Потеряв Айлу, "наконечник своего копья", король Амори, конечно же, не отказался от своей великой затеи призвать христианский мир в Крестовому походу в Египет, и весной следующего года отбыл в Константинополь. При этом, как и два года назад, он отправил горячее послание к правителям Запада. Принятые им чрезвычайные меры объяснялись еще и бедой, свалившейся на род иерусалимского короля. У его девятилетнего сына, Бальдуэна, обнаружились признаки проказы. Других сыновей у Амори не было, и он теперь понимал, что "крона" его династии вот-вот почернеет и отомрет прямо у него на глазах. Оставалось только старательно, очень старательно позаботиться о замужестве дочери, Сибиллы…
Вскоре везирь Юсуф получил из Константинополя несколько сообщений. Во всех говорилось, что император принял иерусалимского короля с радушием и что переговоры идут очень успешно: забыв о старых обидах, василевс Мануил вновь сулит франкам щедрую помощь, если те наконец соберутся с духом и решительно двинутся на Египет.
Но Салах ад-Дина гораздо больше тревожили вести из Сирии, которым он, как верноподданный слуга атабека, казалось бы, должен только радоваться. Нур ад-Дин ввел в Мосул, где после смерти его брата правил теперь один из племянников, весьма значительный гарнизон и по сути дела взял город в свои руки. Кроме того, он забрал себе еще несколько городов, ранее принадлежавших брату. Могущество атабека укрепилось настолько, что приходилось ждать от него по меньшей мере грозных повелений.
Чутье не обмануло Салах ад-Дина. Вскоре от атабека пришло воистину грозное послание, от которого уже было не отмахнуться, как от назойливой мухи. Атабек требовал, чтобы везирь египетского халифа выбросил из пятничной молитвы имя этого самого халифа-еретика, заменив его именем багдадского халифа аль-Мустади. Халиф Багдада происходил из династии Аббасидов, то есть потомков дяди пророка Мухаммеда, и правоверные сунниты считали его своим духовным главою. То, чего требовал атабек, можно было назвать переворотом, совершенным без оружия. Только великий факир мог отважиться на такой фокус, да и зрители должны были бы сидеть перед ним, как оцепеневшие кролики перед пастью удава, чтобы чудеса происходили перед их глазами, не вызывая страха и удивления.
О велении атабека первым узнал аль-Фадиль, а не ближайшие родственника везиря, самые верные приближенные - столь непростым показалось Юсуфу положение дел.
Аль-Фадиль, вызванный везирем через мгновение после того, как тот прочел последнее слово письма, огляделся, пристально посмотрел на апельсиновое дерево, росшее в саду, неподалеку от беседки, и как будто стал пересчитывать про себя желтевшие на нем плоды. Потом он тяжело вздохнул и покачал головой.
- Только не сейчас, малик. - Таково было мнение человека, лучше везиря знавшего, какие злые духи бродят по закоулкам дворца халифа.. - У меня есть сведения, что против тебя начинает готовиться новый заговор. Сведения скудные… а вернее смутные. Имена зачинщиков пока не известны. Как я понимаю, дело еще не дошло не только до первых, осторожных шагов, но и до первых решительных слов. Хуже всего то, что они, похоже, хотят привлечь к заговору ассасинов. Однако гонца в Масияф, к Старцу Горы, еще не посылали. Он бы не ускользнул от меня… Надо выждать. Если имя халифа исчезнет из пятничной молитвы они станут опасаться, что вот-вот исчезнет и сам халиф. И тогда чего доброго решатся на отчаянный, непредсказуемый ход. Вот где таится самая большая опасность, малик.
Отец же везиря, явившийся в беседку сразу, как только аль-Фадиль удалился из нее, никак не хотел поддаваться предостережениям.
- Юсуф, ты сам становишься скрытен и осторожен, как всякий исмаилит, - сурово проговорил Наим ад-Дин Айюб. - И не говори мне, что у тебя еще мало сил. Я прекрасно вижу, сколько у тебя сил. Хуже другое. Египет - как анаша. Он всем без разбора одурманивает голову. Похоже, и ты поддался дурману. Ты, правоверный мусульманин, боишься восстановить здесь истинную веру. Ты боишься исполнить волю Аллаха.
- Тебе, отец, доподлинно, как ангелу, известна воля Аллаха? - сдерживая нарастающий гнев, вопросил Салах ад-Дин.
- Разве слово великого атабека, которому верно служит вся наша семья, - стал повышать голос и его отец, - разве это слово, призывающее тебя свершить дело истинной веры, не есть воля Аллаха?
Взгляд отца вдруг напомнил Юсуфу леденящий тело и в то же время обжигающий душу взгляд Асраила.
- Когда наступит мой час, я сам получу тайное знамение от Всемогущего Аллаха, - словно в забытье, проговорил он. - Тогда ничьи чужие уста не произнесут веления свыше. Я не получу никаких многословных посланий. Но я буду знать, что именно теперь мне надлежит исполнить волю Аллаха.
Наим ад-Дин Айюб посмотрел на своего сына, как на лишившегося рассудка. Но сам он был многомудрым человеком и стал обдумывать свое впечатление. Наконец он снова заговорил - негромко и почти насмешливо:
- Может, ты стал суфием? Может, по ночам ты слышишь голоса? Может, ты возомнил из себя пророка, равного самому Мухаммаду, раз сидишь тут и дожидаешься небесного гласа? А вдруг я, старый слепец, не разглядел, что мой сын сам уже сделался исмаилитом… Ведь кто, как не исмаилиты, так любят скрытность, так любят все тайное… эту свою такию, "благоразумное скрывание веры", как они говорят. Однако же истинные вали всегда учили: там, где тайное, - там скорее найдешь дьявола. Я слышал, что главари исмаилитов разрешают своим приверженцам даже принимать христианское крещение ради сокрытия веры, а вернее ереси. Они говорят, что все позволительно в случае опасности. Но и тут скрыта очень большая тайна. Под опасностью надо подразумевать выгоду… Выгода и впрямь таит в себе опасность для души. Тут они не ошибаются, хотя, одурманенные ересью, полагают обратное… Что ты можешь сказать мне, Юсуф? Уж не принял ли ты из осмотрительности, на всякий случай, крещение от какого-нибудь копта или ромея, или же самого…
Он хотел сказать "римского первосвященника", но осекся, увидев, как смертельная бледность покрыла лицо его сына и на лбу у него выступили мелкие капли пота.
- Извини, Юсуф, - спохватился Наим ад-Дин Айюб, - я вовсе не хотел тебя оскорбить. Я всегда верно служил атабеку. Великий Зенги и его сын Нур ад-Дин облагодетельствовали всю нашу семью. Я хочу напомнить тебе, что великий Зенги, мир да пребудет над ним, уберег нас всех в ту нелегкую пору, когда нам грозили большие опасности.
- Я помню об этом, отец, - откликнулся Салах ад-Дин.
- И теперь я опасаюсь, что ты можешь совершить ошибку, которая ляжет несмываемым черным пятном на весь наш род, - продолжал его отец. - По крайней мере, в одном я, как твой казначей, обязанный разбираться в монетных сплавах, несомненно прав - в том, что твой сплав чрезмерной осмотрительности и самонадеянности не годится ни для отливки динаров, ни для ковки мечей.
После этого нелегкого разговора в продолжение целого месяца Наим ад-Дин Айюб хранил терпение и не донимал своего сына, но каждый день добавлял к вечерней молитве мольбу о том, чтобы Всемогущий Аллах добавил терпения и самому великому атабеку.
Внезапно случилось то, о чем никто из недругов халифа даже не догадался попросить Всемогущего Аллаха. Халиф аль-Адид внезапно слег с тяжелой лихорадкой. Узнав об этом, Салах ад-Дин стал каждый день требовать от аль-Фадиля доклад о том, как идет его дознание. Аль-Фадиль признавался, что возможные заговорщики еще не выявлены. Видно, они помнили о судьбе главного евнуха и о сетях, которые раскинуты на них по всему дворцу, и стали сами не в меру осторожны и осмотрительны.
- Может, и нет никакого заговора? - стал сомневаться сам Салах ад-Дин. - Уж не пугаемся ли мы теперь собственных теней?
- Пока жив халиф, заговор существует, как дух пустыни, - твердо сказал аль-Фадиль, понимавший, что ему уже нельзя идти на попятную. - Вопрос только в том, в чье тело он вселится. И задача одна - вовремя выявить одержимого.
Юсуф в те дни потерял сон, предчувствуя, что вот-вот разразится гроза.
Молитв о том, чтобы Всемогущий продлил терпение великого атабека, хватило на полтора месяца. Настал день, когда он разгневался уже не на шутку и послал в Египет гонца с "молнией, завернутой в пергамент". В своем новом послании атабек грозил везирю Юсуфу, что недалек час, когда он сам двинется в Египет, чтобы присутствовать на пятничной молитве в Большой мечети и услышать собственными ушами, кого в ней поминают.
- Теперь, Юсуф, я, как казначей твоего дворца и твоего войска, должен знать, что намерен делать везирь халифа, если великий атабек исполнит свое обещание, - сурово вопросил Наим ад-Дин Айюб своего сына, прочитав послание атабека.
Салах ад-Дин заметил, что свиток мелко дрожит в руке отца.
- Отец, ты хочешь взять с меня клятву, что я не стану воевать с великим атабеком, если он двинется с войском в Египет? - проницательно заметил везирь Юсуф.
- Здесь, в Египте, ты уже подхватил две дурных привычки, - заметил отец. - От еретиков ты научился скрытности и непоследовательности в поступках, а от еврейских купцов подхватил привычку отвечать вопросом на вопрос.
- Мое слово, отец. Я не собираюсь противиться воле великого атабека, - сказал Салах ад-Дин. - Я не стану воевать с нашим благодетелем, вот увидишь.
- Осталось дело за халифом Багдада, - невольно вздохнув с облегчением, напомнил сыну Наим ад-Дин Айюб. - Я молю Всемогущего Аллаха, чтобы Он поставил меня первым, кто услышит имя халифа аль-Мустади в Большой мечети Каира.
- Твое слово, отец, - сказал на это Салах ад-Дин. - Пусть твоя молитва будет услышана на небесах. Ты сам прикажешь хатыбу заменить в пятничной молитве одно имя другим, воистину благословенным.
Добродетельный Айюб только открыл рот и закрыл его, не найдя слов. Сын научился удивлять своего отца и обезоруживать его мудрость.
- …Но только после того, как я буду уверен в нашей безопасности, - добавил везирь и, призвав к себе своих братьев-военачальников велел подтягивать к Каиру войска, стоявшие в Бильбайсе и Александрии.
Вскоре над стенами Каира поднялась пыль, скрывшая от дозорных все стороны света. Вокруг города начались маневры.
На рассвете в первую пятницу последнего месяца мусульманского года Наим ад-Дин Айюб в сопровождении полусотни телохранителей твердым шагом двинулся к Большой мечети.
Он вошел в мечеть за несколько мгновений до начала молитвы, полагая застать хатыба врасплох и тем самым не дать ему времени перевести дух и как-нибудь вывернуться. Он потребовал, чтобы хатыб подошел к нему, и сурово сказал:
- Если ты помянешь имя того, кто считается правителем во дворце халифа, я отрублю тебе голову.
Каир уже полнился разными слухами и предчувствиями. Все, уже давно затаив дыхание, смотрели на "чашки весов". Новое повеление не удивило хатыба, не менее умудренного жизнью, чем казначей везиря.
- А чье имя помянуть? - напрямую спросил он, глядя казначею в глаза.
- Халифа Багдада, - потребовал Наим ад-Дин Айюб и отошел, ибо час молитвы наступил.
Хатыб был более хитрым и менее трусливым, чем казался на первый взгляд. Услышав суровый приказ казначея, которого не так давно приветствовал сам халиф аль-Адид, он, тем не менее, решил, что сам Всемогущий Аллах дарует ему возможность сберечь голову до следующей пятницы и при этом, однако, никого не оскорбить.
Наим ад-Дин Айюб стал очень внимательно слушать молитву. Каково же было его удивление, когда он услышал только имена четырех праведных халифов - и больше никого! Хатыб словно забыл с перепугу и о своем повелителе, и о правоверном халифе Багдада.
После молитвы отец Салах ад-Дина вновь грозно надвинулся на хатыба и пророкотал громом на всю мечеть:
- Ты не исполнил повеления!
- Напротив, я его исполнил в точности, - не дрогнул хатыб. - В молитве не было имени халифа.
- Но не было и имени халифа аль-Мустади аль-Аббаси! - воскликнул казначей везиря.
- Верно, - с поклоном признал хатыб. - Однако мне не было сообщено полное имя халифа Багдада, а мне оно не известно. В молитве должно быть произнесено полное имя. К тому же мне не было приказано поминать багдадского халифа именно в эту пятницу.
Рзговор шел при невольных свидетелях. Среди них были многие каирские кади и знатоки фикха. Наиму ад-Дину Айюбу пришлось отступить, чтобы не показаться бесчестным глупцом.
"Этот хатыб оказал мне большую услугу! Позже я награжу его, - подумал Салах ад-Дин, узнав о происшедшем - Сегодня общее недоумение и настороженность лучше прямого столкновения."
Затем он повелел, чтобы больному халифа ни в коем случае не расстраивали новостями.
- Если ему судьба умереть, то пусть этот юноша умрет в блаженном неведении, - сказал он аль-Фадилю. - А если выздоровеет, то… весть все равно просочится когда-нибудь к нему, как вода через худую крышу.
Однако "крыша" дворца, видимо, уже совсем прохудилась, и еще до наступления сумерек халиф узнал, что ему больше не стоит уповать на молитвы о своем выздоровлении. Он только переспросил недоброго гонца:
- Кого же поминали?
- Никого, - заставил себя ответить гонец. - Никого из живых… Только праведных халифов.
- Когда я умру, появится новое имя, - с грустью предсказал халиф и велел передать везирю, чтобы тот навестил больного повелителя.
Тут аль-Адид покрылся потом, и когда слуги вытаскивали из-под него потемневшие простыни, то шелк в их руках оказался по весу ничуть не легче, чем сам больной халиф, словно вся его жизнь вышла вместе с этим холодным потом.
- Не ходи во дворец, малик, - убеждал везиря аль-Фадиль. - Похоже, что тебя пытаются заманить в ловушку.
Спустя еще три ночи Ангел Смерти пришел к халифу, зайдя по дороге к Салах ад-Дину. Ему привиделось, что Асраил вновь смотрит на него, как на совершенно прозрачный сосуд. Губы Ангела беззвучно шевелились. Очнувшись, Салах ад-Дин долго не открывал глаза и напряженно прислушивался к темноте.
Потом он быстро поднялся, велел немедленно собрать сотню телохранителей и в их окружении поспешил ко дворцу. Его мучило предчувствие, что халиф хочет сказать ему что-то очень важное. Вероятно, свою последнюю волю.
Но когда он приблизился ко дворцу, там, подобно распуганным светлякам, уже метались огни.
Последний халиф фатимидской династии аль-Адид скончался в ночь на десятый день месяца муххарама, а по христианскому календарю - с двенадцатого на тринадцатое сентября. Он прожил на свете немногим меньше двадцати пяти лет. В этот же самый день некогда умер шиитский имам Хусейн ибн Али, который был духовным наставником первых Фатимидов. Таково было знамение, данное Всемогущим Аллахом.
Увидев изможденное долгой лихорадкой худое лицо покойного халифа, Салах ад-Дин тихо проговорил:
- Если бы я знал раньше, что он умрет, то подождал бы еще неделю. Небо не упало бы, если бы его имя помянули в молитве в последний раз.
На это стоявший подле своего господина аль-Фадиль заметил шепотом:
- Он бы не умер, если бы его имя осталось в пятничной молитве…
* * *
Рыцарь Джон уже мирно похрапывал, аккомпанируя моему рассказу. Остальные рыцари тоже давно заснули. Смерть юного халифа не тронула их души. Также и Каир почти четверть века назад, на удивление Салах ад-Дина, невозмутимо встретил весть о кончине правителя.
Красный глаз пожара на брошенном корабле тоже начинал закрываться в черной дали моря.
Я провел тайный осмотр всех стражников-греков на корабле и всех гребцов, и пришел к выводу, что среди них нет опасных притворщиков-оборотней. Если таковые и были, то теперь они, как и тот сумрачный "магрибинец", уже успели дважды сменить свои личины, сначала превратившись в рыб, поспешивших к берегу, а потом - в ночных шакалов. Они мчались сообщить своим хозяевам удивительные вести.
Я все же проверил и подбодрил наших собственных часовых, которых теперь тяготила двойная работа: охранять нас как от нападения с моря, так и с самого корабля, хотя стражники-греки, тараща глаза и заикаясь, поклялись верно служить новым господам.
Перед тем, как самому смежить глаза, я тихо помолился о том, чтобы догорающий корабль не появился среди ночи в тревожных снах великого султана.
ЗМЕИНАЯ ПОЧТА
Письмо второе
Мир вам, мудрые Змии Пророка!
Благодарим вас за важное сообщение и, в свою очередь, спешим поделиться с вами более приятной вестью: деньги, пущенные в оборот нашими людьми в Венеции и Генуе, уже принесли немалый доход. Если Всевышний благословит наши общие начинания, то уже через три-четыре года мы смогли бы предложить тем, кто мнит себя сильными мира сего, весьма выгодную сделку, которая представляется нам залогом относительно долгого спокойствия (хотя все на бренной земле временно и зыбко). Наши люди, пользующиеся доверием германского императора уже стали мягко внушать повелителю варваров добрую мысль о том, что дороги к Святой Земле могут быть открыты не мечами, а маленькими золотыми ключиками, ибо даже Моисею Господь явился не в грозе и урагане, а в дуновении легкого ветерка. Итак, если Европу вновь охватит "крестоносная лихорадка" (а это более, чем вероятно в случае кончины великого султана), мы общими усилиями сможем упредить события.
Итак, положение дел таково. По нашим сведениям, король Ричард угодил в германский капкан неподалеку от Вены (верно, сам Бог наказал его за осквернение австрийского знамени в Акре). Пленивший его австрийский герцог сразу уведомил о своем улове императора Генриха и, к своей радости, получил от него похвалу, а вовсе не нагоняй. Теперь герцог содержит этого буйного анжуйца то в одном замке, то в другом. Во всяком случае Ричард вряд ли страдает от скуки и однообразия блюд. Да и по Англии этот анжуец вряд ли тоскует, ведь он и видел ту страну, которой нечаянно правит, глазами заезжего купца, остановившегося переночевать на постоялом дворе.