Видал, - спокойно ответил тот, - не дерись.
- Догоним?
Несда помотал головой.
- Нет. Лучше не надо. Пускай уходит.
Они подождали, когда загадочный отрок скроется из виду, и спрыгнули с гульбища. Проходя мимо волхва, задержались на мгновенье.
- Страшный! - вздрогнул Кирша.
- Несчастный, - возразил Несда.
Взявшись за руки, они пошли дальше, а заледеневший волхв еще долго лежал посреди Детинца, всеми забытый и никому не нужный. Только в сумерках его откопали из-под свежего сугроба и унесли.
5
Зимние метели скоро развеяли новгородское помрачение, густо присыпали снегом его следы. Торговля воскресла в евангельские сроки. Во всех храмах отслужили благодарственный молебен по спасении города от бесовского наваждения. На Сретенье в церкви повалило столько народу, сколько не собиралось прежде на Пасху. Не многие исповедовались, но все стояли со свечками и с благонамеренными взорами, а потом терпеливо слушали проповедь о вреде колдовства. Епископ Федор объявил трехдневный покаянный пост. Те, кто недавно шел с волхвом убивать владыку, все три дня смиренно жевали капусту с репой и запивали одним квасом. Князя после его ловкого удара топором вольные новгородцы зауважали. Бояре тоже поладили с Глебом Святославичем и, тяжело повздыхав, согласились, чтобы свою часть дани князь собирал сам, а не дожидался дара от города. Крепко поспорив меж собой, с плеваньем в глаза и покушением на бороды, бояре отдали в княжью долю погосты Заволочья, за Северной Двиной.
Так же бесследно, вместе с канувшим товаром, у Душила пропала охота быть купцом. Новгород, с его обилием торговых людей, обозов и лабазов, купецкой удали и лукавства, ореховой скорлупы на улицах, вдруг стал тяготить храбра. Ему стало скучно. А скука для храбра - все равно что рогатина для разбуженного среди зимы медведя. И злит, и шкуру дырявит. Только у храбра вместо шкуры дырявится душа, и от этого делается так больно, что свет меркнет в глазах.
Храбры бывшими не бывают. Вот и гривну забыл снять с шеи, когда порывал с княжьей службой в Киеве.
Породив эту мысль, Душило утвердился за столом и стал бражничать, не жалея себя. Три дня пил крепкий ставленный мед. Вокруг кто-то все время мельтешил и мешал ему. В ответ Душило предпринимал какие-то действия, но не мог осознать, какие именно. На четвертый день в результате оных действий сломалась скамья, на которой он сидел. А перед глазами возникло смутно знакомое лицо с пегой козлиной бородой и рыхлым носом. "Где-то я его видел", - подумал Душило и пересел на другую скамью.
- Доброго здоровья, купец, - сказало лицо и щелкнуло орехом в зубах. Плюнуло скорлупой на стол. В Новгороде лесные орехи лущили как подсолнушное семя в Киеве.
- Не купец, - с тоской ответил Душило. - Чужие сани меня укатили.
- Ага, - ухмыльнулся рыхлоносый, - укатали сивку горки. Ока-атистые горки, - потянул он в насмешку и забросил в пасть новый орех.
- Где я тебя видел? - спросил храбр, старательно вглядываясь.
- Ты ж в одном ряду со мной торговал. Домагост я Мирошкич.
- Ну и чего тебе надобно, Домагост Мирошкич?
- Много пьешь, купец. Окривеешь от столького меда.
- Тебе что за дело? - рассердился Душило и поднял корчагу, чтобы стукнуть о стол.
- Тихо-тихо. - Домагост перехватил корчагу и убрал подальше. - Сильно зашибчив ты, как я погляжу. Слыхал я про твою беду. Могу помочь.
Душило взял его за ворот одной рукой и подтянул к себе. Дохнул кисло-медвяным духом, отчего Домагост Мирошкич перестал жевать и недовольно скукожил физиономию.
- Товар найдешь?
- Найти не найду, а так, подсказать могу.
Душило отпустил его и молча ждал продолжения.
- Клин клином вышибают! - сообщил Домагост, наклонясь ближе. - Колдовством товар пропал, колдовством и возвращать надо.
Душило подумал.
- Попы не велят. Сказано в Писании - чародеев предавать смерти.
- А ты им не говори. Если колдун найдет твой товар, то за что тебе предавать его смерти? - хитро прищурился Домагост. - А если не найдет, тогда можешь прибить. Так и так - все довольны.
- Не все, - веско молвил Душило. - Если не найдет, я буду недоволен.
- Я тоже, - согласился новгородец.
- А ты-то с чего?
- Так ведь если товар найдется, ты мне из него четверть отдашь. За хорошую подсказку, - быстро добавил Домагост, видя, как набрякли гневом глаза храбра. - За очень хорошую.
Душило медленно поднялся и навис над ним, как мытарь над должником, упершись ладонями в стол.
- Я ведь еще не все рассказал, - торопливо уточнил новгородец, ужавшись и покраснев рыхлым носом. - Это не вся подсказка.
Так же медленно храбр опустился на скамью, не сводя лютого взора с пройдошливого купца.
- По рукам? - спросил Домагост Мирошкич, расправляя плечи.
- Черт тебя забодай, - от души пожелал храбр. - Согласен.
Новгородец широко улыбнулся и щелкнул в сторону пальцами. В тот же миг возле стола возникли двое корявых на вид простолюдинов. У одного рожа в красных буграх-просянках, у второго птичий нос и глаза смотрят в разные стороны.
- Послухи, - кивнул на них Домагост. - Если забудешь, они подтвердят уговор.
- Если твой колдун найдет мой товар, я отдам тебе четверть от него, - повторил Душило для послухов.
- Слышали? - спросил их купец.
Те согласно качнули головами и исчезли с глаз долой. Домагост, довольный собой, снова хрустнул орехом.
- Полдела, считай, сделано.
Душило поднял брови.
- Ах да, - спохватился Домагост. - Колдун. Не сомневайся, ему твое добро отыскать - что горшок каши съесть. К нему из Новгорода многие наведываются. Значит, так. Поедешь вдоль Волхова к Ладоге, верст восемь от Новгорода. Набредешь на селище, у нас его зовут Хутынь, а у колбягов - Руска. Там на отшибе, возле леса, живет колдун. Он из чуди, на нашей молви говорит худо, зато хорошо понимает. Дай ему пару кун, а дальше жди. И я подожду.
- Это все?
- Все.
- И за это - четверть?
- Ну начина-ается! - скривился Домагост, выплюнув скорлупу. - Вот так всегда. Никакой благодарности. А я ведь первый и единственный, кто к тебе жалость проявил!
Храбр растянул в улыбке половину рта и похлопал новгородца по щеке.
- Так, говоришь, могу придушить того колдуна, ежели товар не сыщет?
Домагост напрягся, деревянно улыбаясь в ответ.
- А с тобой мне тогда что сделать? - закончил Душило.
Он положил руки на стол, голову на руки и мгновенно заснул, выпустив на волю раскатистый храп.
…Дорога была широкой, плотно укатанной, не один санный обоз прошел по ней за зиму. По сторонам высились сугробы в пояс человеку. Снег искрил, будто россыпь самоцветов. Тянуло побарахтаться в нем по-щенячьи, увязнуть по самые уши и хохотать до икотки. Душило усмехнулся. Вспомнились дитячьи года. В Киеве и Чернигове, конечно, таких сугробов не наваливает. Но на снежных баб и там снега хватает. На исходе зимы налепят их и, не дожидаясь весеннего солнца, бегают вокруг с огнем на длинных палках, опаляют снежные чучела, чтоб быстрее уходила стужа. Сейчас как раз самое время - середина лютеня, последнего месяца зимы. Скоро станут прощаться с ней, звать Ярилу. Весело будет. А потом брюхо на ремень и зубы на полку. Но это у христиан. Им положено по весне облегчать плоть, чтоб душа отрывалась от нее и уносилась на седьмое небо. Ну или на первое, у кого как.
Душило постился Великим постом лишь однажды. Да и то вышло ни то ни се, с серединки на половинку. Не храбрское это дело - затягивать пояс на брюхе. Душа у княжьего дружинника всегда должна быть на месте, а не в небесах, и с плотью иметь самые добрые отношения. И поп из Богородицы Десятинной то же самое ему сказал: ты, говорит, постись умом, а не телом. Как так? - спросил Душило. Имей помыслы чистые и возвышенные, трудись Христа ради и во благо Руси, ответил тогда поп. Вот и будет самый настоящий храбрский пост.
А теперь что? - думал Душило. Хоть и не бывают храбры бывшими, но служит он теперь не князю и не Руси. Себе служит. А что это за служба - себе? Не служба, а так, обслуживанье. Вроде холопьего дела. Да еще с колдовством в придачу, это уже совсем не Христа ради. Опять получается ни то ни се: крест на шее висит, и старых богов Душило не уважает, однако к Христу задом поворачивается.
Да оно и понятно: к новому Богу еще толком присмотреться не успел. Все дела да заботы. Вот в порубе было время, да. Но туда Христос не заглядывал - темно там и не прибрано. Чай, не церковь, а мыши не попы, с ними по душам не поговоришь. Вот говорят, Христос со всех людей грехи разом снял - злобу всякую, поклепы и обманы, душегубства и татьбу. А как снял? Тяжелый, верно, груз набрался. Под его немалым весом Христос под землю ушел, во ад. Как в сказках - сперва по колено, потом по грудь, затем целиком. Там эту тяжесть с себя скинул, у прародителей с загривков мешки с грехами поснимал и вывел всех на небо. И получилась Пасха. Теперь к ней каждый год все, кто надел крест, сбрасывают с себя свои мешки с грехами. И в небо глядят - когда уже можно будет туда попасть и сколько еще тяжких мешков придется для этого сбросить с плеч?
Душило остановил коня и поднял ладонь к глазам, чтобы небо не слепило. Далеко справа тянулась темная полоса леса. Слева льдисто посверкивал мерзлый Волхов. Впереди, в полутора верстах по чистому полю, над рекой стояли прямые дымы от изб - показалось селище.
- А ну как заколдует нас тот колдун? - поежился в седле холоп Потапка. - Вдруг не понравимся ему? Кто ее знает, чудь эту.
- Ты бы рожу с утра вымыл, - сказал Душило, - тогда бы и понравился ему. А так точно тебя заколдует.
Он тронул коня. Потапка отстал - спрыгнул в сугроб и свирепо, до малинового румянца, натерся снегом.
- Вот сбегу, - бормотал он, - непременно сбегу. К колбягам подамся. Ищи тогда свищи. Не найдешь.
Подъехав к жилью, Душило взял правее, к лесу, вдоль поскотины. Селение было небольшим, в десяток изб, утопавших в снегу чуть не по самые застрехи. Посреди него стояло большое, длинное строение, обнесенное тыном и похожее на постоялый двор. Видно, проезжие торговые гости были здесь часты.
За окраиной селища храбр поискал тропку и быстро нашел ее, несмотря на вчерашнюю метель.
- И впрямь колдун знатный, - хмыкнул Душило. - Не залегает к нему дорога.
Потапка с шумом втянул выбитые морозом сопли.
- А может, ну его? Не поедем?
- Рожу умыл? - спросил храбр.
- Умыл.
- Тогда чего страшишься? Сопли высморкай и гляди соколом.
Жило колдуна вырастало из леса, как пень из травы. Издалека не разглядишь. Черная, словно прокопченая избушка с покатой, почти плоской кровлей и без каких-либо следов тына вокруг. Сбоку у нее притулилась крохотная амбарная клеть. Чуть подалее из снега торчало мертвое дерево - на сажень ствол, а дальше из ствола - вырезанный по грудь идол. Впереди дома клонилась книзу кривая, покляпая береза. На ветках прыгали две вороны и оглушительно кричали.
- У, вражины, - тихо проговорил Потапка, сперва покосившись на идола.
- Склюют за невежливость, - предупредил его храбр и слез с коня прямо в сугроб. Расчищенной перед жилом была только узкая тропка, идущая к двери и оттуда - к клети.
На карканье ворон из жила выбрался колдун. Он был в черной вотоле и сам темный, почти черный, как черт, будто всю жизнь рыл носом сырую землю. Волосы собраны в длинный хвост на спине, голову сверху покрывал плат, спереди и сзади завязанный узлами.
Колдун крикнул что-то воронам. Душило не разобрал - чужой язык. Птицы притихли, тяжело снялись с веток и улетели.
- Ка мне? - спросил колдун храбра, глядя не в лицо ему, а куда-то ниже.
- К тебе. Вот. - Душило показал два серебряных дирхема.
- Ты. Прахади. Эта, - колдун показал на холопа и на амбар, - туда. Кони вязать.
Душило согнулся пополам, протискиваясь в узкую, низкую дверь избы. Сразу за ней безо всяких сеней начиналось жило. Потолка не было, кровлю держала воткнутая в землю сохатая колода. В истобке стоял густой смрад, в котором Душило не смог различить ни единого знакомого человечьего запаха. Даже дым, стелившийся поверху, пахнул как-то вонюче. Храбр сразу же сел на лавку у стены, чтобы не дышать им. Подле пристроил меч в кожаных ножнах со стальными накладками, но с пояса снимать не стал. Окошко размером с кулак, затянутое пузырем, было устроено в жилище колдуна скорее по обычаю, нежели для света. В углу горячо пылала печь-каменка, от нее и освещалось логово чудина.
Колдун присел у печи и стал мешать палкой в котле, насаженном на каменку сверху.
- Зачема прыхадил, сказай, - велел он, не оборачиваясь.
Душило рассказал. Чудин слушал в той же позе, слегка покачиваясь. В котле булькало и пузырилось. Но слюнки от этого варева не текли.
- Вана юмал буду звата. Духи по-твой.
Колдун встал и упер глаза в храбра. Будто гвозди вбил.
- Зачема волха обижай? Он про богов и юмал вся знай, с ними говори. Теперь юмал очень злой будут. Трудно просить их.
Душило развел руками.
- С вашим братом иначе нельзя. Хитрить горазды. Духи небось всякому научат.
- Я не хитри! - Чудин негодующе ткнул пальцем себе в грудь. - Я тоорумеес! Человек бога Тоора. Колдун по-твой. Я духов звата, они говори мне. Не верь, ходи прочь.
Колдун вытянул губы куриной гузкой и указал на дверь.
- Ну, ладно, ладно - примиряюще молвил храбр, - не бушуй. Зови своих бесов. Авось скажут чего ни то интересное. В церкви небось такого не услышишь.