В том селении Хасан ибн-ас-Сабах стал вести жизнь благочестивого мусульманина, соблюдая все предписания, установленные Пророком. Вскоре жители обратили свои удивленные взоры на "праведника". Хасан беседовал с ними, как вали с неразумными детьми, проявляя достоинства своего ума. Он говорил, что они погрязли в грехах, и люди соглашались и горестно вздыхали. Он говорил, что в еще большей греховной мерзости погрязли эмиры, кади и муллы, которые поддались неуемной гордыне и стяжательству, и с такими словами селяне соглашались еще охотнее. Те из жителей, коих Всевышний одарил ясным рассудком и любознательностью, начинали задавать Хасану разные вопросы о том, когда же наконец у Господа кончится терпение и Он изменит мир к лучшему. В ответ же Хасан хитро прищуривался сам начинал задавать любопытным куда более каверзные вопросы, сбивавшие их с толку. Например, почему Бог создал на руке пять пальцев, а не шесть или не три, но очень сильных. Или почему Бог заставил овцу жалобно блеять, а не грозно лаять, отпугивая волков. "Подумайте, - говорил Хасан, - ведь Бог дал вам разум… Или не дал?" Люди уходили в смущении и с неизбывным желанием узнать от своего уважаемого вали разгадки всех небесных тайн.
День проходил за днем, и люди все больше думали о всяких туманных тайнах, чем о своих повседневных хлопотах. Все начинало валиться у них из рук. Хасан выждал, пока урожай созреет.
И вот в одно ясное утро души жаждущих истины озарились великим знанием: скоро к ним грядет махди, посланец Всевышнего. Он, махди, утвердит на земле вечное царство справедливости… и конечно же первой столицей этого царства станет селение, чьи жители встретят махди подобающим образом, то есть - в едином порыве поклонения. И жители этого селения по воле тайного имама превратятся в ангелов. Легко вообразить, какая безумная радость охватила селян: уж они-то примут махди так, как никакому султану или падишаху не снилось. Хасану оставалось не столько поддержать их порыв, сколько сдержать его и направить в нужное русло.
Для начала объявив себя всего лишь посланцем, а не самим махди (всему свое время), его самым ничтожным слугою, Хасан сказал, что махди угодно, чтобы люди "подготовили ему дом" и своими руками создали маленькое царство справедливости, оградив его от кровожадных эмиров, алчных судей и лицемерных мулл. В тот же миг Хасан оказался главою маленькой, безоружной, но беззаветно преданной ему армии. Прошло еще немного времени - и в селении появилось оружие. Жители были готовы отдать весь скот и свои последние медяки, чтобы утвердить и отстоять свой рай на земле. Постепенно и армия выросла, когда слух о скором пришествии великого имама просочился в соседние селения.
Спустя год или два Хасан и его приверженцы овладели одной из самых отдаленных и самых неприступных крепостей Персидского царства, называемой Аламутом. Воины Хасана быстро забыли о своих стадах и плугах, воображая, что все они скоро станут ангелами. Однако пока махди не превратил их в ангелов, приходилось питаться земными плодами. Ничего не оставалось, как только собирать дань с тех селений, что находились в окрестностях Аламута. Да и на что иное годились их невежественные, далекие от великих истин, жители.
В то время - а было это почти сто лет назад, когда воинство франков впервые двинулось в Палестину - у правителя Персии хватало других забот, и он как-то не обратил внимание на то, что "у него на спине", в том месте, до которого трудно дотянуться своей рукой, появился чирей. Когда же он и его приближенные опомнились, чирей уже опасно разросся. Его оказалось нелегко сковырнуть: малейшее прикосновение к нему вызывало нестерпимую боль.
Да, к тому времени, когда правоверные опомнились и увидели, что на землях Пророка образовалось крохотное, но очень опасное государство еретиков, у Хасана уже появилась невидимая армия "ангелов", с быстротой молнии несущих не весть Божию, а смерть. Этих "ангелов" стали называть ассасинами.
Люди Хасана ибн-ас-Сабаха ходили по ближним и дальним селениям и примечали в них крепких юношей. Сначала головы у этих юношей начинали кружиться от вести, что они - избранники махди и достойны райской жизни. Они легко поддавались уговорам оставить свой дом и род и последовать за посланцами Хасана прямо в райские обители. Когда они попадали в Аламут, их головы начинали кружиться от дыма. То был дым курящегося гашиша.
Дьявольский аромат погружал юношей в забытье, а потом они на короткое время приходили в себя, оказываясь в вожделенных ими райских кущах. Их окружал чудесный сад, полный невиданных плодов, птиц и прекрасных девушек-гурий. Такое блаженство, такие ласки никогда не снились простолюдинам. Они тонули в наслаждении… пока не достигали его дна, вдруг оказавшись посреди безжизненного простора пустыни или в темном глухом ущелье.
Тут перед ними появлялся сам Хасан ибн-ас-Сабах и возвещал, что юноши, вступившие на путь истинного познания, лицезрели его цель и смогут вновь обрести блаженство - уже навеки, - если вверят себя в руки мудрого учителя.
Понятно, что новообращенные были отныне готовы на все, искренне веря, что и вправду побывали на седьмом небе. Немало золота пришлось потратить Хасану, чтобы создать в крепости сказочный сад и населить его рабынями, чья цена на невольничьих рынках спорила с ценой самых породистых коней. Но он знал, что все траты окупятся, и не ошибся.
Невидимая армия пригодилась, как только у Хасана стали появляться могущественные враги.
В Аламуте юношей учили не только приемам охоты на хищников, но и тому, как принимать чужие обличья с тем, чтобы на дороге или на городской улице никто не мог отличить их от дервишей, или торговцев, или учеников медресе, или воинов эмира.
"Вы без промедления вернетесь в райские чертоги и объятия прекрасных гурий, - говорил Хасан юношам, которым предназначалось убивать его недругов. - Вы заслужите это воздаяние, не доступное никому из смертных невежд, как только прервете жизнь нечестивца, порочащую землю и небо. Тогда ваша смерть на благо махди станет рождением в новую жизнь, в вечное блаженство."
С этими словами Хасан влагал в руки юношей позолоченные кинжалы особой формы. Эти кинжалы становились отличительными знаками приговора.
Ассасины искусно подкрадывались к своим жертвам. Порой они могли потратить на засаду целый месяц или даже целый год, если того требовала обстановка. Некоторым из ассасинов удавалось стать слугами или даже телохранителями своих будущих жертв. Замысел Хасана всегда заключался в том, чтобы смерть врага потрясла весь мир своим коварством и неотвратимостью. В самом средоточии безопасности и благополучия теряли свои жизни многие знатные эмиры и многие известные учителя истинной веры, громогласно клеймившие Хасана ибн-ас-Сабаха и собиравшие силы, чтобы покончить с рассадником ереси. Позолоченный кинжал настигал их там, где они менее всего ожидали встретиться лицом к лицу со смертью. Ассасин незаметно извлекал из пояса свое оружие именно тогда, когда осужденный Хасаном на смерть находился на виду не только у своей стражи, но и у множества других людей, когда он принимал гостей в своем дворце или молился в храме. Убийство становилось ударом молнии, от которого цепенели все окружающие, ужасаясь тому, что от ассасинов нет спасенья за любыми крепкими стенами и под защитой самого непобедимого войска.
Обычно убийца тут же сам становился жертвой разъяренной стражи, но для него-то смерть была главной земной наградой и он стремился к такой гибели всей душею.
Когда распространились слухи о том, что слуги Хасана вершат свои злодеяния под влиянием гашиша, их стали называть на Востоке хашишийя, то есть буквально "гашишниками". Франки, придя в Палестину и узнав об "ангелах" Хасана, услышали в их названии знакомое франкское слово и стали именовать "гашишников" по-своему - "ассасинами", то есть "убийцами".
После смерти Хасана царством ассасинов стали править преемники, происходившие из его рода.
Тем временем, тогдашний правитель Халеба стал приверженцем еретического учения. Благодаря его стараниям на востоке Сирии, в ливанских горах, появилось еще одно логово убийц, которые по воле атабека стали устранять его противников.
Для ассасинов христиане были такими же врагами, как и правоверные сунниты, да по сути дела - и мусульмане всех прочих направлений веры Пророка. Поэтому предводителям убийц ничего не стоило заключать выгодные сделки то с одними, то с другими, когда одна из сторон намеревалась нанести урон другой. За минувшее столетие они стали самыми искусными и прилежными исполнителями убийств, совершающихся за деньги. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самозванный хозяин Халеба, Гюмуштекин, поспешно обратился к сирийским ассасинам и предложил их нынешнему предводителю Рашиду ад-Дину Синану не менее тридцати тысяч золотых динаров за жизнь Салах ад-Дина.
Этот Синан происходил из предместий Басры и, как говорят, был вначале алхимиком и простым учителем математики. Замечу, что многие "ассасинские мудрецы" некогда начинали свое погружение в еретические глубины, занимаясь астрологией и алхимией, а завершали его полным отрицанием бытия Божьего и преступной верой в то, что мир есть не более, чем механическое коловращение звезд и планет, которое тоже можно подчинить своей воле, если достичь "высших ступеней посвящения". Правда, эти "высшие ступени" несомненно ведут прямо в низшие подвалы преисподней.
Говорят, что Синан обучался еретической "мудрости" и искусству обмана в самом Аламуте, а потом, как самый прилежный ученик, был послан в Сирию. В Аламуте полагали, что он сможет добиться полного подчинения ассасинов Сирии своим персидским "старшим братьям", но не тут-то было. Синан сумел быстро прибрать к рукам власть в Масиафе, главной цитадели сирийских "гашишников", велел последователям называть себя Старцем Горы, то есть - так же, как называли когда-то Хасана ибн-ас-Сабаха, и начал деятельные сношения с франками. Он даже убедил короля Амори, что, если франки поддержат его во всех распрях с Халебом, то он и его приверженцы будут готовы принять христианство. Дело дошло до того, что, когда рыцари-тамплиеры разорили несколько селений на землях ассасинов, иерусалимский король засадил зачинщиков в темницу. Так он дорожил своей "дружбой" с убийцами.
Известно, что среди франков Синан прославился еще и тем, что глубоко смутил и поразил храброго Генриха Шампанского, который прибыл в Палестину во главе большого рыцарского воинства. Генрих побывал в гостях у Старца Горы, и когда они прогуливались по стенам Масиафа, хозяин спросил гостя: "Какое оружие имеет наибольшую силу?" На это франк отвечал: "Не знаю ничего вернее моего доброго меча." Тогда Синан снисходительно улыбнулся и, покачав головой, изрек: "Воля. Воля есть самое непобедимое оружие". С этими словами он сделал знак рукой одному из своих юношей-телохранителей. Тот совершил короткий поклон и, не колеблясь, в следующий миг спрыгнул с высокой крепостной стены. Его тело ударилось об камни и превратилось в груду мяса и костей. "Разве таких воинов можно победить?" - задал Синан еще один вопрос, на который франк, потеряв дар речи, не смог ответить и только развел руками.
Но это событие произошло через несколько лет после того нападения ассасинов на Салах ад-Дина, что случилось ветреным зимним вечером под стенами Халеба.
- Гашишники! Гашишники! - кричали воины, пытаясь защитить своего господина от проникших в стан убийц.
Хотя все нападавшие ассасины погибли в короткой и жестокой схватке, но еще нескоро в стане вновь воцарилось спокойствие. Оказалось, ассасины подошли к стану под видом торговцев кожами, но им не повезло. Впрочем, им не повезло точно так же, как и тому человеку, который усомнился в их добрых намерениях. То был эмир Нази ад-Дин. Он жил на западе, по соседству с землями ассасинов, и видел раньше этих людей, но - совсем в другом обличии, а именно в дервишских одеяниях одного из суфийских братств. Эмир захотел удостоверится, что память не обманывает его, и произнес название братства. В тот же миг кинжал убийцы нанес ему смертельную рану. Гашишники поняли, что разоблачены и стремглав кинулись исполнять приказание своего Старца. Однако, сразив эмира, они тут же наткнулись на целый отряд курдов. В стане завязалась битва, унесшая жизни не только шестерых ассасинов, но и семи курдских воинов.
- Проклятый еретик! - то и дело восклицал Салах ад-Дин, не находя себе места в своем шатре. - Я доберусь до тебя!
Даже эмиры сторонились от него, впервые видя своего господина таким разъяренным… и таким бледным.
Но не прошло и половины часа, как Салах ад-Дин принялся посылать проклятья уже не ассасинам, а франкам и Гюмуштекину. Ему донесли, что Раймонд Триполийский, ставший незадолго до того регентом при больном короле Бальдуэне, привел свое войско под Хомс и напал на египетский отряд, оставленный осаждать эту крепость.
- Продажный шакал! - клеймил он халебского самозванца. - Твоей головой я сыграю в поло на базарной площади Халеба!
Эмиры и воины снова подивились: еще ни разу их повелитель не давал таких кровавых обещаний.
Перед взорами защитников Халеба поднялась туча пыли, и, когда ветер сдул ее прочь, они замерли на стенах от удивления: вражеский стан пропал, как мираж в пустыне, а его войска след простыл.
Везирь - да, до сих пор всего лишь египетский везирь! - Салах ад-Дин устремился на помощь своим воинам, оставшимся у Хомса. Спасти их от неверных было делом куда более важным, чем взять город атабека и "добраться до проклятого еретика".
Раймонд Триполийский поступил точно так же, как поступал раньше в Египте король Амори. Едва заслышав отдаленный гул горного обвала, он поспешил убраться, чтобы камни не рухнули ему на голову. По всей видимости, он намеревался прибрать к рукам мощную крепость Хомс, воспользовавшись случаем и приняв личину союзника осажденных. Но платить за Хомс слишком дорогую цену он вовсе не желал.
По дороге к той цитадели Салах ад-Дин принял новую тактику. Он решил во что бы то ни стало захватить сначала все важнейшие крепости Сирии вокруг Халеба, прервать все пути между Халебом и Мосулом, а уж потом взяться за Гюмуштекина и настаивать на своем регентстве при ас-Салихе. Кроме того, он послал гонца в Египет с тем, чтобы аль-Фадиль поспешил в Сирию с большим подкреплением.
Едва достигнув Хомса, Салах ад-Дин с удесятеренной силой навалился на его стены. Защитники держались храбро, и целых две недели длилась жестокая осада. Все дни напролет, покуда солнце не уходило с небес, ни на миг не прерывались боевые крики, стоны, свист стрел и грохот падающих на стены камней.
Наконец крепость сдалась.
Салах ад-Дин выстроил всех пленников перед воротами Хомса и своей речью, обращенной к ним, удивил их не меньше, чем своих собственных воинов.
- Вы были очень храбры, - похвалил он побежденных. - Все воины утомились, и все честно заслужили отдых. Но наша победа придает нам новые силы, а ваше поражение отнимает у вас последние. Поэтому и в отдыхе вы нуждаетесь больше нас. Расходитесь по домам, к вашим женам и детям. Я отпускаю вас в награду за вашу доблесть.
Эта речь вернула силы побежденным. Многие из них вскоре сели вокруг котлов вместе с воинами Салах ад-Дина и вдосталь наелись вареного мяса. Бывшие враги поступили на службу к новому господину.
Победа очень воодушевила Юсуфа, и он даже поленился послать проклятья Сайф ад-Дину, когда узнал, что властитель Мосула двинул свое войско на помощь своему двоюродному братцу и Гюмуштекину. Разумеется, у Сайф ад-Дина были виды и на большее, чем союз с родственником против "египетской коровы" - Всемогущий Аллах позаботился о том, чтобы мои враги не налетели на меня со всех сторон разом, как шакалы, - сказал Салах ад-Дин на военном совете своей семьи. - Вот чего больше всего опасался покойный атабек… - Он замер вдруг на несколько мгновений, и по его лицу пронеслась тень. - Да, именно этого всегда опасался великий атабек Нур ад-Дин. Но теперь нельзя сомневаться, что Всемогущий Аллах на нашей стороне. Медлительность разгневает Всевышнего. Надо смело двигаться на Халеб, пока враги не успели соединиться и не выработали общую тактику против нас. Я уверен, что аль-Фадиль успеет подойти вовремя.
Однако, подойдя к Халебу, Салах ад-Дин узнал, что армия повелителя Мосула вдвое превышает численность его войска, несмотря на невольное пополнение у Хомса.
- Нападать при таком перевесе - настоящее безумие, - заметил старший в семье, дядя Шихаб ад-Дин. - Аллах не любит и чрезмерной самонадеянности.
Салах ад-Дин всегда умел своевременно прислушаться к доброму совету. Его воодушеление быстро остыло, и он согласился:
- Верно. Пожалуй, мы немного поспешили. Сначала я хотел обтрясти все абрикосы в садах южнее Халеба… Здесь, на севере, урожай созревает позднее. Вижу, что этот плод еще не дозрел. Теперь надо подождать… Я имею в виду, что надо дождаться аль-Фадиля.
Дядя взялся вести переговоры. В отличие от покойного дяди Ширку, он не пил сладкого вина, зато умел источать его из своих уст. От его витиеватых речей и славословий пьянели любые недруги. Больше двух недель ему удавалось поить миролюбивыми посулами и обещаниями честолюбца Сайф ад-Дина.
- Теперь я вижу, что правду говорят о Сайф ад-Дине: он храбрый наездник, только когда скачет на тюфяке перед столом, и куда крепче сжимает рукой ножку винного кубка с вином, чем рукоятку меча. Мы опасаемся нападать из-за своего малого числа, а он… просто не хочет, - сказал дядя, вернувшись назад.
- Не хочет? - удивленно переспросил Юсуф и воззрился на своего дядю со смутной тревогой в глазах.
Так и не разгадав этой тревоги, дядя через некоторое время сделал предположение:
- Гюмюштекин. Я полагаю, что все дело в этом негодяе. Если не тебе, то самому Сайф ад-Дину придется потом разбираться с ним. А Зенгид наверняка не хуже нас знает о том, что этот турок якшается с ассасинами.
- Что ты предлагаешь, дядя? - спросил Юсуф.
- Еще потянуть время, - ответил тот. - Перед нами двенадцать тысяч всадников и неприступные стены у них за спиной.
На восемнадцатый день дядя вернулся в стан с мрачным видом.
- Больше ждать нельзя, - сказал он, и это означало, что у врагов наступило похмелье. - Гюмуштекин почувствовал нашу слабость. Сегодня он убедит мосульца, и завтра Зенгид двинется на нас. Удара мы не выдержим. Надо отходить к Дамаску… вернее навстречу аль-Фадилю, чтобы скорее соединиться с ним.
- Отходить? - шепотом переспросил Салах ад-Дин.
Он задумался, а потом решительно велел дяде оставить его одного.