- А надо сказать, что Миша, как с фронта пришел, так все свое оружие под прилавок убрал. Ведь у него прямо склад был: винтовка, шашка, обрез, два пистолета и ручных гранат сколько-то. Вот он хватил пистолет и пустился за вором. На весь Пятигорск пальбу открыл! Ну, конечно, милиция. Куда деваться? Пришлось Мише в свой погребок отступать. Бочку к дверям подкатил, оружие на прилавок выложил. Попробуй возьми! Милиция ему кричит: "Миша, сдавайся!" А он: "Нет, - говорит, - только одному Буденному сдамся!" В общем, в полную отчаянность пришел. И, конечно, плохо бы кончилось, если б не один человек, бывший военком эскадрона связи Первой Конной армии. Фамилию его забыл. Он вынул белый платок, ну вроде как парламентер, подходит к духану и говорит: "Миша, ты меня знаешь?" Тот выглянул, посмотрел. "Знаю", - говорит. "А мне сдашься?" "Сдамся!"… Вот так и кончилось.
- Ну и как же, судили его? - спросил Барсуков.
- Нет. Старый человек. Да и раньше очень хорошим себя показал. Только оружие отобрали. Ну и с Пятигорском пришлось расстаться. Уехал к себе.
Из тьмы появилась высокая фигура Харламова.
- Ребята, чего это вы тут полуночничаете? - заговорил он. - А ну, давай живо спать! Завтра выступаем в четыре часа. Стало быть, по холодку. Пока не жарко. Ложитесь!
17
Выступив на рассвете из Каттакургана, Ладыгин вел эскадрон быстрым маршем, чтобы засветло достичь кишлака Ак-Тюбе, а главное, поскорее уйти в горы, где, как говорили, малярия была не так страшна, как в долине. За эту ночь в эскадроне заболело семь человек. Всех пришлось оставить в тыловой части полка.
Стоял удушающий зной.
Эскадрон двигался по залитой солнцем долине. Справа от дороги зеленели сады. За ними, в глубине, виднелись предгорья. Слева простиралось ровное поле с тянувшимися вдоль арыков длинными рядами серебристых тополей. Раскаленный воздух дрожал и струился, и казалось, что и неровная кайма дальних гор тоже струится и вот-вот поднимется в ярко-синее небо.
Впереди показалась горбатая арка моста. Под ней быстро бежала бурая, как кофе, вода. У въезда на мост стояли три красноармейца в обмотках. Один из них, высокий, с простодушным восхищением смотрел на всадников, сидевших на рослых, упитанных лошадях. Он толкнул локтем товарища и, кивнув в сторону колонны, сказал:
- Так вот они какие, буденновцы! Ну, эти-то басмачам духу дадут.
Вихров, ехавший позади эскадрона рядом с Харламовым, остановил лошадь.
- Ну, как воюете, товарищи? - спросил он, обращаясь к бойцам и с любопытством оглядывая их дочерна загорелые лица.
- Да разве это война, товарищ командир?! - наперебой заговорили красноармейцы. - Он конный, а мы пешие. А разве пешему за конным угнаться. Давно вас ожидаем. Тут третьего дня опять банда на кишлак налетела. Ужас, сколько народу побили. Мы пока успели добежать, их уже и следу нет, в горы подались.
- Их за то побили, что они отказались собирать деньги для эмира, - пояснил низенький красноармеец в расстегнутой гимнастерке.
- Далеко ли едете? - поинтересовался высокий боец.
- Далеко, - сказал Вихров. - Ну, мне, товарищи, надо спешить. Прощайте пока.
- Счастливый путь!.. Да, слушайте, впереди не сам ли товарищ Буденный поехал? - понизив голос, спросил с таинственным видом высокий боец.
- Нет. Это наш командир эскадрона, - сказал Вихров, улыбаясь.
- А-а-а, - разочарованно протянул тот. - А я гляжу, уж очень с виду геройский. Не иначе, думал, Буденный.
Колонна подходила к кишлаку Митань. Здесь с полуэскадроном должен был остановиться Ладыгин. Вихрову с остальными бойцами предстояло двигаться дальше, до кишлака Ак-Тюбе.
У развалин хлопкового завода эскадрон спешился. Завод был сожжен басмачами. На заросшем травой дворе валялись обгоревшие горы хлопка, разбитые бочки и осколки стекла.
- Вот бандиты что делают, - заметил Иван Ильич, оглядывая двор и передавая лошадь ординарцу Крутухе, молодцеватому бойцу из терских казаков. Потом он присел в тени на кучу хлопка и, подозвав к себе Вихрова, сказал ему, что тот может двигаться дальше.
- Смотри, Алексей, действуй осторожно, не зарывайся, - поучал его Ладыгин, ласково глядя на него своими мягкими карими глазами. - Теперь ты будешь подчиняться непосредственно командиру полка, но и со мной поддерживай связь.
- И в точности выполняй инструкции комиссара, - добавил подошедший Ильвачев.
Вихров пообещал, что все будет исполнено в точности, и, получив разрешение, отправился в путь. Ему предстояло пройти около двадцати верст, и он, взглянув на часы, решил, что еще засветло достигнет кишлака Ак-Тюбе.
Дорога шла по предгорьям, то поднимаясь на гребни возвышенностей, то опускаясь в долину. Рядом с Вихровым ехал переводчик, здоровенный добродушный малый лет двадцати трех. Когда Вихров спросил, как его имя и отчество, тот сказал, что все зовут его Гришей, а отчество ему ни к чему, и просил звать его только по имени. Из разговора Вихров узнал, что до революции Гриша работал молотобойцем в Ташкенте, где он родился и вырос, гражданскую войну провел в Семиречье, а теперь, вот уже месяц, служит в мусульманском отряде по борьбе с басмачами.
- Народ здесь замечательный, трудолюбивый и ласковый, но до того забитый, что вам сперва странно покажется, - говорил Гриша, - Да вот недавно случай был. Послали меня разыскивать одного командира, который выступил в горы с отрядом. Ну и что же? Приезжаю в один кишлак, спрашиваю жителей - не проезжал ли здесь такой командир. В общем, приметы даю. Правильно, говорят, такой человек проезжал. Да разве это командир? Попросил воды напиться, да и поехал. Вот прошлый год, говорят, заезжал к нам командир Сашка Черный с отрядом. Так Бабаяру полбороды оторвал, Ишанкула плеткой избил. Вот это действительно командир, говорят…
- Ишь ты… гм… - протянул Вихров, с сомнением глядя на Гришу. - А кто такой. Сашка Черный?
- Из анархистиков. Сбежал сюда из Москвы, когда их там прижали. И, понимаете, большевиком назвался. Даже документы показывал. Потом оказалось - липовые. И вот, понимаете, когда у него раз ночью басмачи трех человек зарезали, а головы с собой увезли, он кишлак спалил, почти всех порезал. Его в Самарканде трибунал расстрелял и еще несколько паразитов, махновских сынков. Теперь вот приходится нам за них отдуваться.
- Да, здесь предстоит работа нелегкая, - сказал Вихров, помолчав…
Покачиваясь в седле, он посматривал по сторонам и испытывал ту волнующую радость жизни, когда все кажется чудесным вокруг. Его радовало и то, что он впервые самостоятельно выполняет сложное и ответственное поручение, и то, что вместе с ним едут бойцы, которых он любит, и то, что вообще все прекрасно кругом и жизнь - чудесная штука.
Кровь словно кипела в нем, и, не зная, куда деть избыток энергии, он съезжал с дороги, останавливал лошадь, раза два вставал на седло и смотрел по сторонам, проверяя, нет ли где засады. Временами ему хотелось, пришпорив лошадь, помчаться к подножию черной горы, видневшейся вдали, чтобы убедиться, не скрываются ли там басмачи Ничего этого делать было не нужно, потому что впереди и по бокам шли дозоры, старательно осматривавшие каждую пядь. Его обуревала жажда деятельности. Но положение обязывало, и он старался казаться спокойным.
Бойцы, любившие своего молодого командира, хорошо понимали его душевное состояние и сочувственно посматривали на него. А взводный Сачков тихо сказал ехавшему рядом с ним Барсукову:
- Эх, молодость, молодость - хорошее время!
Выехав в сторону и пропустив мимо себя полуэскадрон, Вихров поднял лошадь в галоп и вновь пристроился к Грише.
- А вот еще случай был, - после некоторого молчания заговорил переводчик, - Поехали мы как-то раз… - Он оборвал на полуслове: совсем рядом послышались какие-то странные звуки.
Вихров и Гриша переглянулись, потом вместе посмотрели туда, откуда, как им показалось, слышался плач.
В проломе дувала, среди ветвей миндаля, сидела девочка лет тринадцати в перетянутых у щиколоток длинных красных штанишках. Держа в руках крошечного ребенка, она причитала нараспев. Ее узенькие плечи тряслись от рыданий.
Движением руки Вихров остановил свой отряд.
- Спросите, почему она плачет, - сказал он Грише.
Переводчик подъехал и, стараясь придать как можно больше мягкости своему грубоватому голосу, спросил что-то. Девочка вскочила, но Гриша остановил ее и стал разговаривать. Бойцы подъезжали, скапливались на дороге и молча посматривали один на другого, словно спрашивали, почему остановились.
- Ну, что она говорит? - спросил Вихров.
- Она говорит, что у нее нет молока.
- Молока? - переспросил Вихров.
- Ну да. Она говорит, ей нечем кормить ребенка. Это ее дитя, - пояснил Гриша.
Вихров с выражением крайнего недоумения смотрел на переводчика. В его голове никак не укладывалось, что эта болезненного вида девочка уже мать.
- Не удивляйтесь, товарищ командир, - сказал Гриша. - Если придется идти в Восточную Бухару, то и не такое увидите. Она младшая жена местного бая Шер-Мухаммеда. У него восемь жен. Старшая жена ее бьет, а бай выгнал вон.
- Будь моя воля, я бы этого бая, собаку, в лепешку расшиб! - сказал с сердцем Латыпов. - Ишь, злодей, дите загубил!
Сачков нагнулся с седла и подал кусок сахару девочке. Взяв сахар, она вновь залилась слезами.
- Что это она? - спросил тревожно Вихров.
- От радости, - пояснил Гриша. - Хорошие, говорит, люди.
"Плачет от радости", - подумал Вихров. Ему захотелось что-нибудь подарить девочке. Он растерянно шарил по карманам, но в них ничего не было, кроме табака и бумаги. Сачков, заметив смущение командира, пришел ему на помощь и подал Вихрову расшитую тюбетейку, купленную им в Каттакургане. Подивившись в душе на доброту взводного, Вихров тут же одарил девочку, которая, сунув сахар в рот, широко раскрытыми благодарными глазами смотрела на бойцов.
Вихров молча тронул лошадь.
Обогнув рисовое поле, дорога круто поднялась вверх и вывела отряд на вершину перевала.
- Вот и Ак-Тюбе, - сказал Гриша, показывая на широкую панораму лежавшего под горой кишлака.
Селение утопало в буйной листве кудрявых разросшихся талов, приземистых карагачей и огромных развесистых тутовых деревьев. Среди зелени виднелись плоские крыши глинобитных кибиток и блистающая мозаикой голубая мечеть. В стороне стоял на холме похожий На древнюю крепость большой дом, обнесенный высоким дувалом с росшими вдоль него островерхими тополями. Поля джугары с белыми, словно вылепленными из воска овальными шапками на длинных, выше человеческого роста, тонких, хрупких стеблях, начинаясь у самой подошвы гор, подходили к стенам кишлака.
"Как красиво вокруг. И как плохо здесь живут люди", - подумал Вихров.
С мягким топотом полуэскадрон вошел в кишлак. Вихров решил расположиться биваком на площади в тени деревьев у хауза. Было приказано выставить охранение.
Отовсюду сбегались дехкане. Кто нес ковер, кто сушеный виноград или лепешки. Двое мужчин вкапывали около пруда большой чугунный котел. Третий вел на веревке барана. Остальные - тут было почти все мужское население кишлака - расселись, поджав ноги, вдоль хауза и, оживленно переговариваясь между собой, поглядывали на красноармейцев.
Один из дехкан обратился к Вихрову с каким-то вопросом.
- Спрашивает, почему командир, а без бороды… - перевел Гриша, опускаясь на ковер рядом с Вихровым. - Борода здесь в почете. Считается признаком мудрости, - пояснил переводчик. - А этот вот спрашивает, - он кивнул на старика в зеленой чалме, - почему командир, а на кобыле… Тут так не ездят. Нужно достать вам жеребца.
- Гриша, смотрите, сколько народу, - сказал Вихров, оглядываясь. - Откроем митинг. Переводите, что я буду говорить.
- Слушайте, дехкане! - крикнул Гриша, поднявшись с ковра. - Будет говорить командир!
Народ насторожился.
- Командир приветствует вас от лица Красной Армии, которая находится здесь, в Туркестане, чтобы помочь вам избавиться от басмачей, грабящих и разоряющих ваши кишлаки и аулы, - перевел Гриша, выслушав Вихрова. - Красную Армию послал сюда великий человек. Зовут его Ленин. Он хочет сделать так, чтобы во всем мире людям жилось хорошо.
Долго еще говорил Вихров; по лицам дехкан было видно, что его слова трогают их за живое, доходят до них. Они перешептывались, видимо, обмениваясь впечатлениями. До Вихрова донеслось слово "якши"- хорошо.
Он хотел продолжать, но в это время в глубине улицы послышались крики.
За черноволосым юношей со скуластым монгольским лицом бежал тучный бородатый старик.
- В чем дело? - спросил Вихров.
- Сейчас узнаю, - сказал Гриша, прислушиваясь.
Дехкане горячо заговорили между собой.
- Понятно, - сказал Гриша. - Это бай Шер-Мухаммед.
- Я его купил! Я за него деньги платил! А он, шалтай-болтай, не хочет работать! - яростно кричал Шер-Мухаммед, схватив юношу за руку.
И хотя Вихров не понимал его речи, ему все же сразу стало понятно, что этот злой старик желает плохого юноше с монгольским лицом.
Гриша, поднявшись во весь свой исполинский рост, сказал что-то Шер-Мухаммеду.
- Я могу бить его, убить, утопить, как собаку! Я за него деньги платил! Этот проклятый локай не хочет работать! - закричал Шер-Мухаммед. - Пускай начальство рассудит.
- Ишь, проклятый! Чуете, что говорит? - возмутился Латыпов. - Живого человека купил!
Вихров почувствовал, как щеки у него загорелись от гнева:
- Передайте старику так, чтобы слышали все. Передайте ему, что никаких рабов больше нет. Передайте всем, что мы пришли сюда не бить людей, а освободить их!
Гриша громоподобным голосом стал объяснять дехканам, что сказал Вихров.
В толпе послышался одобрительный говор.
- А теперь скажите старику, - продолжал Вихров, когда Гриша закончил свое выступление, - скажите, что этого парня я беру к себе, в гарнизон. А если он считает, что я не прав, то может жаловаться в Каттакурган, в исполком. Там ему объяснят, кто из нас прав.
Гриша перевел.
Шер-Мухаммед затрясся от злобы. Его полное лицо исказилось. Он начал что-то выкрикивать.
- Что он говорит? - спокойно спросил Вихров.
- Поеду, говорит, самому товарищу Шарипову жаловаться.
- Пусть торопится. А теперь скажите, чтоб он уходил, - сказал Вихров, с угрозой посмотрев на Шер-Му-хаммеда.
Выслушав Гришу, старик кинул злобный взгляд на командира и, бормоча что-то, пошел вниз по улице.
- А верно, как бы вам не было из-за него неприятностей, - сказал Гриша, показав на молодого локайца.
- Ничего, это не старый режим… Спросите, как его имя?
- Его зовут Парда.
- Постойте, а что это у него за значок? - разглядел Вихров на лбу юноши синюю шестиугольную звездочку.
- Он проданный в рабство… Если кого продадут, выжигают значок.
- Какое варварство, - ужаснулся Вихров. - Но ведь это давно запрещено.
- Мало ли что, - сказал Гриша. - Они из Восточной Бухары покупают… Ну, а женщинами и здесь тайно торгуют… Да, женщинам совсем плохо живется. Сами посудите. Ну, к примеру, бай Шер-Мухаммед старик уже, семьдесят лет, а младшей жене тринадцать…
- С этим надо кончать, - сказал Вихров.
- Товарищ командир, вот и обед наш поспел. - Гриша кивнул в сторону котла, возле которого старик повар раскладывал дымящийся плов в большие деревянные чашки.
- Какой вежливый и гостеприимный народ, - заметил Вихров.
- Да. Между прочим, они, говорят, еще вчера знали, что мы приедем.
- Знали? Кто же мог им сообщить?
- Длинное ухо, молва, - сказал Гриша. - А там кто его знает…
После обеда Вихров, договорившись с аксакалом, занял под гарнизон стоявший на холме и похожий на крепость большой зимний дом местного богача, который жил в летнем доме в саду.
Позвав Гришу, Вихров долго разговаривал с Пардой и пришел к убеждению, что с помощью юноши, хорошо знавшего кишлак, ему удастся сплотить дехкан против пособников басмачества - баев.
Было далеко за полночь, когда он вместе с Гришей вышел из балаханы на глинобитную плоскую крышу. В темном небе ярко сияли звезды. Вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как внизу, под навесом, тяжело вздыхали лошади.
Во дворе послышались шаги.
- Кто это? - спросил Вихров, нагибаясь и примечая силуэт человека.
- Я, товарищ командир! - отозвался взводный Сачков.
- Чего не спите?
- Посты проверял.
Сачков постоял некоторое время, думая, что его еще о чем-нибудь спросят, и, не дождавшись, тихо пошел по двору.
Внезапно до слуха Вихрова донеслись какие-то странные звуки. Казалось, где-то плакал и смеялся ребенок.
Он прислушался.
Плач, теперь уже многоголосый, вдруг перешел в заливистый хохот.
- Что это такое? - спросил он у Гриши.
- Шакалы… Подлый и трусливый зверь. Все равно как эти баи, - сказал Гриша, кивнув на кишлак. - Я все думаю: пройдет несколько лет, и настанет здесь такая жизнь, что люди сами не поверят, как они жили когда-то. Да-а. А сейчас надо им крепко помочь.
- Конечно, - подхватил Вихров. - Для этого мы сюда и пришли…