- Откуда ты взял? - сказал Иван Ильич, чувствуя, что волнение бойца невольно передалось и ему.
- Только сейчас в штабе бригады слыхал. Завтра утром приедет. Что там делается, товарищ комэск! А что баб нагнали! Все моют, скребут, - быстро говорил Барсуков, порываясь куда-то бежать.
- Вот это добре, - сказал Ладыгин. - Давненько мы Семена Михайловича не видали. Почти два года прошло. Посмотрим, теперь каков стал. - Он отпустил беспокойно топтавшегося Барсукова и пбшел вниз по улице.
12
Рассветало. Над Днепром дымился холодный туман. Солнце неясно просвечивалось сквозь сизое облако. На траве лежала седая, как иней, роса.
Свежий ветерок пробежал по курносому лицу Барсукова. Он зябко поежился, поднял голову и увидел знакомый пейзаж с пробитой снарядом высокой фабричной трубой. "Никак проспал?" Но тут же, взглянув на часы, одолженные ему Харламовым как дежурному по эскадрону, он успокоился: до подъема оставалось почти пять минут.
Барсуков вскочил с заваленки, перебежал улицу и прильнул к окну соседнего дома. На лавке под окном спал на спине старый человек с рыжими седеющими усами. Барсуков толкнул раму. Окно, звякнув, раскрылось.
Трубач Климов приоткрыл один глаз. - Ну чего? Ну? - спросил он, нахмурившись и натягивая на себя наполовину сползшую шинель.
- Вставайте, вставайте, Василий Прокопыч! - настойчиво будил Барсуков. - Без двух минут пять.
Климов раскрыл оба глаза.
- А, пес!.. Ладно, ладно, ты иди!.. Ишь, холоду напустил! Федора Кузьмича разбудишь, - он кивнул на лежанку, где, укрывшись стеганым одеялом, спал толстый человек. - Иди, я сейчас встану.
Шепча что-то, Климов поднялся с лавки, взял трубу, накинул шинель и вышел на крыльцо. Тут он прокашлялся и, повернувшись в ту сторону, где за белыми стволами березок густела еще темно-синяя мгла, поднял трубу. В чистом воздухе понеслись высокие звуки сигнала. И в эту же минуту солнце показалось над облаком, золотые лучи брызнули на мокрую траву.
Во дворах заскрипели ворота. Овцы, теснясь, выбегали на улицу. Степенно выходили коровы. Воздух наполнился мычанием и блеяньем. Стадо потянулось по пыльной дороге.
Климов стоял на крыльце, посматривал по сторонам с таким видом, словно он сам породил своим сигналом этот яркий солнечный день. По опустевшей улице шла девушка, подгоняя хворостинкой корову.
- Что, девка, проспала? Прогуляла? - добродушно крикнул трубач.
- А что же ты, дядя, поздно играл? - смеясь, ответила девушка.
Климов усмехнулся, поправил шинель и вошел в хату. Его встретил негодующий взгляд круглых навыкате глаз сидевшего на лежанке толстого человека.
- Черт вас забодай, Василий Прокопыч, и вместе с трубой с вашей с архангельской! Вы всегда норовите мне в самые уши надуть, - заговорил лекпом густым басом. - Такой сон смотрел, а вы перебили!
- А вы ложитесь, досматривайте.
- Нет, теперь уже мне, факт, не заснуть. Сколько раз пробовал.
- А я, Федор Кузьмич, ежели сон интересный, а меня разбудят, на другой бок перевалюсь и непременно досмотрю.
- Ну это, может, у вас другое устройство в нервной системе, - возразил лекпом, кинув пренебрежительный взгляд на приятеля. - А я, если на меня посмотреть с точки зрения, человек интеллигентный, тонкий, нервный, и если меня разбудить, - факт, больше не засну.
- Да, конечно, куда мне, Федор Кузьмич, Штаны коротки, - согласился трубач с несколько ироническим видом, - Мое дело такое - пропел, а там хоть не рассветай… А вы людей лечите, Это ведь не раз плюнуть! Большая наука нужна… Нет, вы, верно, прилегли бы, может, заснете. Пес с ними, с нервами, А за коня не беспокойтесь: я почищу. - Он подвинулся к лекпому, но тот, повалившись на лежанку, уже сладко похрапывал.
Эти пожилые приятели прослужили вместе всю гражданскую войну, но обращались друг к другу только на "вы", как бы подчеркивая этим свое солидное положение в эскадроне. И хотя они часто ссорились, но жить, один без другого не могли…
Тем временем бойцы выводили лошадей на взводные коновязи и начинали уборку.
В наступившей тишине слышался только шелест щеток, скользивших по шерсти, шумное дыхание бойцов да изредка сухое постукивание щетки о скребницу.
- Давай, давай, нажимай! - весело покрикивал Харламов. - А ну, я у твоей хвост посмотрю, - обратился он к молодому бойцу. - Э, брат, смотри, сколько пыли, - заметил он, разбирая хвост лошади. - Давай, браток, поднажми. Потом мне покажешь.
- Стоять, стерва!.. А вот я тебе по морде! - крикнул низенький, заросший рыжей щетиной боец, замахиваясь на гнедую кобылу. Она скалила желтые зубы, норовя укусить.
Харламов подошел к нему.
- Лавринкевич, опять ты на лошадь шумишь?
Лавринкевич взглянул на него маленькими, как у ежа, злыми глазами.
- А как на нее не шуметь, старшина, когда она, подлая, под пузом не дается?
- С конем всегда ласка нужна, - сказал Харламов вразумительно. - А криком, стало быть, не поможешь… А ну, дай! - Он взял из рук бойца щетку, подошел к лошади и ласково огладил ее, - Но, но! Зачем же кусаться? - заговорил он вкрадчиво, глядя в глаза лошади и поглаживая ее по упругой лоснящейся шее. - Ну вот и ладно… Ну вот и хорошо, - приговаривал он, видя, что кобыла успокоилась и дает себя чистить. - Видишь, Лавринкевич, как я полагаю, во всяком деле можно без крика управиться. А кричит кто? Неразумный человек, - заключил Харламов, подавая Лавринкевичу щетку и сердито глядя на него.
Ему был неприятен этот маленький, худощавый боец, недавно переведенный из третьей бригады.
- Товарищ старшина, командир эскадрона идет! - сказал взводный Сачков.
Харламов подал команду.
- Ну как дела, Степан Петрович? - обратился он к старшине.
Харламов доложил, что во втором взводе ночью заболела лошадь, но теперь ей уже лучше.
- Ну и добре, - сказал Ладыгин, потрогав свои небольшие с проседью усики. - Что, заканчиваете?
- Так точно. Сейчас на водопой поведем.
- Ну-ну, ведите, а я пока по-стариковски на солнышке посижу. - Иван Ильич перешел на противоположную сторону улицы и присел на лавочке подле ворот.
- Мимо него потянулся эскадрон. Лошади шли, покачивая головами, лениво приволакивая задние ноги, - особенно спешить было некуда.
Вихров стоял на высоком крыльце дома, в котором помещался штаб бригады. Только что, как он слышал, прошел гомельский поезд. Приезда Буденного можно было ждать с минуты на минуту.
Испытывая сильное душевное волнение. Вихров уже раза три прошептал слова рапорта, когда на прямой широкой улице, выходившей на городскую площадь, показалась тачанка. Ездовой, раскинув руки, придерживал бежавших рысью серых лошадей, бойко перебиравших ногами. В тачанке сидели двое. В одном из них, в черкеске, Вихров сразу же узнал Буденного. Другой, небольшого роста, с мелкими чертами худого лица, был комбриг Деларм.
Придерживая шашку, Вихров спустился с крыльца.
- А я вас, товарищ командир, где-то встречал, - сказал Буденный, когда Вихров подошел к нему и представился.
- На Южном фронте, товарищ командующий, - произнес молодой командир несколько взволнованным голосом.
- Вот-вот… То-то я помню. - Буденный пристально посмотрел на него зеленоватыми глазами. - Ну что ж, объявите тревогу, - сказал он спокойно.
Вихров круто повернулся и направился в комнату, где помещался дежурный трубач.
- Тревога! - крикнул он.
Трубач вскочил и, споткнувшись на ровном месте, выбежал вон.
Тревожно-бодрые звуки разорвали тишину. Почти одновременно и на окраинах Речицы - послышалось словно бы тонкое комариное пение - эскадронные трубачи подхватили тревогу.
Поглядывая на Буденного, который с часами в руках стоял у тачанки, Вихров очень живо представил себе происходившее в эскадронах. Бойцы хватали оружие, бежали на конюшню, сноровисто седлали, взбодренные обычными в такие минуты голосами старшин, выводили лошадей на сборное место, садились, равнялись и в ожидании команды к движению оглядывали на себе обмундирование.
Держа в поводу двух лошадей, к крыльцу подъехал коновод комбрига Бондаренко. Это был видавший виды старый боец с белым шрамом на щеке.
- Что, не видать еще наших, товарищ дежурный? - тихонько спросил он Вихрова, дружелюбно поглядывая на него снизу вверх.
- Нет еще. Сейчас подойдут, - отвечал Вихров также тихо.
- И к чему бы это товарищ Буденный приехал?
Как к чему? Смотр делать.
- Смотр? Э, нет, товарищ дежурный, - сказал Бондаренко с хитроватой усмешкой. - Чую, что Семен Михайлович не для смотра приехал. Не иначе, как в поход нам идти. Вы слушайте меня, потому верно я вам говорю. Смотрите, вон у коней хвосты пушатся, а уж верней нет приметы.
- Да пока некуда идти, - заметил Вихров, с сомнением поглядев на лошадей и увидев (или это ему показалось), что у них действительно пушились хвосты.
Внезапно вдали послышался гул. Потом затряслась, задрожала земля. Гул все приближался, переходя в быстрый конский топот. В соседних домах дрогнули стекла. И в ту же минуту на площадь хлынула конница.
Колонну вел командир полка Кудряшов, худощавый человек лет тридцати. За Кудряшовым ехали два сигналиста и чубатый боец, который вез полученное еще от Калинина на польском фронте красное знамя со сверкавшей на солнце звездой. Два ассистента с обнаженными шашками бок о бок сопровождали его. Блестя трубами, скакал хор трубачей. За ними в густых облаках пыли, сотрясая воздух мощным топотом, неслись эскадроны. Всадники были в летних шлемах с двумя козырьками, красных рейтузах и в гимнастерках с тремя поперечными синими клапанами на груди, или "разговорами", как их тогда называли. Над эскадроном мелькали на пиках красно-желтые язычки флюгеров. Полк замыкали тачанки, санитарные линейки и обозные фуры.
Бондаренко подвел Буденному вороную лошадь командира бригады. Буденный проверил, хорошо ли подогнано стремя, немного прибавил и, взявшись за луку, легко сел в седло.
С крыльца хорошо было видно, как Кудряшов, салютуя выхваченной из ножен шашкой, пустился в галоп навстречу Буденному.
До Вихрова донеслись слова рапорта. Потом он увидел, как Буденный, отчетливым движением приложив руку к фуражке, поздоровался с полком и поехал шагом вдоль фронта.
- Что это он хочет делать-то? - соображал Бондаренко, увидев, что полк спешивается. - А-а! Коней будет смотреть.
Теперь Вихров имел возможность пройти к своему эскадрону. Он спустился с крыльца и, придерживая шашку, направился через площадь.
Прозвучала команда. Полк перестроился.
Буденный, сопровождаемый Кудряшовым и Делармом, пошел по рядам. Вдруг он остановился и, сдвинув широкие черные брови, стал оглядывать большую рыжую лошадь, которую держал под уздцы смугловатый боец.
Деларм сердито взглянул на Кудряшова, тот пожал плечами, и оба с выражением тревоги и озабоченности покосились на нахмуренное лицо командующего.
- Поднимите правую переднюю, - сказал Буденный бойцу.
Боец поднял ногу лошади. Буденный нагнулся посмотреть.
- Хорошо кована, - сказал он, выпрямляясь.
- У нас, разрешите доложить, ковка как следует быть поставлена, товарищ командующий, - повеселев, придерживая у козырька загорелую руку, бодро заговорил Кудряшов. - Сам чуть не каждый день проверяю.
Буденный ничего не сказал и направился дальше.
- А! Харламов! Здорово! - с радостным удивленаем сказал он, узнав старшину и останавливаясь подле него. - Что это ты так похудел?
- В тифу лежал, товарищ командующий. Всего две недели, как вышел.
- Ну, как живешь?
- Хорошо, товарищ командующий!
- Как отец?
- Живой. Письмо прислал. За вас спрашивает.
- Ну, кланяйся ему. Хороший старик… Да, а что-то я того кавказца не вижу? - Буденный оглянулся. - Толстый такой, пожилой. Ведь вы с ним одного эскадрона?
- Уволился он. По болезни. Стало быть, поехал домой.
Буденный испытующе посмотрел на Харламова.
- Та-ак… Может быть, и тебе домой хочется? - спросил он, прищурившись.
- Никак нет, товарищ командующий! Я еще послужу, потому как я полагаю про себя - я есть боец революции, - сказал Харламов.
- Молодец!
Буденный крепко пожал руку Харламову и, кивнув головой, направился дальше.
- И Латыпов тут?! - сказал он, задерживаясь около молодого бойца с рябоватым лицом, - Ну, как твой плащ тогда, так и пропал?
- Пропал, товарищ командующий, - блеснув косящими глазами, с виноватым видом ответил Латыпов.
По лицу Буденного пробежала улыбка.
- Хорошо, брат, что ты тогда мне не попался… Как он у вас, командир полка? - спросил Буденный, оглядываясь на Кудряшова.
- Хороший боец, - сказал Кудряшов.
- Хороший? Гм… Ну, значит, исправился, - заметил Буденный и, более не задерживаясь, прошел к следующему эскадрону.
- Латыпов, слышь, о каком плаще Семен Михайлович спрашивал? Ты что, потерял, что ли, его? А? - заговорили бойцы. - Скажи, Латыпов; скажи.
Рябоватое лицо Латыпова помрачнело. Он с досадой махнул рукой.
- Да ну вас, ребята. Пристали. Честное слово! Мало ли что когда было…
Было уже поздно, когда Вихров сменился с дежурства, пришел в эскадрон и по срочному вызову явился к Ладыгину.
- Нового ничего не слыхал? - спросил тот, пытливо глядя на Вихрова.
- Слышал. Командующий остался очень доволен… Сейчас он уехал в 62-й полк.
- И больше ничего?
- Нет. А что?
Иван Ильич прикрыл дверь и, понизив голос, сказал:
- Бригада в спешном порядке уходит в Баку.
- В Баку? - удивился Вихров. - Да там никогда конница не стояла!
- Ну уж не знаю. Таков приказ. Вечером грузимся в эшелоны… - Иван Ильич с участием взглянул на огорченное лицо Вихрова. - Да, дружок, твой отпуск, конечно, пропал. Ничего не попишешь. Дело наше - военное, - сказал он с необыкновенно добрыми нотками в голосе.
Слушая его, Вихров не мог и предполагать, что бригада уходит не в Баку, а на долгие годы в Восточную Бухару.
13
Уже несколько суток эшелон был в пути. Давно проехали Ростов. Подъезжали к Баку.
Военком второго эскадрона Ильвачев, переходя на остановках из вагона в вагон, всю дорогу ехал с бойцами.
Вчера вечером было объявлено, что полк прямым сообщением идет в Бухару. Естественно, что это обстоятельство породило много вопросов, и Ильвачеву приходилось терпеливо растолковывать все то, что он сам знал об этой далекой окраине. Наконец вопросы были исчерпаны. И только лекпома Кузьмича и трубача Климова, ехавших в этом же вагоне и беседовавших между собой, занимал вопрос, правду ли говорят, что в Бухаре очень жарко, а воды напиться негде.
Вечерело. Поезд шел пустынной степью, изредка поросшей мелким кустарником.
Ильвачев лежал на нарах у стенки вагона и, заложив руки за голову, прислушивался к разговорам бойцов.
- Нет, наши украинцы - спокойный народ, - говорил Бондаренко. - Вот послушайте. Наладил один в степи чугунок. Налил воды, положил сальца, крупы, а сам похаживает вокруг, ждет, когда будет готово. Вдруг зацепил ногой, все упало, пролилось. А он говорит: "Ой, боже ж мий, як же тисно на билом свити!" И все. А другой бы что сделал?
- Другой? - подхватил Латыпов. - Ого! Другой бы такое загнул, что вся бы трава полегла.
Бойцы рассмеялись.
- Чтой-то нашего Лаврннкевича не видно? - спросил Латыпов, оглядываясь.
- А ты разве не знаешь? Вчера его кобыла убила, - сказал Барсуков.
- Совсем?!
- Нет, зачем. Как даст задом! Так он под самый потолок взлетел. В лазарете лежит.
- И поделом, - вмешался взводный Сачков, небольшого роста пожилой человек с большими рыжими усами и кривыми ногами. - Плохо смотрит за ней. А думаешь она не понимает? Очень даже хорошо понимает. С конем завсегда ласка нужна, ну и, конечно, твердый карахтер.
- Правильно, товарищ взводный, - подтвердил Барсуков. - Вот у меня случай был в девятнадцатом году. Я тогда совсем молодой был. Лет восемнадцати… И вот, как сейчас помню, посылают нас несколько человек из Тулы - мы там формировались - в город Скопин. В кондепо. Лошадей получать. Туда поездом, а обратно походным порядком. Приезжаем, а там самые монахи.
- Почему монахи? - спросил Латыпов.
- Тогда трудовая повинность была. "Кто не работает - тот не ест", - пояснил Барсуков. - Вот их и приспособили к этому самому делу - за конями ходить. Ну, хорошо. Пошел я на конюшню, смотрю: жеребчик буланый. Сытый. Так и играет. Только я хотел его подседлать, а он вдыбки! Хвост распушил, зубы оскалил. Подходит тогда тот самый монах в солдатской шинели, борода рыжая, и говорит: "Отрок, если ты доедешь на нем до Тулы благополучно - то считай себя святым". "Почему?"- спрашиваю. "А потому, что он змей, а не жеребец! Иначе сказать, людоед, нечистая сила! Как ухватит зубами, как труханет! До смерти убьет! Было меня за зад ухватил, так я только успел из штанов выскочить. Сущий враг! Сатана!"
- Ну и как же ты?
- Да ничего. Обломал я его. Лаской взял. Так потом всю войну на нем ездил. И на Черном море побывал. А вот на махновском фронте убили его…
В открытую дверь потянуло крепким запахом нефти. Бойцы зашевелились и подняли головы.
- Баку! - сказал Ильвачев. Он поднялся, надел очки и подошел к двери. Бойцы столпились позади военкома. На багровом фоне неба вырисовывался черный лес нефтяных вышек. То тут, то там, как светильники, мерцали синеватые огоньки.
- Горит что-то, - сказал Барсуков.
- Это вечные огни, подземные газы, - пояснил Ильвачев, - Я где-то читал, что в древние времена здесь жили огнепоклонники. Вот они и поклонялись этим самым огням.
- Делать им больше было нечего, - заметил Кузьмич при общем молчании.
- Товарищ военком, далеко еще нам? - поинтересовался Латыпов.
- Далеко. Вот погрузимся на пароходы, переплывем Каспийское море и поездом до Бухары.
- А кони как же?
- И лошади пароходом.
Замедляя ход, поезд подходил к станции. Вдали, на холмах, показались утопавшие во мраке мягкие очертания города.
Командир полка Кудряшов стоял на Каменной пристани и, наблюдая за погрузкой, посматривал на маслянистое у берега спокойное море.
Рядом шипел паром серый борт парохода.
На пристани шла обычная суета. Во все стороны сновали матросы и грузчики с обнаженными, блестящими от загара плечами. Жужжащая лебедка, словно огромным скрюченным пальцем, подхватывала тюки, ящики и, описав кривую, опускала их в трюм парохода.