Он недаром провел время в Калуге. Исполняя поручение Ляпунова, он всюду наводил справки о князе Огреневе и его жизни, а тут, на его счастье, из княжеской вотчины в Калугу привез пиво хитрый дворовый мужичонка. Терехов успел купить его преданность и услуги и теперь объехал княжью усадьбу и там, на самых задах ее, несколько раз крикнул кречетом. Не успел он после этого сойти с коня, как подле него уже стоял мужичонка, Федька Беспалый, и, шепелявя, сказал ему:
- Все, честной господин, уготовил, как есть, все. Ужо скажешь спасибо! Собак-от на другую сторону отвел, у калитки замок сбил, а потом мамушку уговорил. Той-то уж сам заплатишь. Кочевряжится она, а как сказал, что боярин с Рязани, затряслась даже; и кажиную ночь я тебя, честной господин…
- Ну, брось молоть! - остановил его Терехов. - Веди скорее!
Федька низко поклонился и осторожно пошел вдоль забора. Терехов взял в левую руку за узду коня, правую положил на поясной нож и пошел за ним. Шагов через сто Федька остановился и раскрыл маленькую калитку.
- Пожди, господин, я знак подам! - сказал он и хотел войти в калитку, но Терехов остановил его:
- Слушай, если ты подвох мне делаешь, знай, с живого тебя кожу сниму, а если заслужишь - наградить сумею! Ну, иди!
Федька исчез. Терехов притаился за калиткой. В ночной тишине раздался жалобный плач, а за ним раскатистый смех филина. Терехов вздрогнул.
Федька вдруг вырос пред его глазами.
- Теперь иди в калитку, - зашептал он, - и сейчас вправо. Малинник по забору, так им и иди. Увидишь скамейку - сядь и жди! Коня-то дай, я поберегу его.
Терехов уже не слышал слов Федьки. Бросив поводья в его руки, он вошел в калитку и чуть не побежал по узкой дорожке, забыв всякую осторожность. Кольчуга звякала, шишак сверкал при лунном блеске, и голова ясно вычерчивалась над кустами малины.
Он остановился у скамьи, но сесть не мог от волнения. Все пережитое ожило снова. Там, под Рязанью, сколько душных летних ночей провел он с Ольгой под охраной чуткой Маремьянихи; сколько нежных речей было сказано, сколько жарких поцелуев было дано, там он услышал ее тихое "люблю", там поменялся с нею кольцом. Что-то здесь?
- Петя! - словно вздох донесся до него.
Он обернулся и протянул руки. Пред ним стояла Ольга.
Ярче звезд горели ее глаза, бледнее луны было ее прекрасное лицо с восторженной улыбкой на губах. Черные косы оттягивали ее голову.
- Ольга моя! Счастье!
Девушка упала на грудь своего милого, и их губы сомкнулись.
- А ты не очень горлань: "Ольга!" - услышал он визгливый голос и увидел старую Маремьяниху, Ольгину мамку. - Вот услышит сторож, да пустит пса, да поднимет шум, тогда и будет "Ольга"!..
- Милая ты моя! Здравствуй, и ты! - весело сказал Терехов. - Стой, не так! И тебя поцелую!
- А ну тя! - вырвалась Маремьяниха из его рук. - Ты лучше не прохлаждайся. У нас времени всего до петухов. В ту пору князь после петухов по дому ходит. Вдруг нас встрянется! Ахти мне с вами! - И она ворча уселась на скамью.
Терехов обнял Ольгу и пошел с нею по дорожке.
Все, что случилось с ними со дня нежданной разлуки, они рассказали друг другу чуть ли не день в день; в бессвязном лепете снова клялись любить друг друга и каждый свой шаг запечатлевали поцелуем.
- Никому не отдам тебя! - жарко воскликнул Терехов. - Согласится твой отец! Постой, скоро мы Русь повыметем, поляков прогоним, "вора" изведем, да и Шуйского взашей. А там выберем царя, и не я буду, если он сам не зашлет к отцу твоему сватов.
- Пошли Господи! - сказала Ольга. - А я… видит Бог мое сердце, слышит он мою клятву, что никому не отдамся, окромя тебя, мой сокол ясный. Убью себя лучше!
- Зачем и думать это! - испуганно остановил ее Терехов и закрыл ее губы поцелуем.
- Страшно мне без тебя! - сказала она. - Князь Теряев отцу грозит, требует, чтобы он обещание исполнил, не то он силой заставит, а потом… вот еще что было! Здесь раз… пошла я с девушками в поле, на берег. Вдруг охота, поляки едут. Мы бежать, а они окружили нас и ловить стали. Только один, видно - важный, схватил мою руку, нагнулся с коня и поднять меня хотел. Я - рваться. Тут батюшка помощь выслал. Поляк говорит: "Жизни лишусь, если тебя не добуду, полюбил тебя!" Я рванулась и бежать от него.
- Ну?
- И все. А только я его, гуляючи в саду, через забор не один раз видела, и говорят, что у нас все здесь поляки бродят!.. Страшно мне, ой страшно. - И Ольга прижалась к Терехову. - Они все такие своевольные!
- У твоего отца народа много - не посмеют из терема взять. А гулять далеко остерегайся!
- Светы мои! - подошла к ним мамка. - Да что же это? Петухи орут, я платком машу им, а они хоть бы что! Пора, пора, батюшка, и не проси! Ну, прощайся, лебедушка!
- Мамушка, еще немножко!
- Ни-ни-ни!..
Ольга кинулась на шею Терехову и замерла на мгновение. Он крепко обнял ее и несчетно поцеловал. Старуха мамка торопила.
Вдруг раздался стук в доску, залаяла собака.
- Иди, иди, сторож дозором пошел! - испуганно заговорила Маремьяниха.
Терехов еще раз поцеловал Ольгу и бросился к калитке. Как тяжело ему было расставаться с нею так спешно! И на сколько времени? Может, навсегда! Он побоялся даже обернуться, чтобы не увидеть милую, не вернуться к ней, а она стояла, закрыв лицо руками, и ее грудь вздымалась и от слез разлуки, и от радости мимолетного свидания.
Терехов вышел за калитку, сунул Федьке рубль и отъехал от сада.
Горечь разлуки мало-помалу смягчилась, когда он мгновение за мгновением восстановил свидание с Ольгой. Грустные мысли отошли, он всем своим существом чувствовал силу, молодость и любовь, способную вдохновить его на подвиг. Ему ли думать о смерти? Нет, ради Ольги он один справится со всеми врагами и одолеет всякое препятствие. Он гордо, уверенно усмехнулся, поправился в седле и, тронув стременем коня, поехал рысью.
В отдалении заржал конь Андрея. Терехов выехал на поляну. Его друг приподнялся и всматривался в освещенную даль.
- Я, я, не бойсь! - весело сказал Терехов, подъезжая.
Андреев быстро встал.
- И не до зари даже! - ответил он. - Ну, значит, и дальше!
Он протяжно свистнул. Послушный конь подбежал к нему, и Андреев стал седлать его.
- Стой! - остановил его Терехов. - Я же и не отдохнул даже!
- Ге! - ответил Андреев. - Отдохнешь в пути!
- Ну, ин быть по-твоему! Куда же поедем?
- А на село! Там возьмем лодку, переедем! Тем берегом обойдем Калугу, снова через реку и - домой! Ну, садись!
Андреев вскочил на коня, Терехов тоже, и они поехали на княжескую вотчину. При помощи того же Федьки Беспалого Терехов достал лодку, и они поплыли через широкую Оку, держа в поводах коней. Два мужика дружно гребли, правя лодку наперерез течению.
- Что, братцы, тяжело приходится? - спросил Андреев.
- Это с чего?
- С Калуги? От поляков да казаков?
- Жартуют, что говорить! - ответил рыжий мужик. - Да все же не очень, потому царь близко, да вот…
- Какой царь? - перебил с негодованием Андреев. - Он - "вор"! Кто выбирал его?
- Нешто разберешь теперь, господин, кто - царь? - возразил мужик. - Ноне их и не сосчитать. Опять, говорят, объявился новый. А нам что делать? Коли не признаешь, тебя на кол, с тебя кожу снимут, огнем спалят.
- Что говорить! - перебил рыжий мужик. - Теперь что эти Сапегины псы по Руси делали, а казаки с антихристом Заруцким али полячье это! К нам один монах приходил, так рассказывал. И-и! У нас еще, слава Богу, всего одного Ерему зарубили, да девка у нас тут, дурашливая такая была, Афросиньюшка. Так ту поляки на охоте собаками затравили. Только и всего!
Лодка толкнулась в берег. Терехов и Андреев вышли и сели на коней. Озябшие кони понеслись.
- Страшное время, страшное время! - со вздохом сказал Андреев, когда кони угомонились.
- Пожди! - задумчиво ответил Терехов, - Пройдет оно. Дай оправиться. А то ведь мы еще до памяти не - дошли. Гляди, едва оправляться стали, и Скопин помер. Опять печаль и уныние. А теперь Ляпуновы поднялись снова. Пожди!
- Ах! - воскликнул Андреев. - Да только и жду! И уж заплатим мы казакам и ляхам за все их добро! И будут же они нас помнить, псы стервенелые!
- Да, сберемся все, разом поднимемся и пойдем. Ведь их горсть против нас. Смотри, сколько ляхов под Смоленском, и король с ними, а Шеин держится! Так если все-то мы враз поднимемся, что будет?
Они ехали до рассвета, продолжая мечтать о том времени, когда Русь очистится вся от врагов и успокоенный народ снова вернется в свои разрушенные дома, охраняемый всей землей избранным царем.
А в это время, разметавшись на своей девичьей постели, грезила без сна взволнованная Ольга. Она, как и Терехов, тоже восстанавливала каждый миг прошедшего свидания, вспоминая каждое слово, взгляд, движение. Настанет время, мечтала она, и они будут вместе.
- Мамушка, - тихо позвала она.
Старуха проснулась и спросила спросонья:
- А? Что, лебедка?
- Загадай ты мне, скоро ли я…
- Тьфу! С нами крестная сила! Спи, срамница! Ишь что задумала. На ночь, и слова такие: черного тревожить! Свят, свят, свят!
- Разве нельзя, мамушка?
- Говорю, спи! Христьяне только под Крещенье гадают да под Ивана Купала, вот что! А то на-ко! Ох, Господи, и откуда у тебя мысли такие! Спи!
- Я тогда на звездочках гадать буду! - мечтательно сказала девушка. - Звездочка будет падать, а я скажу, чего хочу. Оно и исполнится.
Глава III
Старый князь
Старый князь Огренев-Сабуров был ровесником и другом Бориса Годунова при грозном царе Иване Васильевиче; только в то время, как Годунов жил при дворце, стараясь ладить и с Малютой, и с худоумным царевичем Федором, и с грозным царем, князь Сабуров славил царя оружием в битвах с Литвой, Ливонией и шведами. Грозный царь отличал князя, в мирное время удерживая его при дворце, но князь не любил наглой опричнины, не выносил переходов от убийства к молитве и искал покоя в богатой вотчине под Рязанью со своей женой. Умер грозный царь, и князь, уговариваемый Годуновым, переселился в Москву и стал советником Годунова, как в царствование Федора, так и его, Бориса. Трудная была роль для прямодушного князя в последние годы этого несчастного царствования, когда на народ посыпались бедствия голода, мора и пожара, а сам царь Борис, мучимый подозрительностью, обратился в тирана. Но горечь службы князя смягчала страстная любовь к дочери Ольге. Из Польши пришел первый самозванец. Вспомнил князь свои походы и вышел в бранное поле. Но измена Басманова сразу окончила войну, и возмущенный князь торопливо уехал в свою вотчину, гнушаясь всеми, кто поклонился Лжедмитрию и его изуверке-жене Марине. Страшные майские дни 1606 года он пережил у себя дома, раз - поневоле - съездил в Москву поклониться Шуйскому и окончательно отрешился от мира.
В течение этого времени Бог взял у князя Огренева жену, и он всю свою душу положил на любовь к дочери. Росла она умницей и красавицей, и радовалось отцовское сердце. Присмотрел он и жениха для нее, молодого князя Теряева-Распояхина, с отцом которого он делил ратные успехи. Молодой князь Теряев служил при Василии Шуйском и отличился под Тулой, склонив Болотникова к сдаче. Радовался на него Огренев, но скоро тучи заслонили горизонт тихой радости.
В душную летнюю ночь вышел старый князь в сад и нечаянно накрыл в нем целующихся молодых любовников - свою дочь Ольгу и боярского сына Терехова-Багреева! Хищным соколом он налетел на них и схватил дочь за косу.
- В терем, негодница! - закричал он не своим голосом. - Эй, девки! Кто есть?
Мамка Маремьяниха в страхе обежала весь сад и, будто из терема, засеменила ногами, а дура сенная девка Матрешка выскочила на зов и с ревом повалилась в ноги князю.
- Прости, князь милостивый! Невдомек нам было! Просто по малину вышли!
- Вон! - заревел князь. - В избу! На тягле заморю, гадину! А ты, старая, - обратился он к мамке-старухе, - чего глядишь, на то ли стоишь при ней! Веди Ольгу в терем!..
- Князь, дозволь слово вымолвить, - глухо произнес Терехов.
До сей минуты он стоял растерянный, смущенный и гневный, чувствуя, что пойман, как вор, тогда когда его сердце и душа были полны самых честных, самых возвышенных чувств.
- Пожди малость! - грозно ответил князь и снова обратился к мамке: - Глаз с нее не спускай! За порог шага сделать не давай! Да сбери то, что любо, из рухляди и в дорогу готовься. Завтра уедем!
Дрожащая мамка повела Ольгу к дому, сзади них с громкими причитаниями поплелась Матрешка.
Князь с грозной усмешкой обратился к Терехову:
- Ну, что же сказать хотел? Хочешь поведать, что забор не высок, замки не крепки, что сам, дескать, вору потакал? Так, что ли?
- Не вор я, князь, и негоже тебе говорить такое, - ответил молодой человек дрогнувшим голосом, - а полюбилась мне твоя дочь пуще жизни, и я ей люб. Собирался к тебе я сватов заслать, да вот и слу…
- Ты? Ко мне сватов? Ты? К князю Огреневу? Щенок ты паршивый! Отец твой у расстриги на посылках служил, в ногах его валялся, крест ему целовал, а ты ко мне сватов! Иди! Да спеши, а то прикажу собак спустить, подлый выродок, девичий вор!
Терехов схватился за пояс, где торчал у него длинный нож, но опомнился, низко опустил голову и пошел вон из сада.
Закручинился он, но его кручина стала еще злее, когда неделю спустя потянулся длинный обоз Огренева из Рязани в далекую вотчину под Калугу. А где та вотчина, Терехов и узнать не мог, как не мог напоследок взглянуть на Ольгу…
Старый князь Огренев встревожился. Страх за свою честь охватил его, и он тотчас послал на Москву гонца звать Теряева-Распояхина к себе под Калугу.
"Обвенчаю их поспешнее, - думал он, - и успокоюсь. А то одной тревоги не оберешься. Где усмотреть старому пастуху за молодой козой?"
С нетерпением ждал он своего гонца из Москвы, но тот нагнал его лишь по дороге в Калугу.
Лицо князя просияло, но скоро стало темнее тучи, когда он услышал вести от своего гонца.
- Когда же будет? - спросил он. - Отдал грамоту?
Гонец поклонился князю и вынул из-за пазухи его грамоту.
- Прости, князь, - ответил он, - назад твоя грамота! Князь Теряев-Распояхин от царя Василия Ивановича отложился и перешел на службу в Тушино, к тому царю.
Огренев, как на пружине, выпрямился в седле.
- Врешь, холоп, род Теряева не знает измены. Его деды и отец лили кровь за своих царей. Откуда возьмется такой выродок? Где он? Ты видел его? Проехал в Тушино?
- Прости, князь, - ответил гонец, - Тушина нет уже - его сожгли поляки. "Вор" бежал, теперь сидит в Калуге, и с ним ли князь, того никто не ведает. Говорят, князь Трубецкой с ним и еще много князей и бояр.
Князь резко осадил коня. Отрешившись от света, он мало знал положение дел и даже не представлял себе размеров той смуты, которая охватила Русь. А теперь вдруг он слышит ко всему, что "вор" сидит в Калуге, там, куда он едет.
"Судьба, - усмехнулся он, но не велел сворачивать. - Пусть будет что будет, - решил он, - а этот изменник, собака, будь от меня проклят!"
На его лице отразилось страдание. Любил он сына своего друга, как родного, решил свадьбу его со своей дочерью, а теперь разом оборвал эти струны. Велика была боль его сердца, но разом она и кончилась.
Огренев приехал в свою калужскую вотчину, исправил усадьбу и зажил тихой жизнью помещика, не радуя себя даже отъезжим полем.
Его старый слуга Силантий Мякинный не узнал своего князя. С первого похода до этих дней был он неразлучен с князем, рядом с ним он рубился в сечах; не раз спасал его от смерти, не раз и князь платил ему тем же; каждую мысль привык поверять ему князь, а теперь вдруг закручинился, заперся в усадьбе, ровно медведь в берлоге, и ему даже слова не бросил. Не выдержал такого состояния Силантий и запил - и чем сильнее пил, тем храбрее становился. Наконец он однажды преградил князю путь в сенях и упал ему в ноги:
- Смилуйся над слугой твоим! Сам ты меня боевым товарищем звал, из одной миски хлебали, одной чаркой делились, плечо о плечо рубились. Каждую думу свою поверял ты мне. Открой и теперь свою думу. Силы нет! Дома все словно при покойнике ходят; княжна плачет в тереме, девки ревут, мамка охает. Слуги твои громко слово сказать боятся. Что случилось, князюшка?
- Встань, - приветливо сказал Огренев, - иди в мою горницу.
И там поведал он ему свое горе. Проклял он названого сына, а теперь кается; хочется ему самому повидать его, поговорить с ним: может, одумается. А как сделать, того не знает. Да и в Калуге ли он? Может, сложил уже в бою свою голову?
- Батюшка, князь! - воскликнул Силантий. - Да на что ж у тебя Мякинный, верный раб?! Пиши письмецо и шли меня. К самому нечистому на рога пойду, не токмо к "вору" в берлогу!
Князь порывисто обнял Силантия.
- Душу мою от тяготы избавил! Готовь коня и скачи. Никакого письма не надо. Скажи: "Князь здесь и тебя зовет!" Пусть беспременно приедет! Скачи сейчас же. До Калуги сорок верст. Времени тебе - один день!
Силантий спешно вышел, а поздно за полночь вернулся домой и прямо прошел к князю. Его лицо было хмуро и строго. Ничего не ответил он на расспросы князя, а сказал только, что Теряев-Распояхин будет у него не позже как завтра.
А видел он в Калуге много. Видел такое, что его сердце повернулось, болея о родине. Видел он площадь, на которой в ряд стояло до двадцати колов, а на них корчились люда, все русские; видел виселицу и дыбы; видел, как казак тащил за волосы девицу по улице и как два поляка, положив образ на колени заместо стола, играли на нем в кости. Видел и молодого князя Теряева, пьяного, разгульного, с размалеванной девкой на коленях.
И действительно, Теряев-Распояхин приехал на следующий день к Огреневу. Он въехал на двор на буланом аргамаке, с двумя челядинцами, соскочил у самого крыльца и, подойдя к князю, весело воскликнул:
- Здравствуй, князь! Рад видеться. Как живет невеста моя, Ольга Степановна?
Старый князь резко отшатнулся от него. До последней минуты он надеялся на примирение, а теперь его сердце разом оледенело. Да, несомненно, Теряев - изменник!
Русская боевая одежда сменилась на нем польской: легкий шлем с какими-то крылами, красный жупан весь в шнурах. И лицо изменилось. Усы закручены в три ряда, русская борода выстрижена клином, и голова выбрита. Даже обычай русский покинул и, не уважая старости и чина, на коне, да еще с челядью, проехал до самого крыльца.
- Али в басурманы записался и русский обычай бросил, что сам с руками на меня лезешь? - горько спросил его старый князь.
Теряев отступил и спросил с усмешкой:
- Для бреха звал меня?
- Для бреха? - ответил старик. - Да есть ли стыд у тебя? Позвал я тебя как сына друга моего, как жениха дочери моей! Слышал я, что ты "вору" отдался, да не хотел верить этому. Потом подумал, что уговорить тебя смогу, а теперь вижу, что на тебя и слова тратить не след, за порог дома своего пущать негоже и от крыльца, как пса, отогнать. Мать твоя сблудила, верно, выродка, такого родив!