Это были прекрасные и торжественные минуты, ничто не мешало Зайцу размышлять о природе страха и храбрости, о войне и обществе, о людях.
Если долго не давали отбоя, Заяц возвращался в свою комнату, раздевался в темноте, ложился в постель и быстро засыпал. А утром его встречали Маргитины укоры и попреки, пустые и бессмысленные, как все, что она говорила, однако же утратившие былую воинственность и больше походившие теперь на жалобы. Словно кто-то выбил почву у нее из-под ног - у нее и у всего того круга людей, к которому она принадлежала, и они растерялись.
Настоящие бомбардировки начались 16 апреля, в первый день пасхи, около десяти часов утра.
Заяц как раз собирался в город без какой-либо особой цели, а просто чтобы избавиться от визгливого голоса Маргиты в то утро принявшей под свою команду новенькую словачку из Воеводины - маленькую, румяную Филомену.
Белградские церкви звонили в колокола. Растворяясь над городом, звон медленно плыл под огромным куполом весеннего неба.
И вдруг, разрывая праздничную гармонию, протяжно завыла сирена и перекрыла колокольный звон. Это был предупредительный сигнал - несколько оглушающих длинных гудков с металлическим придыханием в начале и в конце.
Завыла сирена, в комнату Зайца ворвалась Маргита, лицо ее было искажено от страха. Она носилась по дому, натыкаясь на мебель, на мужа, на служанку. Второпях хватая первые попавшиеся под руку вещи, она что-то кричала - бессвязное и неосмысленное. И только было Заяц стал успокаивать ее, помогая собрать вещи и уверяя, что это предупредительный сигнал, как сирена снова завыла, на этот раз объявляя о непосредственной опасности. Маргита оцепенела от ужаса, только язык ее не утратил своей живости.
- Ах, бандиты! Бандиты! Мишель! Где мой ребенок? Мишель! Ключ, ключ от маленького чемодана! Филка, ну чего стоишь, рот разинула?
В суете, криках и смятении Заяц с помощью перепуганной Филки отвел обезумевшую жену в подвал. Тигр был уже там, он играл в пинг-понг внизу и кинулся в убежище первым, нисколько не заботясь о домашних. Мать в умилении смотрела на него сквозь слезы. Она потянулась было к нему с объятиями, но он резко стряхнул с себя ее руку и остался сидеть, сутулый и неподвижный, безучастный ко всему, сконцентрированный только на собственной персоне. В ту минуту от него нельзя было добиться ни жеста, ни возгласа, ни взгляда, ни малейшего расхода энергии, словно необходимой ему для сохранения собственного его рекордсменского тела. Он и не подумал уступить место матери, едва державшейся на ногах, хотя видел, как Заяц ищет, куда бы ее усадить.
Пристроив кое-как жену, Заяц выбрался из подвала. За ним вдогонку несся слабый голос Маргиты. Она велела ему смотреть… не забыть… и сама не знала что…
Возвратившись в пустую квартиру. Заяц распахнул все окна, а затем через кухонное окно переправился на свою террасу. Двери в квартире остались открытыми и из комнат доносились слова диктора, объявлявшего, что над "Черногорией и Сербией появились крупные воздушные соединения неприятеля".
Раздался оглушительный гудок стремительно промчавшегося паровоза и тут же стих. Наступила особая, глухая тишина оккупированного города, настороженно ожидающего удара.
С одной стороны даль терялась в мареве, окутавшем дунайские острова, с другой она резко очерчивалась серой грядой зомунских строений, началом Бежанийской косы, ангарами аэродрома. На переднем плане обширной панорамы выделялось здание белградского вокзала с цепочками вагонов на путях, за ними виднелись очертания Калемегдана а еще дальше - устье Савы при впадении в Дунай, бесчисленные ее острова, протоки и старицы, блестевшие зеркальными осколками черной воды.
В установившейся столь необычной тишине тайная тревога сообщала знакомой перспективе особую окраску, пронизанную ожиданием ощутимо близкой опасности и нависшей беды.
Тишину разорвали приглушенные залпы зениток с восточной окраины города. Беспорядочная стрельба ширилась, постепенно охватывая близлежащие районы, скованные до этого безмолвием и немотой.
Вскоре в эту тревожно-торжественную гамму ворвался слабый, но явственный гул моторов. Приставив ладонь к глазам. Заяц долго всматривался в небо, но ничего не мог разобрать, а когда опустил глаза, застланные от напряжения слезами, заметил совсем невысоко несколько белых маленьких самолетов: они шли с запада, снижались в районе станции и над красным железнодорожным мостом через Саву, а затем в стремительном вираже снова взмывали вверх, словно чайки над простором. Заяц пересчитал самолеты. Их было восемь. Девятый летел отдельно. Сначала он. постепенно охватывая район за районом, принял их за немецкие, но, пробежав глазами пространство, над которым они пролетали. Заяц увидел, как два вагона, оторвавшись от земли, встали на дыбы, будто кони, и в воздух поднялись фонтаны пыли и земли. Заяц задрожал от восторга. Вздыбленные вагоны рухнули на землю, взметнув густые клубы черного дыма, огромным, все увеличивающимся столбом уходившие к небу. Серебристо-белые самолеты летели теперь над устьем Савы, набирая высоту и постепенно скрываясь из ноля зрения. Только последний самолет был еще виден. Красная точка алым цветком выделялась у него на фюзеляже. Когда самолет пролетал над устьем, от него отделились белые мячики, подобные большим снежинкам, сначала два, за ними третий. По мере исчезновения самолета снежинки росли, покачиваясь в вышине, и продолжали свой плавный полет, относимые ветром в противоположную от улетевших самолетов сторону.
Столб дыма, поднимавшийся над горящими вагонами, вырос до самого неба и покраснел у основания.
Охваченный новым, не изведанным еще возбуждением, Заяц забыл, где он находится, и знал только одно: это бьют и громят врага, ненавидимого им все более лютой и осознанной ненавистью.
Стрельба зениток умолкла. Три белые снежинки, оставленные самолетом, спускались все ниже, раскрываясь зонтиками и исчезая из поля зрения где-то за Бежанией.
Едва Заяц с удивлением подумал, что все это напоминает безобидную детскую игру в погожий день, как грянул залп зенитной батареи и за частили разрывы бомб, раздались раскаты могучего эха падающих строений и рокот самолетов.
Как будто два зверя, долго выслеживавших друг друга, наконец в яростном прыжке, неистово рыча, сокрушая все вокруг, поднимая тучи ныли, сцепились в жестокой схватке.
Сознание Зайца на мгновение захватил этот неожиданный образ, но непреодолимое желание все видеть и знать вернуло его к действительности. Закинув голову к сверкающему солнечному небу и приставив к глазам ладони, Заяц не отрываясь следил за самолетами. Сотрясавшаяся под взрывами и обвалом каменных громад земля вызывала гудение и дрожание воздуха. И у Зайца внутри все дрожало, неостановимо, как на тряской, ухабистой и каменистой дороге в кузове грузовика.
Неровными рядами, на высоте свыше четырех тысяч метров, - так для себя определил Заяц, - плавно и, казалось, не спеша шли бесчисленные черно-серые бомбардировщики. Заяц пытался их сосчитать: четыре, семь, одиннадцать, шестнадцать, двадцать два… но вот слева и справа от основной группы вынырнули новые ряды и окончательно сбили его со счета. В небе роились темные эскадрильи бомбардировщиков. А над этой черной тучей блестели мелкой рыбешкой в воде едва заметные серебристые машины.
Внимание Зайца приковали новые взрывы со стороны Земуна. Взгляд его еще успел поймать каскады превращенных в обломки ангаров, домов, сараев, вместе с землей обрушившихся на Земунский аэродром.
Мгновенно самолеты исчезли где-то в вышине, на северо-западе. Лишь слабый гул моторов остался после них. Вдалеке вразбивку грохнули три запоздалых выстрела, потом два, потом еще один, как последние капли утихшего грозового ливня. Тишина завладела всем. Над Земунским аэродромом вздымалась завеса темно-серого дыма и пыли.
Только сейчас Заяц сообразил, что рот и глаза его залеплены пылью, надвигавшейся на него со спины, из разбомбленных районов Белграда. Впервые за весь этот день он испугался чего-то и, спасаясь от уже миновавшей опасности, торопливо покинул террасу.
Он обошел квартиру - в открытые окна врывались тучи пыли - и спустился в подвал. И тотчас забыл о страхе, прогнавшем его с террасы.
С верхней ступени лестницы, где он остановился, он увидел груды сбившихся в кучу человеческих тел. Как-то раз ему довелось побывать в белградской клинике для душевнобольных: он навещал родственника-студента, страдавшего психическим расстройством. Врач-земляк из Панчева провел его в общий зал, где больные находятся днем. Это было очень давно. Но вид людей, сгрудившихся в подвале, живо пробудил в нем стершееся с годами воспоминание.
Люди сидели, лежали, стояли в самых неестественных позах. На полу лежали мертвенно-бледные женщины с мокрыми тряпками на лбу. Мужчины сидели, опершись локтями о колени и закрыв лицо ладонями, или неподвижно стояли, запрокинув голову, прижавшись затылком к стене, точно прикованные. Некоторые пары сплелись в судорожных объятиях, другие с отвращением и злобой отвернулись друг от друга. Это была страшная галерея искаженных страхом лиц, каталепсических положений.
Из массы неподвижных тел к Зайцу потянулись две руки и обернулось Маргитино лицо, обезображенное уродливой гримасой, и он услышал ее плаксивый, дребезжащий голос с неизменными нотами негодования и упрека:
- За-яц… Ну что там, скажи ради бога?
Как и все вопросы Маргиты, и этот тоже не заслуживал ответа. Но, учитывая драматичность момента и желая ее как-то успокоить, он все-таки проговорил:
- Ничего, ничего, все затихло…
В этот миг тишину потряс одинокий и неблизкий, но мощный взрыв, по-видимому, бомбы замедленного действия. Снова наступила тишина, но ненадолго. В подвале поднялся невообразимый крик. Человека, все еще стоявшего на верхней ступени лестницы, осыпали проклятиями и бранью, испепеляли бешеными взглядами, грозили ему кулаками:
- Закрой дверь… Дурак!
- Идиот! Из-за него мы все погибнем!
- Ничего себе "затихло", черт бы тебя побрал! - раздался саркастический бас.
Нервное напряжение развязало языки даже и слабому полу, - в обычное время женщины не позволяли себе вслух произносить столь грубые слова; они всхлипывали и стонали, и надо всем этим несся протяжный Маргитин страдальческий вопль.
Заяц поспешил убраться. На лестнице он столкнулся с инженером, квартирантом с четвертого этажа, он спускался в каком-то лихорадочном, почти веселом возбуждении и, без конца задавая вопросы, тут же сам на них отвечал:
- Видали? Я видел все своими глазами! Гроблянская улица, я думаю, сильно пострадала. И, уж во всяком случае, Байлонов рынок.
Инженер подхватил Зайца под руку. И они, словно по уговору, вышли из дома.
На улицах ни души. Тишина стояла, словно в горах. В вышине что-то гудело так тонко и монотонно, что этот звук становился частью тишины.
Поднявшись до улицы Князя Милоша, они увидели перед собой плотное облако желтой пыли, поднимавшейся над юго-восточной частью города и заслонявшей синий горизонт, между тем как протяжный вой сирен с гостиницы "Албания", с Чукарицы и с Дуная оповещал о том, что опасность миновала.
Заяц заторопился на улицу Толстого. От нетерпения он поднялся в гору почти бегом. Народ, искавший здесь спасения от бомбежки, возвращался в город. Люди возбужденно говорили. Некоторые громко смеялись, но это был неестественный и нездоровый смех. От многих попахивало спиртным.
С холма было прекрасно видно, как на железнодорожной станции в четырех местах горят вагоны. Земун исчез за тяжелым пологом дыма и пыли, так же как и юго-восточная часть Белграда.
Топчидерский холм не подвергался бомбежке, но все же Заяц не успокоился, пока не увидел, что знакомый домик в первой весенней зелени цел и невредим. И тут только с облегчением вздохнул.
Дорошей он застал в волнении. Дорош и Даница тяжело переносили бомбежку. Девчушка испуганно моргала округлившимися глазами и тряслась в нервном ознобе. Бледный как полотно Дорош бессмысленно перебирал что-то на столе и, шурша бумагами, упрямо и тихо, будто наперекор кому-то, повторял:
- Ну нет, я не останусь здесь дожидаться новых бомб! Нет!
Мария и Драган были спокойны, как всегда.
Заяц спустился на Светосавскую улицу узнать, что с Синишей, и спросить, нет ли каких-нибудь поручений. Синиша встретил его, по своему обыкновению, веселыми шутками и казался оживленнее, чем обычно.
Выслушав рассказ Зайца о бомбежке которую тот наблюдал с террасы от начала до конца, Синиша, думая о чем-то своем, повторил несколько раз:
- Союзники близко, дядюшка Заяц, уже близко!
Синиша попросил Зайца сегодня же осмотреть разбомбленные районы Белграда, постараться определить размеры разрушений и, кроме того, узнать, но пострадали ли какие-либо из интересующих его домов, - номера их он назвал Зайцу особо. Сообщить об этом можно на Топчидерский холм, а уж "дети" или Вуле свяжутся с ним.
В сумерках, измученный и подавленный видом развалин и трагических сцен, Заяц вернулся домой.
Он застал Маргиту и Тигра за обсуждением планов бегства из Белграда куда-нибудь в надежное и тихое пристанище. Маргита осыпала Зайца попреками в бесчувствии к ней и "к ребенку" - вместо того чтобы позаботиться о семье, он только и знает что шляться на Топчидерский холм. Она трещала без умолку, не заботясь, слушают ли ее. Заяц с чувством отвращения, смешанного с жалостью, смотрел на эту растрепанную, нечесаную и немытую, неряшливо одетую женщину.
Маргита твердила, что этой ночью Белград будет стерт с лица земли, - это ей доподлинно известно, - и, забывая упреки и брань, которыми за минуту до этого она осыпала Зайца, умоляла его сказать, куда бежать.
- Никуда.
Онемев от изумления, Маргита с ненавистью посмотрела на него и, заикаясь, продолжала бормотать сквозь слезы бессвязные слова, но потом в ней вскипела былая ярость, и, разразившись потоком бешеной брани, она подскочила к Зайцу и, стуча кулаком по столу, заверещала:
- Как это никуда? Да я побегу хоть на край света. Ты можешь подыхать, как дурак, каким всегда и был, а мне моя жизнь дорога. Я… я… - И она разрыдалась в бессильной злобе.
В конце концов ему удалось уйти и запереться в своей комнате. Некоторое время до него еще доносились крики и топот, а перед глазами вставали страшные картины разрушений, развалин домов, искалеченные трупы, завернутые в обрывки обгоревших ковров. Но вскоре смертельная усталость сморила его, и он забылся тяжелым сном.
На рассвете его разбудила шумная возня и хлопанье дверей. Пришлось встать. Маргита обрушилась на него с вопросами: куда бежать? Где раздобыть транспорт? Что брать с собой и как быть с тем, что остается? Все еще под тяжким впечатлением от вчерашних картин, Заяц пропускал мимо ушей жалобы жены, в полном здравии носившейся по благоустроенной квартире и оглашавшей ее громкими стонами и воплями, не в пример тем, кто вчера в молчании стоял над развали нами того, что некогда было их кровом и домом.
- Заяц! За-яц! - время от времени взывала Маргита, но он не откликался, словно это относилось к кому-то другому.
Маргита упаковывала в чемоданы "самое необходимое", она набрасывалась на вещи, хватала их без разбора, кидалась на них хищной птицей, но вдруг заливалась слезами, руки ее опускались, и она бессильно садилась прямо на пол перед открытыми чемоданами. Собравшись немного с духом, она снова принималась безуспешно звать Зайца, то всхлипывая, как ребенок, то бранясь и сквернословя, как уличная девка.
Тигр вертелся возле матери; он сник и притих и, как вчера, не говорил ни слова, а только испуганно хлопал глазами; встречаясь взглядами, мать и сын смотрели друг на друга, как двое потерпевших крушение, пока Тигр не отворачивался от нее, а она не принималась со слезами укладываться. От их практичности и наглой самоуверенности, казавшейся неиссякаемой, не осталось и следа.
Когда совсем рассвело, Тигр согласился выйти на поиски автомобиля, такси или грузовика, а на худой конец подводы. Дрожащими губами Маргита шептала сыну напутственные слова:
- Иди к немцам, иди куда хочешь, заплати, сколько потребуют, но без машины не возвращайся!
В то утро в доме не было ни минуты покоя. Маргита увязывала узлы, кричала, плакала, отдавала распоряжения - о вещах, об отъезде, рассуждала вслух и опровергала сама себя. Она обзванивала всех знакомых, а когда какой-нибудь номер из пострадавших районов Белграда не отзывался в сердцах плевала в телефонную трубку.
Заяц сидел посреди комнаты и молча завтракал. Укрощенная, бессильная жена смотрела на него со злостью, но в то же время со страхом и почтением.
- Хорошо, если у тебя железные нервы.
Продолжая спокойно есть, Заяц подумал о том, что, может быть, впервые за двадцать лет он чувствует себя свободно за своим столом и спокойно, с аппетитом ест, совершенно не заботясь о Маргите, попросту ее не замечая и не испытывая от ее присутствия гнета, раньше всегда давившего на него. Когда она обрушилась на него с новым потоком бессвязных жалоб, возносивших собственную ее дородную персону и драгоценное имущество до уровня мирового значения, он холодно ее прервал:
- Не в тебе дело. Речь идет…
Он объяснялся с ней твердо и прямо, без обиняков, но и без злобы. И при этом смотрел ей в глаза, впервые нисколько их не боясь (в отличие от прошлого, когда он боялся и не видя их); в них не было ничего особенного; это были самые заурядные глаза, не слишком умные и не слишком глупые, и сейчас в них не отражалось ничего, кроме бесконечной растерянности и тоски. И подумать только… Ах, ему было и смешно и досадно, но желания смеяться и досадовать не было. Он только понял, что освобождение его, начавшееся много лет назад, сегодня завершилось.
С этим ощущением он успокаивал жену, как малое дитя или старуху, во всем видевшую непреодолимые трудности и страхи.
Тигр возвратился с подводой. Между матерью и сыном снова вспыхнула бессмысленная и слезливая перебранка. Заяц старался их примирить, объяснить им их собственные путаные мысли и желания и давал дельные советы. Впервые его слова принимались без возражений.
Решено было перебраться в Железник к знакомому крестьянину, который много лет носил им молоко. Мать и сын не могли скрыть искренней радости, когда услышали, что Заяц, "само собой разумеется", останется в городе и будет смотреть за домом.
Теперь все пошло быстрее и легче. И все-таки Маргита задерживалась у каждой двери, крестилась, бранила управляющего, сносившего вещи, и кричала Зайцу:
- Смотри за всем… Окна не забывай открывать… В зеленой коробке осталось печенье, новую не начинай…
Но вот наконец спустились по лестнице. Заяц помог разместить скарб. Маргита то и дело вскрикивала, вспоминая о забытых вещах, но тут же обнаруживала их в одном из своих необъятных карманов. Вскоре чемоданы всех размеров и узлы были погружены. Маргита поместилась возле возницы, и он велел ей подобрать беспомощно свисавшие ноги. А Тигр, по-прежнему занятый собой, но жалкий, потерянный и совсем не похожий на того зверя, именем которого он назывался, взгромоздился на тюфяк, положенный поверх чемоданов.