Теряев вспыхнул.
- Благодари Бога, Степан Иванович! - ответил он, - что стар ты и отец невесты моей, не то ответил бы за слова свои. А теперь слушай! Откуда знаешь ты, что служу я "вору"? Я его считаю за истинного царя Дмитрия Ивановича и на том крест целовал! Вот первый сказ. Почему не вор Шуйский? Нешто его народ и собор признали, а не одни бояре? И, по-моему, он вор, и не в стыде мне тому служить, кого за царя почитаю!
- А усы, борода, одежда, обычай русский где у тебя? Почему креста не положил? Да и сердце мое чует, что сам ты знаешь, что "вору" служишь.
- Ну, про усы да про бороду оставь, а что про одежду, так польский жупан ловчее носить, чем кафтан до пят, с воротником до маковки. А служу "вору" или царю, про то я знаю. Тебе же одно скажу, что люблю дочь твою и не отдам тебе назад твоего слова!
- Ты? Негодяй! - закричал князь. - Эй, слуги! Взять его, взять!
Теряев вскочил на коня и обнажил короткий меч, его челядинцы сделали то же.
- Не тронь, - насмешливо сказал он, - не то не быть добру! А теперь прощай! Спасибо на ласке, да скажи своей Ольге Степановне, чтобы ждала жениха своего! А я к тебе, князь, еще наведаюсь! Гайда! - крикнул он и помчался в ворота.
Челядинцы устремились за ним.
Князь, словно окаменев, недвижно стоял на крыльце.
Таково было свидание старого князя с нареченным зятем. Тяжело оно было, но, как тяжелая операция, сразу сняла все тревоги с сердца князя. Он повеселел даже. Повеселело и все в доме, и больше всех Ольга, когда узнала, что ненавистный ей жених уже не жених ей больше.
Глава IV
Похищение
Между тем князь Теряев-Распояхин на время обезумел от горя и злобы. Честолюбивый, железной воли и грубого сердца, он все же полюбил Ольгу, полюбил так, как любят грубые натуры, - раз на всю жизнь. Мысль, что Ольга может не принадлежать ему, приводила его в ярость.
"Если не добром, то силой, а она будет моей", - думал он, и в мыслях его рука уже поднималась на седины старого князя.
Думая так, он не знал, что у него есть здесь же, в Калуге, соперник. Про Терехова-Багреева он знал через рязанских услужников, но про поручика Яна Ходзевича, недавно прибывшего с Сапегой и высмотревшего княжну Ольгу во время своей охоты вокруг вотчины ее отца, он не мог и мыслить. В злобе на Терехова он натравил на него поляков, когда увидел его в Калуге и узнал о цели приезда, но с поляком ничего не мог сделать. А поляк уже ковал железо.
Хотя калужане и приняли "тушинского вора" как царя, но все же не могли они содержать и двор его, и все войско за свой счет. Понимали это и "калужский вор", и его военачальники, и потому во все концы России были направлены грамоты "вора" с требованиями людей, денег и довольства, а казаки и жолнеры ездили по окрестностям, добывая себе и коням продовольствие.
Побывали они и в вотчине князя Огренева-Сабурова.
Дойди слух об их пребывании до ушей князя, не дал бы он пособникам "вора" ни зерна, ни былинки, но умный и преданный Силантий не допустил ненужной и опасной ссоры. На свой риск он обещал варить пиво для сапежинцев и поставлять овес и сено для их коней.
Федька Беспалый возил каждый раз этот оброк в Калугу и умел извлекать из этого для себя пользу. Так, узнав о любви поручика Ходзевича к княжне, он, так же как и Терехову, вызвался пособить ему, устроить свидание и даже указать ему дорогу в девичий терем.
Конечно, поручик был готов на все ради этого и условился об этом с Федькой.
И дрожал же Федька от страха в темную ночь, сидя у околицы и поджидая условного сигнала, чтобы провести поручика. Ночь была черная, как грешная душа Федьки; ветер выл, как голодный зверь, Ока разбушевалась, а лес шумел так страшно от порывов ветра, что Федьке казалось, будто злые духи идут по его душу. Он уже собрался бежать в свою курную избу, как вдруг со стороны леса раздался крик кукушки. Раз, два, три! - и замолк.
Федька заплакал, как филин. Кукушка ответила снова. Федька облегченно вздохнул, его страх прошел: теперь по крайней мере он был не один среди этой бурной и темной ночи. И он засмеялся сатанинским криком филина.
Поручик Ходзевич со своим другом Феликсом Свежинским остановился у опушки леса. С ним было сорок жолнеров, этих полурыцарей, полуразбойников, которые навели ужас на всю обездоленную Русь страшным именем сапежинцев. Не было для них ничего святого, ничего страшного, не было преступления, от которого сжалось бы их сердце.
- Пойдем так, - сказал Ходзевич, - я возьму с собой десять человек и пойду с ними к терему, как поведет меня тот лайдак. Ты, Феликс, с двадцатью жолнерами обойдешь спереди и ворвешься в ворота, как отворят их, а десять будут ждать. За ними пришлем, как туго станет.
- Ладно! Ладно! - ответил Свежинский. - Только не дело ты затеял. Здесь не Тушино!
- Оставь! Я без слов помогал тебе, когда ты монастырь грабил! - возразил Ходзевич и разделил свой отряд на три части. - Ну, - сказал он Свежинскому, - выезжай!
Свежинский пожал Ходзевичу руку, и его отряд бесшумно скрылся в темноте.
- А вы за мной, - сказал Ходзевич, - факелы с вами?
- С нами!
- Пусть жгут только четверо, остальные все со мной. С коней долой! Ну, кричи!
Один из жолнеров закричал кукушкой. В тишине послышался плач филина, потом смех.
- Идем! - сказал Ходзевич и, обнажив саблю, осторожно двинулся вперед.
Из темноты вынырнула человеческая фигура.
- Кто? - спросил Ходзевич.
- Я, честной господин! Слуга твой, Федька Беспалый!
- Все сделал?
- Что мог, честной господин! Калитку открыл, дорогу покажу, больше ничего не могу.
- И то ладно! Веди! - Ходзевич нетерпеливо сунул руку за пояс и вынул кошелек. - Держи, - сказал он Федьке и высыпал в его пригоршни серебряные монеты, - вот тебе! Веди!
Федька со сдержанным смехом спрятал серебро и быстро скользнул вперед. Он вел Ходзевича к той же калитке, которую месяц назад указал Терехову. Потом он ввел их в сад и тихо повел по извилистым дорожкам. В темноте черной массой выступил пред ними дом.
- Вот дверь, - указал Федька, - только заперта; лестница по ней прямо в терем!
- Стой! - остановил его Ходзевич. - Иди и отвори ворота. Еще получишь! Грабить позволю!
- Сейчас, честной господин! - И Федька скрылся.
Ходзевич подошел к двери и налег на нее плечом.
Дверь не подавалась.
- Кто сильный? - спросил он тихо. - Адам, иди, нажми дверь!
Но и под могучим плечом литвина дверь заскрипела, но не сдалась.
- Дубовая! - сказал Адам.
- Четверо, что с факелами, иди поджигать! - приказал Ходзевич, потеряв надежду прежде нападения ворваться в дом, и, отбросив осторожность, скомандовал: - Ломай дверь!
Адам в темноте разглядел качели. В одну минуту он перерубил саблей веревки, взял толстую дубовую доску и начал с товарищами бить ею в дверь, как тараном. Глухой гул пронесся по дому.
При звуках этого гула старый слуга князя Огренева Силантий вскочил и прислушался. На дворе с остервенением залаяли собаки, сторожа забили в доски, послышался лошадиный топот, и в то же время весь дом содрогнулся от ударов в дверь. Силантий схватил со стены свой меч и бросился к хозяину дома, крича:
- Князь, на нас напали, в дом ломятся. Слышишь?
На дворе раздались выстрелы.
Князь Огренев уже был на ногах и, взяв в руку меч, надевал кольчугу.
- Зови людей, всех, кто есть! - приказал он. - Раздай им мечи, бердыши, палицы, все, что найдется. Беги с ними к двери!
Силантий выбежал. Навстречу ему бросилась мамка с возгласом:
- Свет мой! К нам ломятся! Куда нам деться? Лебедушка моя как в силке бьется!
- Веди сюда, к князю! Да живей, старая! - И Силантий побежал собирать людей.
В доме набралось их до пятнадцати человек.
- К дверям! - приказал Силантий, устремляясь к терему. - Выноси княжну!
Рослый Матвей бросился наверх, сгреб княжну в охапку и побежал с нею. Она приняла его за разбойника и стала биться. В этот миг дверь со стоном треснула и распахнулась. Поляки ворвались в нее. Силантий взмахнул мечом, и один из них упал с рассеченной головой.
- Не забыл еще битвы! - крикнул Силантий и замахнулся снова.
Огромный Адам поднял дубовую доску, но в этот момент сверху раздался выстрел и Адам упал.
- Бей их! - крикнул сверху старый князь, беря в руки другое ружье. - Кто умеет стрелять, ко мне!
Матвей снес княжну, сдал ее мамке и бросился на помощь князю.
- В бой! - кричали поляки, стараясь сбить Силантия, который в узкой теремной лестнице, невидимый врагам, махал своим мечом.
- Кто может, идите к крыльцу! За мной! - закричал князь. - Ты, Силантий, держись здесь!
Несколько человек бросились за князем. У красного крыльца в двери ломился Свежинский со своими жолнерами. Они били в дверь тяжелыми камнями. Дверь стонала.
Князь поднялся наверх и открыл окно. Прямо под ним стояла куча поляков.
- Матвей, бери ружье и целься! - приказал Огренев. - Ну!
Грянуло два выстрела - и двое из осаждавших со стоном покатились по земле.
В это время князь увидел огненную змейку. Шипя и извиваясь, она лизала стены и поднималась все выше и выше. Князь побледнел. Он понял, что защита немыслима.
- Горим! - сказал, подбегая к нему, один из слуг. - Подлые ляхи подожгли нас с четырех концов!
Князь бросился назад.
- Силантий, мы горим! - закричал он. - Спаси дочь, если я умру, и помни Теряева. Это он! - И, сказав это, он с остервенением бросился к крыльцу.
Двери уже были сломаны, и поляки толпой ворвались в сени. Князь врезался в толпу. Испуганные неожиданностью, поляки не дали ему отпора и четверо друг за другом повалились на пол.
- Режь! Он один! - крикнул Свежинский.
Поляки опомнились и с криком бросились на старика. Он прислонился к столбу и сыпал удары налево и направо.
- Ах, нех тоби дьяблы! - вскрикивали изумленные поляки.
Но вот один из них подошел сзади и отсек князю руку. Меч со звоном упал на пол. В то же мгновение над головой князя сверкнули сабли, и он упал, весь иссеченный, с разбитой головой и перерубленной шеей.
Поляки потом устремились по горницам, ища добычи.
Силантий, услышав слова товарища и господина, бросился к княжне. За ним с гиком устремились разъяренные поляки. Силантий в темноте споткнулся и упал. Поляки перебежали через него.
Между тем пожар разгорался все сильнее. Зарево осветило всю окрестность. Поляки, бывшие в засаде, не выдержали, кинулись тоже в усадьбу, и ее защитники были перебиты. Поляки торопливо бегали по горницам и грабили.
Ходзевич бросился в терем, но там никого не оказалось. С проклятием он побежал по узким переходам с лесенки на лесенку, из горницы в горницу - Ольги нигде не было. Вдруг он увидел Федьку Беспалого. Почти по пояс залезши в глубокий сундук, подлый мужичонка доставал что-то со дна и болтал в воздухе ногами.
Ходзевич схватил его за шиворот и крикнул:
- Где княжна? Подай мне княжну!
Он был страшен, с лицом бледным и окровавленным. Федька затрясся. Ходзевич волок его, но Федька все-таки успел захватить один мешок с венгерскими рублями и, не выпуская его, сказал:
- Пойдем, господин, в образную, больше им некуда деться!
- Веди!
Федька спешно повел его.
- Вот! - указал он на дверь и снова устремился к дорогому сундуку, но там уже копошились поляки.
- Уйти пока до худа! - решил Федька и бросился наутек.
Ходзевич распахнул дверь. В полутемной комнате от него порывисто рванулась стройная фигура.
- Моя! - радостно воскликнул Ходзевич и поднял Ольгу на руки.
Она забилась, и в тот же момент на руке Ходзевича повисла старуха Маремьяниха, визжа что есть силы:
- Отдай, душегуб! Отдай, разбойник!
Ходзевич ударил ее коленом в живот, и она со стоном покатилась по полу.
Дым уже захватывал дыхание. Ходзевич поспешно выбежал из горницы. Старуха ползком потащилась за ним, доползла до лестницы, сорвалась и, вся избитая, выкатилась на двор.
- Кто-нибудь двое, со мной! - приказал Ходзевич. - Трех коней!
Двое жолнеров бросились впереди него.
Ходзевич выбежал на двор. Ольга взглянула на него, а так как пожар осветил его лицо, то она узнала того, кто клялся взять ее силой, вскрикнула и лишилась чувств.
Жолнеры подали коня. Ходзевич вскочил, перекинул Ольгу через седло и помчался, сопровождаемый двумя жолнерами, уже набившими свои карманы.
- Засветло еще в Калуге будем, - весело сказал поручик.
А в это время в княжеском доме, объятом пламенем, опьяненные корыстью поляки грабили, забывая об опасности быть погребенными под развалинами горящего дома.
Федька Беспалый трясущимися руками снова закапывал в землю свою кубышку, теперь уже полную до краев серебряной монетой, а Силантий, спасшийся чудом от смерти, скрылся в подвале и ждал конца разбоя.
Глава V
После погрома
В эпоху, описываемую нами, такой грубый произвол, какой проявил поляк Ходзевич по отношению к князю Огреневу, являлся малым, ничтожным делом, не имеющим большой важности. История того времени внесла на свои страницы такие картины зверств и насилия, пред которыми бледнеют наглые зверства опричнины, грубые набеги татар во время страшного ига.
Это была эпоха Смутного времени. Понизовая вольница, голодные орды бродячих черкесов, украинские казаки, поляки - все, как коршуны, жадные до добычи, стеклись на Русь и терзали ее обессиленное неурядицами тело. Имена Сапеги и казацкого атамана Заруцкого кровью вписаны на страницы нашей истории.
Когда появился "вор"-самозванец под Тушином, к нему под знамя стеклись эти казаки и поляки и потом, как зараза, расползлись по всей Руси за так называемыми стациями, или поборами. И чего они ни делали на Руси, как ни поганили ее! Врывались в монастыри и насиловали монахинь; впрягали в повозки священников и катались на них; заставляли монахов петь срамные песни и плясать; жгли и мучили женщин, да как! - продевали в их груди веревки и волокли их по дороге; разрывали детей надвое, кидали их на копья; сжигали людей живьем и всячески ругались над святынями. Богослужебные сосуды заменяли кубки для пьянства, образа служили постелями, столами, покрышками для непотребных сосудов! Ризами негодяи покрывали лошадей и на алтарях насиловали женщин. Не было мерзости, не было злодейства, которое можно создать разнузданной фантазией и которое не было бы выполнено в то время.
Год, с которого началось наше повествование, являлся уже четвертым этого страшного времени. Король Сигизмунд, замышляя присоединение России к своей короне, громил Смоленск, сбираясь идти на Москву. "Тушинский вор", не будучи в силах справиться со своевольными поляками, бежал из Тушина и превратился в "вора калужского". Беспокойный Сапега снял осаду Троицкого монастыря, побывал у Сигизмунда и пришел на помощь "калужскому вору", подле которого ютились казаки и русские с князем Трубецким во главе. Дикий, неистовый Заруцкий бороздил Русь, думая пристать к Сигизмунду. В это время Скопин, победно прошедший по России до Москвы и испугавший врагов, был предательски умерщвлен в Москве. Брожение, поднятое надеждой на освобождение, упало, и уныние охватило всех. Царь Шуйский в Москве, сраженный неудачами, потерялся и, сознавая свое бессилие, уже чувствовал близкий конец. Сигизмунд собирал полчища, посылая Жолкевского, коронного гетмана, воевать Москву. В Калуге Сапега уговаривал "вора" сделать то же. Патриотическое чувство поддерживалось только братьями Ляпуновыми в Рязани и великим в своем геройстве святителем патриархом Гермогеном.
Сапежинцы под Калугой, чувствуя свое исключительное положение, не знали меры бесчинствам, и разгром усадьбы князя с увозом его дочери мог сойти за молодецкую утеху. Так понимали это и Ян Ходзевич с другом Феликсом Свежинским, и его жолнеры, и все сапежинцы, слышавшие об этой проделке.
Между тем, когда организатор набега на вотчину князя Огренева удалился оттуда со своей желанной добычей, там произошло следующее.
До рассвета грабили жолнеры княжескую усадьбу и наконец медленно потянулись из нее, ведя под уздцы тяжело нагруженных лошадей. Груда развалин дымилась позади них. Обугленные деревья с красными сожженными листьями печально окружали пепелище, над которым уже всходило солнце, багровое от дыма, застилавшего чистое небо.
Едва отъехали жолнеры, как на усадьбу набросились, словно шакалы, тягловые мужики. Они ворошили угли и пепел, тщетно ища себе скудной поживы.
Рыжий мужик, что вез когда-то через Оку Терехова, радостно вскрикнул и вынул из углей длинный меч с дорогой рукоятью и с золотой насечкой накрест.
- Ишь, что Бог послал! - самодовольно сказал он.
- Отдай, смерд! - вдруг раздался над ним властный голос, и рыжий мужик увидел Силантия.
В вотчине давно привыкли почитать его как правую руку князя, и рыжий мужик печально, но беспрекословно отдал меч Силантию.
- Как же ты уцелел? - простодушно спросил он.
- Бог помиловал! - отрывисто ответил Мякинный и добавил: - А меч вот утерял.
- Воин, тоже! - проворчал мужик, снова начиная разгребать уголья.
Силантий отошел в сторону. Вид княжеского меча, который он не раз видел в кровавой работе, взволновал его сердце, и слезы выступили на его старых глазах.
"А с княжной, с Олюшкой что?" - подумал он с тоской и вдруг радостно вскрикнул:
- Ты, старая, откуда?
Навстречу ему, стеная и охая, медленно плелась старая Маремьяниха. Она также вскрикнула, увидев Силантия.
- Откуда ты, говорю? - повторил Мякинный. - Княжна где?
- Ох! - выкрикнула мамка. - Пропала моя головушка! Ой, умереть мне лучше, в сырую могилу лечь! Что с князем-то, он где?
- Умер, старая! А ты скажи, княжна где?
- Увезли ее, в полон увезли! Меня по животу, я и дух вон, а ее в охапку! Ой, горюшко мне, старой! - И Маремьяниха, опустившись на обугленное бревно, горько заплакала.
Силантий почти упал от ее слов.
Долго он сидел подле Маремьянихи, слушая ее унылые причитания, и наконец сказал:
- Князя Теряева это дело. Он грозился!
- Ох, не его, касатик! - всхлипнула старуха. - Видела я полячища окаянного. Знаю, что он, коршун, зарился на нашу голубку!
- А тот грозился!
Старики задумались. Вдруг старуха вытерла глаза, выпрямила стан и, стукнув кулаком по колену, задорно сказала:
- Так жива же не буду, пока моей голубки не сыщу! Найду этого коршуна, очи его мерзкие вырву! К царю пойду, жаловаться стану!
Силантий взглянул на нее с недоверием и произнес:
- Одной бабе не дойти. И куда пойдешь, старая?
- В Калугу пойду, вот! Какой ни на есть, все царем зовется, и эти воры оттуда.
- Одну зарубят тебя! До царя не допустят.
- Ас кем же идти-то мне?